Он продолжил что-то говорить, но я не мог ничего понять. Я подошел ближе. Он посмотрел на меня влажными глазами. У него были желтоватые усы, и от него очень плохо пахло, но это был мой папа. Он поднял руку к моему лицу и вытер мою слезу.
– Какой ты красавчик… какой красавчик вырос… мужичок. А был такой маленький у меня в руках. Я учил тебя говорить свое имя… Я говорю: «Умарасхаб», а ты говоришь: «Баха». Я говорю: «Умарасхаб», а ты опять: «Баха». Вот такой у тебя Баха. Оставь меня тут, мальчик. Уходи отсюда, и не надо приходить. Хорошо? Пообещай мне, Артур, что больше не будешь сюда приходить.
– Приду! – сказал я и убежал.
Я пошел обратно в сторону ворот. Я не смотрел назад, на желтый фонарь. Я прошел рядом с трубой, которая меня больше не пугала, прошел рядом с ямой, в которой застряла моя нога. Засунул туда руку и вытащил свой фонарь, который был в грязи, но все еще работал. Увидел впереди ворота, поднял с пола металлический прут и пошел к воротам. Там уже стояли две злющие собаки, и, хоть колбаса была халяль, я понимал, что мы с собаками мир не заключили. Я медленно пошел в их сторону, готовый вступить в бой. Из-за моей спины вышел папа и прогнал собак нехорошими словами, которые я раньше и не слышал. Плохие слова говорить нельзя, но, кажется, мой папа самый крутой чемпион в плохих словах, и акцент его понравился Крутому Али.
Ворота уже были открыты. У папы в руках был замок, которым он собирался закрыть эти ворота. Мы молча дошли до них, и я подумал над словосочетанием «мой папа». Он звучало так необычно даже в моей голове. Я и раньше думал о папе, когда еще не было планов его искать, но сейчас «мой папа» звучало совсем по-другому. Оно как будто было подкреплено чем-то, каким-то доказательством, и это доказательство, слегка покачиваясь, прямо сейчас смотрело на меня в ожидании того, что я скажу какие-нибудь прощальные слова.
Я протянул папе руку без каких-то крутых слов. Он посмотрел на мою руку, потом снял перчатку и пожал ее. В этот момент наши лица осветили фары машины. Она остановилась, и из нее вышел дядя. В его руках был телефон, он сказал: «Да, он тут, на стройке, все, не волнуйтесь. Скажи маме, чтобы шла домой, мы через двадцать минут будем», – потом положил трубку и подошел к нам. У него было серьезное лицо. Он сказал:
– Артур, садись в машину, мужик, поедем домой, если ты разобрался.
– Я разобрался, – сказал я, посмотрев на отца.
Я протянул ему ту самую фотографию, с помощью которой я его нашел, а потом сел в машину. Не знаю, зачем я дал ему эту фотографию, может быть, в надежде, что он увидит себя прежнего и попытается что-нибудь изменить.
Я сидел в машине минут десять и смотрел, как разговаривают папа и дядя. Они не ругались, но что-то серьезное обсуждали. Иногда они показывали в мою сторону пальцами, пытаясь что-то объяснить друг другу. Я просто смотрел на них и иногда нюхал свою руку, которая ужасно воняла после того, как я пожал руку папе, и, кажется, была в масле. Но я решил – пофиг, какой есть папа, такой есть, пахнет ну и пахнет. В конце концов, когда я начинал свои поиски, я и надеяться не мог, что уже через десять дней буду смотреть из машины, как разговаривают мой папа, о котором я мечтал, и мой дядя, о котором я не знал.
Дядя сел в машину, дал сигнал папе, тот поднял руку, чтобы попрощаться с нами, и закрыл ворота, а мы поехали домой.
– Простишь меня? – спросил дядя.
– Я подумаю, – ответил я.
– Я виноват, мужик, просто я хотел с тобой дружить. Потому что ты отличный парень и друг. И я не вру.
– Вы всегда врете, – сказал я спокойно.
Мы доехали до дома, и, перед тем как выйти из машины, я сказал:
– Тебе просто скучно быть одному, поэтому ты со мной дружишь. Надо было себе заводить детей и с ними дружить.
– Да, наверно, ты прав, – ответил дядя.
– Почему у тебя нет детей? – спросил я.
– Я очень долго был глупым и крутым. Дольше, чем в школе, дольше, чем в университете, даже когда мне исполнилось тридцать лет, я все равно думал, что хочу пока быть крутым и свободным и делать все что хочу. У кого были дети, те мне казались глупыми, а когда мне самому исполнилось тридцать пять, все мои друзья отдали детей в школы, у всех появились свои дела, работа, семья, и я остался один. Потом я и понял, каким был дураком. Я больше не хочу быть дураком, Артур, я хочу, чтобы у меня был племянник и друг, как ты. Я тебя больше ни в чем не обману. – Дядя протянул мне руку. – Но если ты против, то ничего, я не буду лезть в твою жизнь.
– У меня день рождения скоро, – сказал я и протянул ему руку. – Никаких вонючих тортов.
– Хорошо, – ответил дядя.
Я пошел домой, а он уехал к себе.
Воскресенье.За слова отвечаю, ты настоящий воин
Дома меня, конечно, поругали, но потом мы решили, что виноваты все, и мы помирились.
Утром я в первую очередь вспомнил о том, что мне предстоит битва с Гасаном-Вонючкой. Поэтому я сделал хорошую зарядку, отжался семь раз (десять дней назад я отжимался пять раз). Мама спросила, что мы хотим на завтрак.
– Крутой Али?
– Чё?
– Что мне лучше всего покушать на завтрак перед разборками? – спросил я.
– Калмыцкий чай отлично залетает с хлебом и сыром, – ответил он, и я сделал этот заказ маме.
Она удивилась, но через полчаса на столе уже красовалась чашка этого напитка для настоящих воинов. По настоянию Крутого Али чашку заменили на кружку брата размером с ведро. Крутой Али одобрил.
Я не собирался врать, поэтому, когда меня спросили, чем я собираюсь заниматься на улице, я ответил, что надо кое-кого побить. Они посмеялись, и вопросов больше не было. В подъезде уже было новое стекло вместо разбитого мною вчера. Уже потом, через неделю, когда дядя пришел к нам на ужин, мы узнали, что это его рук дело. Я спросил, сколько я ему должен, он сказал, что бесплатно, но я все равно бросил ему в карман куртки двести рублей, чтобы он нашел их дома и такой типа: «Ого! Крутой воин-ниндзя!»
Я получил сообщение от Гасана-Вонючки:
«Я УЖЕ ТУТ. Я ТЕБЯ ИЗОБЬЮ
*ругательство*, ПОНЯЛ ДА?»
Я пошел по обычному своему пути в школу. По дороге я опять увидел пацанов, сидевших НА скамейке, под ними была лужа из слюней и семечек. Я подошел к ним и сказал:
– Тут живет дедушка с вирусом, из-за которого умирают люди.
– И чё?
– Это его любимая скамейка. Вы, наверно, скоро умрете.
Пацаны взлетели со скамейки и убежали. Я подумал: врать, конечно, нехорошо, но я воин, и мое вранье – это не вранье, а тактические решения.
Я дошел до школы. Меня уже ждали четыре врага во главе с Гасаном-Вонючкой с одной стороны и три моих друга с другой стороны. Я не просил их, но Суперкрутая команда пришла.
Румина дала мне пару боевых советов, и я вышел на бой.
– Ты готов? – спросил Гасан-Вонючка.
– Да, – ответил я.
– Только по лицу не бить. Мы идем вечером на день рождения.
– Хорошо, – сказал я.
Меня устраивают эти правила, хоть некоторые из супербоевых советов Румины пришлось вычеркнуть. Тяжело выкалывать глаза, когда по лицу даже нельзя бить.
– Я тебя *ругательство*, понял, да? – сказал Гасан-Вонючка и, подняв кулаки, пошел в мою сторону.
А потом я передумал и ударил его в глаз, он обиделся, заплакал, а я подумал: почему все дети плачут, когда их бьешь в нос или глаз?
– Ты обманщик! – сказал он.
– А ты плакса, – сказал я.
– Зачем ты меня ударил в глаз? Я же предупредил! – заревел он.
– А зачем ты написал под моей партой, что я убил своего папу? – спросил я.
– А у тебя все равно нет папы, понял, да?! – сказал он напоследок.
– Зато я хожу в школу, а ты нет, – сказал я, и это его сильно обидело, он еще раз заплакал.
Я подумал, что завтра сам пойду и помирюсь с ним. Я протянул ему руку и сказал:
– Я не хочу больше драться, а ты?
– Я тоже, – сказал он, и мы пожали друг другу руки.
Так и закончилась моя вторая драка, из которой я вышел победителем. Конечно, в мыслях я представлял супербой двух заклятых врагов, но в жизни все, как всегда, оказалось проще (хотя с планом по покорению стройки проще не получилось). А еще я внутри себя мечтал, чтобы папа выглянул из-за забора и увидел мою победу. Но драка была тупая, а значит, папа не особенно много пропустил.
Суперкрутая команда (название временное) устроила еще одно собрание в парке, и пока мы придумывали себе нормальное название, Румина подошла к дереву и написала желтым фломастером свое прозвище: «Защитница».
Через полгода она переехала в другой город, но мы все равно переписывались каждый день. Сердце Расула было разбито, но потом он влюбился в Патю из 2 «А» класса.
Ребята ушли домой, а я так и сидел на скамейке, думая о понедельнике, о том, что надо опять делать домашнюю работу, а это, знаете ли, нелегко. Я был бандитом, а теперь должен был перестать нарушать закон. Еще мне надо было помириться с Саидой Рагимовной, составить список всех, кого я обидел, пока был крутым, но злым, и перед ними извиниться, перед учителями – за то, что не делал домашнюю работу. Много серьезных дел.
– Воин? – сказал Крутой Али.
– Чё?
– У меня закончились правила.
– Совсем?
– Ага. Поэтому сегодня я официально объявляю: с этого дня я за слова отвечаю, ты настоящий воин! – громко сказал Крутой Али.
Я ждал этих слов с того момента, как мы познакомились. Он обещал, что если я буду достоин, то он их скажет, и сегодня он их сказал.
– Спасибо, Крутой Али.
– Теперь я должен уйти. Учить других будущих воинов.
– Я знаю, – сказал я грустно.
– Ты мой самый лучший ученик. Понял?
– Ага.
– Будь достойным своего учителя!
– Хорошо.
– И не плачь.
– Я в последний раз.
– И кстати, насчет лезгинки, «ииииууууу!» и стрельбы я шутил. Не опозорь меня всякими брачными танцами.
– Хорошо, – сказал я и вытер дурацкие капли. – Крутой Али?