Киний знаком подозвал Ателия. Если не считать кратких и не слишком удачных попыток выучить сакский язык, за зиму Киний со скифом почти не виделся. Сейчас он ему улыбнулся.
Ателий казался настороженным. Киний не мог припомнить, когда видел скифа таким сдержанным.
— Найдем сегодня лагерь саков? — спросил он лазутчика.
Ателий скорчил гримасу.
— Да, — сказал он. — Второй час после подъема солнца высоко, если они не передвинулись.
Ему эта перспектива как будто не нравилась.
Киний потер заново отросшую бороду.
— Что ж. В таком случае веди.
Ателий в ответ серьезно посмотрел на него.
— Госпожа… из-за две недели ждать тебя.
— Ты хочешь сказать, что она могла уйти? — в тревоге спросил Киний.
За зиму Ателий стал говорить по-гречески гораздо лучше. Запас слов вырос, грамотность тоже. Но иногда его все равно трудно было понять.
— Не из-за уйти, — серьезно сказал Ателий. — Из-за ждать.
Он встряхнул узду, коснулся плетью бока лошади и исчез в траве, предоставив Кинию волноваться.
Когда колонна двинулась вперед, к Кинию подъехал Филокл.
— Что стряслось?
Киний небрежно махнул рукой.
— Наш скиф тревожится, потому что мы опаздываем.
— Гмм, — сказал спартанец. — Мы опаздываем. А госпожа не кажется мне начальником, который любит ждать.
Киний выехал из колонны, подозвал к себе Левкона и отдал несколько приказов, которые через два стадия заставили колонну перестроиться в противозасадную цепь. Когда неровная цепь стала двигаться правильно, Киний вернулся к Филоклу, который, как всегда, не принимал участия в маневре.
— Она поймет, что я запаздываю, — сказал Киний. — И царь тоже.
Спартанец поджал губы.
— Послушай, гиппарх. Если бы ты ждал ее, а она две недели натаскивала свою конницу…
Он приподнял бровь.
Киний наблюдал за строем, который продолжал продвигаться правильно.
— Я не…
— Ты не думаешь о ней как об обычном военачальнике. Ты думаешь о ней как о греческой девушке, умеющей ездить верхом. Пора с этим покончить, братец. Она не потерпит, чтобы ее воины две недели насмехались над ней из-за того, что она ждет, как кобыла в течке — жеребца, — вот мое предположение. Вспомни, как ты сам переносишь наши насмешки.
Левое крыло строя начала отставать: молодые всадники болтали на ходу. Двигаться так, чтобы между лошадьми всегда оставалось одинаковое расстояние, — нужно учиться долго. Строй начал распадаться.
— СТОЙ! — взревел Киний. А Филоклу сказал: — Она может даже не хотеть меня.
Спартанец не мигнул.
— Это совсем другая печаль — но если бы она не хотела тебя, вероятно, Ателий так не тревожился бы.
Киний наблюдал, как фланги цепи стягиваются к центру.
— Я всегда высоко ценю твои советы.
Филокл кивнул.
— Извинись перед нею так, как извинился бы перед мужчиной.
Киний почесал бороду.
— Пинай меня, когда я что-нибудь делаю не так.
И он отправился к старшим отрядов, чтобы обсудить маневр.
Первых лазутчиков они заметили в середине утра — темные фигуры кентавров на горизонте исчезали в один удар копыт. Лагерь нашли днем, как и предсказывал Ателий. При виде повозок внутри у Киния все перевернулось, и он так стиснул ногами бока лошади, что та нервно заплясала. На краю лагеря видны были несколько всадников, а на берегу реки собирался конный отряд.
Всадники галопом направились к ним — два молодых человека, великолепные в красной коже и сверкающих на солнце золотых украшениях; они неслись к голове колонны, махали руками и кричали. И остановили лошадей у самого края воды.
Киний провел свою колонну по высокой траве к лагерю и приказал остановиться. Сидел в голове колонны и чувствовал себя глупо, не зная, что делать дальше. Он полагал, что она выйдет навстречу ему. А увидел нечто вроде соревнования в стрельбе из лука.
— Стреляют из луков, — сказал рядом с ним Ателий. — Госпожа следующая. Видишь?
Киний видел. Как он может проглядеть ее? Страянка с луком в руках сидела на серой кобыле у самого края воды; она скинула куртку с плеча, подставив теплому весеннему солнцу одну обнаженную грудь, рукава отброшены назад, одно плечо голое до золотого ожерелья на шее. Волосы заплетены в две тяжелые косы. Когда она повернула голову, Киний увидел ее брови и выражение лица.
Так вот какая она на самом деле, подумал он. Да.
— Жди здесь, — сказал он Никию. Знаком попросил Ателия сопровождать его, коснулся коня плетью — ее плетью — и поскакал к ней по траве.
Стрелял мужчина. Когда Киний натянул узду, этот мужчина пустил лошадь вначале шагом, потом галопом по плоской, заросшей травой площадке у самой реки. Он склонился к шее лошади и выпустил стрелу в пучок травы. В его пальцах появилась вторая стрела, и он выстрелил в упор, так сильно наклонившись на лошади, что наконечник стрелы едва не коснулся цели; всадник пронесся мимо, повернул лошадь, уже наложив на тетиву третью стрелу, и одним гибким движением натянул лук и выстрелил. Последняя стрела на мгновение черной полоской повисла в воздухе и вонзилась в землю в ладони за мишенью. Остальные саки кричали и приветствовали стрелявшего.
Киний посмотрел на Страянку. Она сделала глубокий вдох, все ее тело сосредоточилось на цели, как охотничий пес — на раненом олене. «Как перед мужчиной», — сказал Филокл. Обнаженная грудь и линия мускулистого плеча до самой шеи — точно у Артемиды работы Фидия, но афинский ваятель никогда не видел на женском лице такого выражения — сосредоточенной целеустремленности.
Киний молчал.
Не глядя по сторонам, Страянка пятками коснулась боков лошади, и та с места пошла галопом. Первая стрела взвилась в воздух одновременно с первым прыжком лошади. В руке, натягивавшей тетиву, Страянка держала еще три стрелы; как фокусник, перебросила одну из них, натянула лук и выстрелила, наклонившись к самой цели, как мужчина до нее; она висела на лошади под немыслимым углом, косы вились за головой, на руках от усилий взбухали мышцы, а бедра и ноги слились с лошадью в единое целое.
Киний затаил дыхание.
Она наложила на тетиву последнюю стрелу и повернулась с такой стремительностью, что торс словно вращался сам по себе; снова выстрелила, и ее стрела оставалась невидимой, пока не пронзила травяную цель. Под приветственные крики Страянка извлекла из горита пятую стрелу, снова повернулась и выпустила ее; тело Страянки устремилось вверх, как у жрицы, молящейся Аполлону, стрела взвилась в голубое небо и зависла на вершине дуги, словно подхваченная рукой бога, прежде чем упасть к земле и пронзить пучок травы. Еще прежде чем стрела попала в цель, Страянка осадила лошадь и повернулась под восторженные крики сакских воинов и греков, стоявших выше по берегу.
Крики не стихали, хотя собралось не больше пятидесяти человек, слышались высокие голоса женщин и мужские басы. Несколько человек вышли вперед, приветственно поднимая руки, поздравляя, а пожилая женщина, трубач Страянки, подъехала и обняла ее.
Страянка отдала ей лук, повернулась, сунула руку в рукав и надела куртку на плечо. Потом — без оружия — поехала к Кинию.
Он, точно вежливый гость на симпосии, продолжал криками выражать свое восхищение. У него за спиной кричали другие жители Ольвии.
Но когда она подъехала ближе, Киний замолчал. Брови у нее такие, какими он их помнит, нос длинный, греческий, лоб чистый и высокий. Но как он мог забыть, какие у нее огромные глаза? И черные точки в их темной лазури?
Киний не знал, что сказать. Но он должен был сказать что-нибудь.
— Передай, что я не видал лучшей стрельбы.
Голос его звучал чисто и сильно. А он удивлялся, что вообще сумел заговорить.
Ателий заговорил по-сакски. Киний теперь знал достаточно слов, чтобы понять: его похвала передана без прикрас.
Страянка подняла брови и ответила Ателию, не отрывая взгляда от Киния.
— Она говорит, что много стреляет, когда долго ждет. — Ателий как будто нервничал больше Киния. — Говорит, что уже загрузила повозки, чтобы уйти. Потом увидела, что мы идем. Она спрашивает, можем ли мы ехать или нам нужно отдохнуть.
Киний не сводил с нее глаз.
— Скажи: мне жаль, что мы опоздали.
Ателий повиновался. На этот раз он говорил долго.
Страянка подняла руку и остановила его. Потом тронула свою кобылу с места.
Жеребец Киния оскалил зубы и принюхался, как можно дальше вытянув шею к кобыле, несмотря на то что Киний твердой рукой держал узду.
Кобыла сначала отшатнулась, потом со скоростью мысли повернула голову и укусила коня Киния в шею; жеребец заржал, шагнул назад, и Кинию пришлось постараться, чтобы усидеть в седле.
Страянка заговорила. Киний узнавал знакомые слова — кобыла, жеребец.
Сакские воины рассмеялись. Один из них смеялся так, что свалился на землю, а остальные, показывая на него, смеялись еще сильней.
Киний справился с жеребцом и повернулся к Ателию. Он чувствовал, что жарко покраснел. Страянка тоже смеялась.
— Что она сказала? — спросил Киний.
Ателий хохотал так, что закрыл глаза и обеими руками цеплялся за гриву лошади.
— Что она сказала? — снова спросил Киний, на этот раз голосом «для войны».
Ателий перестал улыбаться и сел прямо.
— Она пошутила, — ответил он после некоторого замешательства.
Саки продолжали смеяться. Хуже того, кто-то из саков перевел шутку ольвийцам. Люди постарше пытались скрыть смех, молодежь не могла справиться с собой.
— Это я вижу! — резко сказал Киний.
Страянка повернулась к женщине-трубачу, отдала несколько приказов, потом снова повернулась к Кинию и, когда он взглянул в ее синие глаза, улыбнулась. «Не будь ослом», — сказал он себе. Но внутри кипел и не мог ответить на ее улыбку.
— Над чем вы смеетесь? — спросил он у Ателия.
Тот пытался сдержать смех. Он дышал часто, как собака, похлопывал лошадь и в конце концов сдался, расхохотался снова и сложил руки на груди.
Киний посмотрел на удаляющуюся спину Страянки — она собирала всадников и выкрикивала приказы, а несколько молодых людей впрягали быков в повозки. Саки почти угомонились, но ольвийцы смеялись: шутку передавали по рядам все дальше.