Мужик, баба, луна и сказки ночь напролет чего-то мне все это напоминает… Фыркнул и Машка тут же:
– Тебе не интересно, ларт? Мне замолчать?
– Интересно. Говори дальше.
Машка в натуре интересную информацию дает. Но после ее рассказов покой мне только снится. Забавный Машка зверек. Как и те волчары, что еще два дня назад были нашими соседями. Мы расстались, когда перешли каньон. Волк как спрыгнул с бревна, так и пошел, не оглядываясь. Детеныши за ним потрусили. А вот волчица подошла ко мне. Близко. «Улыбнулась» на все свои сколько там у нее зубов? и сунулась мне в пах. Я настолько обалдел, что даже не сообразил заорать там или отойти. Ну, позади каньон, а в сторону бежать… и далеко бы я убежал от такой зверюги? Пока изображал из себя вусмерть перепуганного, самка потыкалась в меня носом, а потом глянула одним глазом. Искоса. Низко голову наклоня. Вроде, сказать хотела: «Встретимся еще, милый. Теперь я знаю как пахнет твой „мaльчик“. И ушла. Не оглядываясь.
– Забавная зверушка, – сказaл я потом. Когда голос ко мне вернулся.
Машка тогда посмотрела на меня тоже искоса. Только голову наклонять не стала.
– Я за ней не пойду, – заявила.
Как отpезaла.
И я за ней не пошел. 3а волчицей, в смысле.
– Я могу рассказать о них, если ты не знаешь. Потом, – предложила Машка ближе к вечеру.
– А почему потом?
Не так уж мне любопытно было, про волков я и сам такие побасенки знаю закачаешься, но идти полдня молча… Вот и спросил для поддержания разговора.
– Нельзя говорить о хозяине в его доме.
Ответила и замолчала. До ночи.
И вот это «потом» наступило. Небольшой получается «дом» у четырехлапых. Полтора дня на запад и… Не знаю, правда, сколько на север и восток. Но вряд ли очень много. У наших серых тоже территория не co штат Юта.
К мосту мы выйдем завтра. До пожара в лесу были тропинки. Не самые короткие, но довольно безопасные. А теперь весь лес стал сплошной ловушкой. Идти лучше всего вдоль разлома. Его дыхание не дало сгореть всем кустам и тpавам. От них начнется новая жизнь в лесу. И еда в них найдется. Какая-нибудь. Так сказала Машка. Еще вчера. Когда выбирала путь. А я не стал с ней спорить. Было бы из-за чего. Мне пополам куда идти и чего делать. Настроение, как в отпуске. Когда день выдался совсем уж свободный. Типа, иди куда хочешь, делай, чего можешь. Чего душа желает и кошелек дозволяет. А не хочешь идти, вызови «массажистку» в номер и расслабляйся по полной программе. Получишь все, чего сможешь придумать и оплатить.
Придумать-то я много чего могу. И с оплатой дело не засохнет. Спасибо тому придурку, что обобрал меня. Вернул я свое добро. Потом. В барахле одного безвременно почившего нашел. И блокнот с ручкой отыскался. У другого. И мешочек co знакомой уже чешуей. «Свои» взял или чужие мертвому они без надобности. Брал, вроде как для прикола, а «чешуя» самой ходовой монетой этого мира оказалась. Так что из Храма я вышел совсем даже не бедным. Да только мало радости от бабок, если купить ничего не можешь. В лесу ни супермаркета, ни такси нету. Чего нашел, то и пожевал, а потом на своих двоих дальше потопал. И гостиницы здесь нету. Под куст лег и небом прикрылся. А вместо крутой ночной программы Машкины рассказки.
– … нельзя поймать свою тень. А Храм это тень Неназываемого. В его тень и приходят чарутти, прожившие одну жизнь. Приходят, чтобы измениться и прожить еще одну…
– Стоп, Машка! А волчара тут при чем?
Ну, сказочница!… Обещала одно рассказать, а метет совсем другое. Пользуется тем, что слушаю ее вполуха.
– Кто?
– Волчара. Ну, лохматый наш приятель. Зеленоглазый.
– Ты меня не слушал, ларт.
И тяжелый такой вздох. Будто жуть как огорчил ее своим поведением.
– Да слушал я, слушал.
– Тогда должен был услышать, что тот, кого ты называешь Зеленоглазым, это чарутти. Они понимают язык зверей и птиц. И разговаривать с ними умеют. Это всем известно.
Я промолчал. Всем так всем. Не говорить же, что я первый раз об этом слышу.
– Когда у чарутти заканчивается Нить Жизни, он становится арсиром…
– Кем?!
Еще один вздох.
– Арсиром, ларт. Тело арсира покрыто шерстью и он похож на зверя. Того зверя, кем он чаще всего становился, когда был чарутти. Слуги Неназываемого не могут отыскать его в таком облике. Раз в сезон арсир может принять свой прежний вид. В ту ночь он возвращается к племени и разговаривает с кем хочет. А его ученик становится зверем вместо него.
– Значит, волчары и есть эти самые… как их? Арсиры.
– Нет.
– Как это нет?! Ты же сама сказала…
– Это ты так понял. А я…
– Вот что, давай дальше о зверюгах. А обо мне и тебе потом поговорим.
Может быть. Но озвyчивать это я не стал. Не знаю уж, почему.
– Среди них нет арсиров. Он арсойл. Она чарутти. Или ученица чарутти.
– Откуда ты…
– Это же видно.
– Ну-ну…
Нет слов. Хочешь верь, не хочешь вставай и проверяй.
Машка зашевелилась под боком. Перевернулась, чтобы на меня посмотреть. Никак не привыкну, что глаза у нее ночью светятся.
– А ты не знал этого?
– Чего?
– Про чарутти и арсойла.
– Ты рассказывай, Машка. А вопросы здесь спрашиваю я.
Странно, но это подействовало. Она стала говорить дальше. Уткнулась в меня лбом и острыми коленками и зашептала:
– Чем дольше живет арсир, тем труднее ему возвращать свой прежний вид. А если ученик редко приходит к арсиру, то чарутти может так крепко уснуть в теле зверя, что не проснется даже в Ночь возвращения. Если арсир пропустит несколько Ночей подряд, то станет арсойлом. И только очень сильный чарутти может разбудить его. Если захочет.
– Ага. Если захочет. Стало быть, она пришла его будить.
– Нет.
– Как же «нет»?! А зачем, тогда?…
– Когда старый чарутти yxодит, его ученик ищет себе yченика. Или рождает.
– Блин, детеныши! дошло до меня. Я невольно привстал и стянул с Машки плащ. Она передернула плечами. Ночь не слишком теплой выдалась. Но они же эти… четырехлапые.
Машка тихо засмеялась.
– Они изменят свой облик раньше, чем научатся говорить.
– А волчица? Ну, их мать?…
– Она тоже. Кому-то надо учить нового чарутти.
– Но их же двое. Детенышей.
– Не все ученики доживают до испытания.
– А сколько гробится на самих испытаниях… вырвалось у меня.
– Зачем тебе это знать?
Машка светит на меня своими глазищами.
– Ну, – я не сразу нахожу подходящий ответ. Может и без них можно обойтись?… Без испытаний.
– Нельзя. Племени нужен сильный защитник.
– А co слабыми тогда чего?
Машка моргнула, закрыла глаза и ткнулась мне в грудь.
Полежали молча, а сна ни в одном глазу.
– Вместе с сестрой я проходила испытание.
Я едва услышал Машкин голос. А когда она замолчала, не стал торопить.
– Нас было девять на Испытании.
Затрещал кузнечик. Или как там зовyт этих красных попрыгунчиков?
Тибус.
Какой-то умник поселился в моей башке и делится иногда информацией. Редко, правда, ценной. Но я, в общем-то, не против.
– Только двое вышли из лабиринта.
Я еще подождал. Потревоженный попрыгунчик успокоился и опять затpещaл. А Машка все молчала. И тогда я сказал:
– Эта вторая… она не была твоей сестрой.
Будто увидел двух перепуганных девчонок возле древних развалин. Рыжую и темноволосую.
– Нет. Не моей.
Девять и два. Ничего себе соотношение. Что ж там за учителя, в этой ведьмовской школе? Будь у меня такая смертность, быстро бы вылетел с работы.
– Все, – выдохнула Машка. Теперь можно спать.
– Спи, – укрыл ее полой плаща. Мне пока не хочется.
Машка поерзала, устраиваясь.
– Ларт, хочу тебя спросить…
– Спрашивай. Но не обещаю, что отвечу.
– Тогда я завтра спрошу, – зевает во весь рот.
Пока я думал, чего бы такого ей сказать, она заснула.
19
Есть дни, когда я жaлею, что не умею рисовать. Обидно. Такой рассвет пропадает зря. Будь co мной камера или хоть занюханый аппарат какой, я б извел всю пленку. Оно того стоит. Розоватое, крупнее апельсина солнце, жмурится из полос облаков. Ярких. Будто шелковые шарфы растянули, иммитируя радугу. Только у радуги вроде семь цветов, а тут раза в два больше. И половину из них не знаю как обозвать. Ну, не учился я на художника. А жаль. Говорят у них жизнь интереснее. И спокойнее. Не слышал я что-то про художника, которого в собственной тачке взорвали бы. В чужой, да за компанию случалось.
А светило в натуре грейпфрут напоминает. И по цвету и по величине. Такие Ларка часто потребляла. Только подумал про нее и тут же во рту кисло-горько стало. А Ларка жевала эти грейпы и нахвaливала. Очень они пользительные для здоровья, говорила. Я не спорил. А то ведь нaкормит, с нее станется. И все возражения для нее, как красная тряпка для быка. Скорее нашего главмеда можно убедить в пользе ежедневных клизм, чем объяснить Ларке, почему не хочешь делать то, чего не хочешь. Некоторых слов просто нет в ее словаре. «Свобода личности», например. А вот «облом» и «отвянь» Ларка очень даже понимала. И сама ими часто пользовaлась. Это, конечно, удобно. Не надо напрягаться. Типа, братья и сестры по разуму. Поняли друг друга с полумата. Но хочется иногда чего-то этакого. Чтоб душа развернулась. Напиться там. Или стих сочинить. С «напиться» вряд ли получится. Про воду я даже думать не хочу. А вот стихи, да в такое утро – сам Бог велел. Чего-то вроде:
Тонкий шелк облаков Розовых на востоке Лиловых на западе Серебро юной луны между ними.
Раннее утро. Спит художник.
H-да. От дурных привычек трудно избавиться. Особенно от своих собственных. Это не художник спит. А стихоплет. Во мне. Ну, и спи себе дальше. Мир твоему праху.
Хорошо, что Машка тоже спит. Не видит моих литературных потуг. Некоторые вещи лучше делать без свидетелей. Творить такую бредятину, например. Не то чтобы стыдно. Стыдливость умерла во мне раньше, чем я научился говорить. А пить, курить и говорить я научился одновременнo. Ну, почти одновременно. Шутка. Насчет «почти».