– Как дела? – спросил Расул, и все они смотрели на меня в ожидании какого-нибудь объяснения.
– Хорошо. Что нашли?
– Вот, – сказал Расул, и потом они все без разрешения вошли ко мне в коридор.
– Не показывай, – сказала Румина.
– Мы долго искали фотку, а потом написали слово «авария» и нашли новость про твою маму, – тихо и грустно сказала Амина. – Мы можем пойти туда завтра.
– Идемте сейчас, – сказал я. – Если у вас есть время.
Все согласились, и уже через десять минут мы сидели в маршрутке, которая везла нас в сторону моря.
– Слышал, да, что нашли у этого *ругательство* начальника… Как его там? – сказал водитель на всю маршрутку.
Мы сидели вчетвером прямо за его спиной.
– Гимбатов? – уточнил пассажир, который сидел рядом.
– Да, этот *ругательство* *ругательство*. У него в *ругательство* туалете нашли золотой унитаз! Золотой унитаз! – повторил водитель и ударил по рулю.
Женщина, которая сидела напротив нас, покачала головой то ли из-за плохих слов, то ли из-за золотого унитаза.
– Я просто *ругательство*, насколько обнаглели эти *ругательство*, которые сидят там, наверху, и, мол, делают Дагестан лучше. *Ругательство*, золотой унитаз. Я тоже хочу золотой унитаз!
– *Ругательство* какой-то, – согласился пассажир. – Вот еще летит. – Он указал пальцем в небо. Где-то далеко и высоко над нами пролетел вертолет. – Стопудово еще одного забрали. Каждый день пусть по десять таких вертолетов отправляют. Чтобы всех *ругательство* забрали… Я тебе говорю.
– Да… Ну *ругательство*, ну скажи мне… Вот тебя как зовут?
– Гамзат.
– Скажи мне, брат Гамзат, это до какого *ругательство* надо обнаглеть, чтобы уже золотой унитаз у себя дома ставить? У него еще дома лифт нашли! Лифт! Трехэтажный дом! Зачем тебе лифт, скотина жирная? Видел его? Жирдяй! Это *ругательство* какой-то. И еще автомат, и еще пистолеты, целый арсенал! Наверно, в гараже еще танк стоял. И этот человек, видите ли, нашу жизнь делает лучше. *Ругательство*! – сказал водитель, но тут в разговор включилась какая-то бабуля, сидевшая в самом конце маршрутки:
– Водитель, вы бы не могли тише разговаривать и не ругаться матом?!
– Могу! Могу, но не буду! Это моя маршрутка, ты сама сюда села, вот и слушай мой мат, поняла?
– Стыдно, стыдно за вас, – сказала она. – Тьфу!
– А за этих, которые золотые унитазы у себя дома ставят, не стыдно тебе? – сказал пассажир, который, наверное, уже стал другом водителя.
– Нам какое дело до их унитазов? – сказала женщина, которая сидела напротив нас и все время качала головой.
– Как какое? Это же наши всехние налоги! Это мы платим! Я каждый день плачу три тысячи рублей, чтобы возить пассажиров. В год я плачу миллион рублей, и еще полторы тысячи других маршрутчиков платят, а он на эти деньги у себя там поставил унитаз, еще, наверно, засунул туда вниз алмазы какие-нибудь, чтобы думать, что он какает там бриллиантами!
– Водитель, ну хватит уже, тут же дети сидят!
– Где сидят?
– Вот прямо за вами!
Водитель, продолжая ехать, привстал, обернулся и увидел нас, потом сказал:
– *Ругательство* мать… извините, дети. Хорошие дети. У меня такие же внуки, как вы… – Он затих и грустно сказал: – Я тоже хочу *ругательство* золотой унитаз.
Мы вышли из маршрутки и продолжили размышлять о том, что услышали. Я подумал, что было бы хорошо, если бы через десять лет я стал крутым воином-спецназовцем и прилетел на вертолете в свою школу, а потом мы бы забрали Аминат Камиловну и увезли бы туда, куда увезли дяденьку с золотым унитазом.
– Офигеть, – сказала Румина.
– Я столько плохих слов за всю жизнь не слышала, – сказала Амина.
– Крутой мужик, – сказал я. Я бы тоже хотел знать столько плохих слов, но Крутой Али все равно не разрешает мне их говорить. – Если бы я знал все эти слова, я бы всех прохожих так обзывал.
– Зачем?
– Это круто. Плохие слова знают только крутые.
– Ты дурак, – сказала Румина. – Плохие слова знают только плохие люди.
– Я тоже буду плохим, когда вырасту! Я буду всем говорить плохие слова! Вот смотри, – сказал я и увидел полицейский уазик, который ехал в нашу сторону. Я поднял руки и показал полицейским два средних пальца. Расул рассмеялся. – Видела, какой я? Я вообще самый плохой и крутой.
В ответ Румина покачала головой, а Амина сказала:
– Я не хочу, чтобы ты был плохим и злым. Если будешь делать такие вещи, я перестану с тобой дружить.
– Дети, а ну стоять! – вдруг прозвучал из машины громкий полицейский голос, который получается из-за мегафона, и их машина остановилась.
Я сразу вспомнил правило № 23: «Когда воин видит угрозу, он никогда не отступает, он выбирает новое место для атаки», поэтому побежал во двор, окруженный несколькими многоэтажками. Остальные, как трусы, побежали за мной.
– Ты дурак! Ты дурак! Ты дурак! Ты дурак! Ты дурак! – кричала мне вслед Румина.
Обогнав меня, она спряталась в подъезде. Мы все побежали за ней и, прикрыв дверь, стали смотреть туда, откуда прибежали. Минут пять мы следили за прохожими, и все это время Румина бурчала себе под нос про меня гадости.
– Круто получилось, – сказал я и вышел из подъезда, но никто мою крутость не поддержал.
В центре двора была новая игровая площадка со всякими крутыми штуками, каруселями, горками и качелями, поэтому мы решили сделать перерыв и заняться спортом. Все воины должны заниматься спортом.
Пока Румина изучала горки, Расул ходил за ней, стараясь увеличить свои шансы на свадьбу, на которой, наверное, мне придется танцевать, кричать, стрелять в воздух и делать сальто. А мы с Аминой сели на карусель напротив друг друга и катались. Мы делали круг за кругом, смотрели друг на друга, на членов нашей Суперкрутой команды (название временное) и на прохожих. А потом я посмотрел на три многоэтажки, окружавшие нас. Две из них были девятиэтажные и одна пятиэтажная. Я смотрел на них несколько минут, пока мы тихо кружились. Они казались мне такими знакомыми, как будто были родными, но когда я опускал глаза вниз, на двор, мне уже не казалось это место знакомым. Это было очень странно. Дома знакомые, а двор другой.
– Артур, – сказала Амина.
– Что? – спросил я.
– Что-то случилось?
– Нет, – сказал я и продолжал оглядываться.
– У тебя слеза, – сказала она и показала пальцем на каплю на моей щеке, которую я сразу же вытер.
Я слез с качелей, сказал: «Я сейчас», – и просто пошел вдоль двора. Я совсем не контролировал свои ноги, они сами шли. Все, что мне оставалось делать, – это смотреть в разные стороны, пытаясь понять тайну этого двора. Подъезды мне казались одновременно знакомыми и нет. В моей памяти они были старыми, а сейчас покрашены в разные цвета. Ребята догнали меня, и я, указав на угловой подъезд, сказал:
– Этот был коричневый, а этот черный, – указал я на следующий подъезд. Там, где сейчас был ухоженный палисадник, в мыслях я видел старый ржавый и согнутый турник, на котором занимался дядя… Дяденька… я не мог вспомнить имени, которое крутилось у меня в голове, но отчетливо видел, как худощавый лысый мужик в белой майке с татуировкой на плече подтягивался на этом турнике, которого уже не было. Он вечно курил сигареты, и мама… кажется… мама предупреждала меня, чтобы я с ним не разговаривал.
– Ты помнишь это место? – спросил Расул, но я не ответил.
Я дошел до конца двора, где был выезд на дорогу. Я вышел со двора и повернул, затем еще раз, я знал, где лежала старая вонючая шина, знал, где была яма, куда соседи иногда выбрасывали мусор, когда стемнеет, и я их видел… я всех их видел сверху, а еще я видел море, волнорезы, корабли… бесконечные волны… Я все это видел сверху. И тогда я поднял глаза наверх, на пятиэтажный дом, с виду не такой уж и старый. Он был весь покрашен в непонятный то ли оранжевый, то ли красноватый цвет. С улицы к окнам тянулись какие-то растения, которые, будто виноград, искали что-нибудь твердое, чтобы вокруг него обвиться.
– Что? – спросила Румина.
– Я там жил. Там, наверху, я видел все это место…
Я побежал дальше по дороге, повернул еще раз. На пересечении улиц стояла белая, как будто кто-то опустил облако на землю, кондитерская «Сладкуша». Я смотрел на нее несколько секунд, потом мои ноги задрожали, и я сел на землю.
– Это то место, которое мы видели вчера на фото, – тихо сказала Румина кому-то из нашей команды. – Тут была авария.
Я подождал еще пару минут, пока не понял, что опять могу стоять на ногах, и быстрым шагом пошел в сторону кондитерской, потом опять остановился.
– Я дальше не могу, – сказал я.
– Почему?
– Не могу. Ноги не идут, – сказал я и сел на бордюр. – Идите сами. Спросите все про маму, а я тут подожду.
Они пошли, а я сидел вдалеке и смотрел на этот дурацкий магазин тортов. Я думал про всякие вещи, про место, где я жил. Все в том дворе, даже в этой дороге до кондитерской, мне казалось знакомым. Даже запах моря. Все тут было какое-то… мое. Я встал и повернулся в сторону моря. Вдалеке можно было его разглядеть, но между нами было неухоженное поле из всяких колючек, кустов, бугров и ям. Если пройти еще дальше, за кондитерскую, то там был поворот к морю, ужасная тропинка, потом небольшой металлический мост, под которым тянулись две толстенные черные горячие трубы, а за ним начинался пляж. Это все, как будто фотоальбом, выступало перед глазами. Как я мог забыть эти места?
Я обернулся в сторону своего дома. Интересно, в каком окне я жил? Точно высоко, потому что я помню, как смотрел туда, где заканчивается море, туда, за белую полосу, где плавали маленькие (на самом деле очень большие) корабли. А еще я вспомнил сон, который мне снится периодически. В этом сне я просыпаюсь рано-рано утром. В комнате, где я сплю, никого нет, но я слышу храп из соседней комнаты. Считая, что сейчас вечер, я подхожу к окну, чтобы посмотреть, играет ли кто-нибудь у меня под окном. Там часто собирались дети, чтобы