— Добро пожаловать, Киний.
В шатре сели, и Киний постарался — неудачно — повторить грациозные движения саков. Вместе с ним вошли Филокл и Эвмен и сели по сторонам на заранее обговоренные места, а Ателий устроился чуть правее, на своего рода «ничейной земле» между обеими группами.
Усевшись, Киний сразу заговорил.
— Благодарю тебя, о царь, за гостеприимство. Ты очень щедр. Я был болен, и твой лекарь излечил меня.
Он внимательно наблюдал за царем. Парень моложе, чем Александр, когда тот переходил Геллеспонт[55], лицо у него мягкое, на нем нет следов трудного жизненного опыта. Широко расставленные глаза говорят о добром нраве, а жесты свидетельствуют о достоинстве. Кинию понравилось то, что он увидел.
Принесли греческое вино в глубоких кувшинах и налили в большую золотую чашу. Из этой чаши царь разливал вино в чаши гостей и передавал им, каждый раз благословляя. Наполнив чашу Киния, он сам отнес ее туда, где сидел Киний.
Киний поднялся, не зная, чего требуют приличия: он не привык, чтобы ему прислуживал кто-нибудь, кроме рабов.
Царь заставил его снова сесть.
— Да пребудет на тебе благословение девяти небесных богов, Киний, — сказал он по-гречески. Говорил он с акцентом, но в целом чисто, хоть и на ионический манер.
Киний взял чашу и отпил вина: он видел, что так делали другие. Вино неразбавленное, настоящее хиосское.[56] Киний отпил, и в его желудке вспыхнул огонь.
Царь снова сел с чашей в руке, совершил возлияние и прочел молитву. Потом наклонился вперед.
— Перейдем к делу, — сказал он. Держался он напористо и в то же время робко, как бывает в молодости. — Будет Ольвия сражаться с македонцами или покорится им?
Киния поразило то, как быстро и без обиняков царь перешел к сути. Он ошибочно находил сходство между саками и персами, и оттого ожидал долгой, церемонной предварительной беседы о пустяках. И сейчас не знал, что ответить.
— Послушай, Киний, мои друзья уже говорили с тобой об этом. — Царь наклонился вперед, пользуясь своим преимуществом. — Как поступит Ольвия?
Киний заметил, что в поисках одобрения царь все время поглядывает на Страянку. Вот как.
— Я не могу говорить от имени Ольвии, господин.
Киний посмотрел царю в глаза. Молодой царь красив — почти как Аякс, курносый варварский нос лишь слегка портит его. Киний стал потягивать вино, выгадывая себе время для размышлений.
— Думаю, архонта вначале нужно убедить, что угроза со стороны македонцев — не выдумки.
Царь кивнул и переглянулся с рослым бородачом слева от себя.
— Так я и думал. Доказательств у меня нет. Позволь задать вопрос иначе: если македонцы выступят, покорится ли им Ольвия?
Киний подозревал, что парень задает вопросы, которые заранее заучил наизусть. Он пожал плечами.
— И опять: нужно спросить архонта. Я не могу говорить от лица Ольвии.
Он поежился: Страянка равнодушно посмотрела на него, а потом с улыбкой повернулась к царю. Вот как.
Царь потеребил бороду. После недолгого молчания он кивнул.
— Я этого ожидал. Поэтому мне придется самому встретиться с архонтом. — Он помолчал. — Будешь моим советником?
Киний медленно кивнул.
— Насколько это в моих силах. Я начальник конницы архонта. Но не его приближенный.
Царь улыбнулся.
— Будь ты из его приспешников, я не стал бы просить у тебя совета. — Он вдруг показался очень зрелым для своих лет; Кинию пришло в голову, что, возможно, он сам составляет свои вопросы, — и не только на греческом языке, но и с греческим сарказмом. — Многие мои советники считают, что мы должны сражаться. Кам Бакка утверждает, что сражаться можно, только если к нам присоединятся Ольвия и Пантикапей. А ты что скажешь?
Легко насмешничать в разговоре с Филоклом. Гораздо труднее, когда говоришь с этим умным молодым человеком.
— Я бы не решился воевать с македонцами.
Страянка резко повернула к нему голову. Прищурилась. Киний заметил, как потемнели ее губы, и как, когда она отвернулась, опустились их уголки.
Кам Бакка что-то сказала. Царь улыбнулся.
— Кам Бакка говорит, что ты служил чудовищу и знаешь его лучше всех присутствующих.
— Какому чудовищу? — переспросил Киний.
— Александру. Кам Бакка называет его чудовищем.
Царь налил себе еще вина.
— Я служил Александру, — согласился Киний. Все посмотрели на него, и он подумал, не попал ли в опасное положение. Взгляды были недружелюбные, только Кам Бакка глядела на него с улыбкой. А Страянка принялась возиться с плетью, чтобы не смотреть ему в глаза.
Киний подумал. «Я служил ему. Я любил его. А сейчас начинаю подозревать, что Кам Бакка права. Он чудовище». Он был смущен, и это чувствовалось по его голосу.
— Македонское войско лучшее в мире. Если Антипатр пошлет сюда Зоприона, тот приведет с собой тысячи копейщиков, легкую конницу фракийцев, лучников — вероятно, пятнадцать тысяч пеших воинов. Сверх того, македонскую и фессалийскую конницу, лучшую в греческом мире. Против них люди Ольвии и Пантикапея и несколько сотен скифов, даже будь каждый из них Ахиллом, вернувшимся с Элизийских полей, не выстоят.
Царь снова погладил бороду и поиграл кольцом — в замешательстве.
— Как по-твоему, сколько всадников я могу вывести в поле, Киний?
Киний не знал, что ответить: варварские цари обязательно преувеличивают численность своих людей. Если он польстит царю и назовет слишком большое число, то сам лишит свои доводы убедительности.
— Не знаю, о царь. Здесь я вижу несколько сотен. Но уверен, что их больше.
Царь рассмеялся. Слова Киния перевели, и все скифы подхватили этот смех. Смеялась даже Страянка.
— Послушай, Киний. Сейчас зима. Трава под снегом, и на равнинах слишком мало дерева для костров. Зимой все племена расходятся своими дорогами в поисках пищи, убежища и дров. Если бы мы держались вместе, лошади сдохли бы от бескормицы, а дичь и близко бы к нам не подходила. Я видел греческие города — был заложником в Пантикапее. Видел, сколько людей вы можете спрятать за стенами, в том числе рабов, которые возделывают поля и готовят пищу. У нас нет рабов. Нет стен. Но весной, если мои военные вожди согласятся, что нужно сразиться, я могу созвать десятки тысяч всадников. Тысяч тридцать. А может, и больше.
Филокл положил руку Кинию на колено.
— Ателий говорит, это правда. Я тоже так считаю. Подумай, прежде чем говорить.
Киний попытался представить себе тридцать тысяч всадников в одном войске.
— Ты сможешь их кормить? — спросил он.
Царь кивнул.
— Какое-то время. А если города будут на моей стороне, то гораздо дольше. Позволь говорить с тобой прямо, Киний. Я могу просто уехать на север в глубь равнин и оставить вас македонцам. Они могут маршировать до следующего снега и не найдут меня. Степи обширны — больше всего остального мира.
Киний глубоко вздохнул, заставив себя забыть о руке на колене и о голубых глазах под темными бровями на другой стороне круга в шатре.
— Если хочешь убедить архонта, докажи, что у тебя есть такая сила.
С тридцатью тысячами мужчин и женщин, которые скачут, как Артемида…
Царь носком обуви указал на большую золотую чашу у своих ног.
— Я не могу показать ему всадников с больших равнин. Но могу показать горы золота. А золото — верный способ смягчить сердца греков; я это видел. Пусть твой архонт задаст себе вопрос: если у царя разбойников столько золота, то почему бы у него не быть тридцати тысячам всадников?
Киний поморщился, услышав слова «царь разбойников», и царь снова рассмеялся.
— Он ведь так нас называет? Разбойниками? Конокрадами? Или еще хуже? Я все это слышал, когда был заложником.
Киний сказал:
— Тогда зачем тебе вообще сражаться? Почему бы просто не уйти на равнины?
Царь откинулся и прижался спиной к настенной вышивке. Вид у него был довольный.
— Ваши города — наше богатство. Мы отправляем туда зерно и покупаем товары, которые нам нравятся. Мы можем обойтись без всего этого — нас ничто не обязывает. Но можем и сразиться за них. — Он поднял руку и качнул ладонью. — Все связано одно с другим. Сражаться за наши сокровища или оставить их? Если я приму верное решение, я буду «хорошим» царем. Если неверное — «плохим». — Он встал. — Ты устал. Когда поедем, я задам тебе еще вопросы. Ты готов отправиться завтра?
Киний тоже встал. Филокл нетерпеливо встал рядом.
— О царь, я готов. С твоего разрешения, я буду сопровождать тебя в Ольвию.
— Да будет так.
На следующий день у Киния слегка кружилась голова, когда он двигался слишком быстро, и доспехи казались непривычно тяжелыми, но к этому он скоро привык. Снег вокруг лагеря лежал глубокими сугробами, а там, где покидали лагерь охотники или собиратели дров, был плотно утоптан. На юге Киний видел большой, черный изгиб реки. Ни следа тропы, по которой они сюда ехали, не осталось.
— Ехать придется медленно, — сказал Киний Аяксу и Эвмену. Филокл сторонился его.
— У всех саков есть смена лошадей.
Эвмен показал туда, где готовился к выходу отряд — царь и десять сопровождающих. На всех, как на царе, было множество золотых украшений. На всех были красные плащи, хотя двух плащей одинакового оттенка красного цвета не было.
Киний поискал Страянку, но не увидел ее. Значит, она не будет сопровождать царя. Он подумал: пришла бы она, если бы он сказал то, что она хотела услышать? Чего именно они с Филоклом ждали от него? Он размышлял о том, какой прием встретит в Ольвии, о том, что его ждут зимние занятия, подготовка богачей и их сынков к службе в коннице, и впервые это показалось ему пустым и бессмысленным делом. Он думал о предложении, которое получил на случай, если его изгонят, и о том, что это может означать.
Он думал о ней и о том, как смотрел на нее царь. Любовница царя? Невеста? Мрачные мысли — такие ревнивые мысли первыми сообщают мужчине, что он влюблен, — теснились в уме Киния, когда рядом оказался Филокл.