Филокл достал из-под одеяла большой винный кубок, и все остальные вооружились чашами и накрыли скамьи плащами и подушками, превратив их в ложа.
— Мы подумали, что стоит выпить вместе — в последний раз перед походом, — сказал Филокл.
— Пока мы еще твои друзья — прежде чем станем твоими воинами, — добавил Никий, положив руку на сову у себя на шее.
Вначале все чувствовали неловкость — Ситалк и Кракс вообще молчали, только нервно посмеивались и подталкивали друг друга на своем общем ложе. Ателию, который редко посещал такие пирушки, было неудобно на скамье, и он сел на пол, поджав ноги.
Встал Филокл.
— В Спарте накануне войны следуют двум обычаям. Во-первых, мы поем гимн Аресу. Во-вторых, на наших пирах каждый по очереди подходит к кубку. Он поднимает свою чашу, совершает возлияние богам и пьет за здоровье всех товарищей. — Он улыбнулся. — Верный способ быстро напиться.
Тут он возвысил голос. У него не было слуха, зато он был у других — у Киния и Кена.
Арес, всех превосходящий силой, воитель в колеснице,
Златошлемный, бесстрашный сердцем, щитоносец, спаситель городов.
Закованный в бронзу, с мощными руками, неутомимый, непобедимый с копьем,
О защитник Олимпа, отец воинственной Нике, союзник Фемиды,
Гроза всех непокорных, предводитель праведных,
Царь мужества со скипетром, который вращает огненную сферу
Среди планет в их семи дорогах через эфир,
Когда твой огненный конь несет тебя над третьей твердью небесной;
Услышь меня, помощник людей, даритель неустрашимой молодости!
Озари мою жизнь милосердным лучом, дай мне силы для войны,
Дабы я мог отрешиться от мыслей трусливых,
И подавить предательские порывы души.
И обуздай в моем сердце яростный пламень,
Что побуждает меня по кровавой стезе путь вершить свой.
Благословенный, о дай же мне смелость жить по законам
Мира, насилья, вражды и яростных демонов смерти чураясь.
Встал Андроник.
— Отличная песня! — крикнул он. — Вы, греки, слишком редко восхваляете Повелителя войны.
Филокл покачал головой.
— Мы не друзья Повелителю войны.
Но Андроник не был настроен спорить.
— Отличный обычай! — Он прошел к кубку и наполнил свою чашу. Пролил немного на пол, в возлияние богам, и воздел чашу.
— За вас, друзья! — Одно за другим он называл их имена, поднимал чашу и пил, пока не дошел до Киния. — За тебя, гиппарх, — сказал он и осушил чашу.
Один за другим все поступили так же. Ликел поддразнил каждого. Филокл подражал их голосам, когда пил в их честь. Агий говорил очень хорошо, а Лаэрт похвалил всех до единого.
Ситалк пил молча, по очереди глядя каждому в глаза, пока не дошел до Киния. К нему он обратился, подняв чашу:
— Я был гет. Теперь я твой.
Он выпил, а остальные приветствовали его и топали ногами — так не встретили даже изысканную речь Лаэрта.
Кракс в свою очередь встал у кубка. Вид у бывшего раба был воинственный.
— Когда будем сражаться, я убью больше вас всех! — сказал он и выпил.
Аякс взял чашу и заплакал. Потом вытер глаза.
— Я вас всех люблю. О таких друзьях я мечтал с детства, когда лежал на руках отца и он читал мне о том, как дулся в своем шатре Ахилл, как вел войско эллинов Диомед, и все остальные истории про Троянскую войну.
Ателий потребовал, чтобы ему налили неразбавленного вина. Какое-то время он молча стоял у кубка. Потом сказал:
— Мой греческий стал гораздо лучше. Поэтому я не боюсь говорить с вами. Все вы — как хороший клан, взяли меня из города, дали лошадь. Дали достоинство. — Он поднял чашу. — Слишком много разговоров за тостами. Я пью за всех. Акинье Крайе. Летающая Лошадь — так называют вас саки. Хорошее имя.
И он выпил. Потом снова наполнил чашу. И опять выпил. Он пил неразбавленное вино за каждого по очереди. Вернулся на свое место на полу, не споткнувшись, и сел с обычной для саков ловкостью.
Последним был Киний. Он сделал знак Филоклу, игравшему роль хозяина.
— Клянусь всеми богами — добавь воды, или я не доживу до лагеря.
Он встал у кубка. И обнаружил, что улыбается так широко, что даже говорить не может. И молчит — как молчат Ситалк, как молчат Ателий. Потом кончиками пальцев Киний поднял чашу и чуть наклонил ее, совершая возлияние.
— У богов в чести те, кто не щадит себя, — сказал он. — Едва ли какой-нибудь отряд работал больше и тяжелее, чем вы в последние полгода. Я прошу богов заметить это. Мы пришли сюда чужаками. Нас сделали гражданами. Мы пришли наемниками. Сейчас, думаю, почти все вы будете сражаться за этот город, как подобает мужчинам. — Он осмотрелся. — Как Аякс, я вас всех люблю и, как Ателий, считаю вас своим кланом. Что касается меня, перед богами клянусь сделать все, чтобы все вы благополучно вернулись. Но скажу также вот что. Нам предстоит трудный поход. — Он опять осмотрел всех. — Если мы падем, пусть какой-нибудь ольвийский поэт воспоет нас так, как спартанцы поют Леонида или как каждый эллин поет о Пелеевом[75] сыне.
Все, даже Никий, приветствовали его возгласами. Он выпил за всех. И все с ревом подняли чаши.
Много позже очень пьяный Киний хлопнул Филокла по плечу.
— Ты хороший человек, — сказал он.
Филокл улыбнулся.
— Не могу сказать, что слышу это от тебя часто.
— Я иду спать. Утром голова будет как наковальня.
Киний неуверенно встал. За дверью казармы рвало Кракса. Он, казалось, был на пороге смерти.
Филокл встал, тоже с трудом.
— Думаю, ты обнаружишь, что рассвет слишком близко, — сказал он. — Приятно видеть тебя счастливым.
Выходя. Киний ухватился за косяк.
— Я сегодня счастлив, братец. Лучше умереть счастливым, чем… — Он сумел придержать язык.
— Умереть? — переспросил Филокл, как будто сразу трезвея. — А кто говорит о смерти?
Киний неуверенно помахал рукой.
— Никто. Я сболтнул чушь. Когда я пьян, язык меня не слушается. Слова прут как дерьмо.
Филокл схватил его и развернул. Лбом он уперся в лоб Кинию, и это помогло обоим стоять увереннее. Филокл закинул руку за шею Кинию, как борец, собирающийся провести прием.
— Ты сказал «умереть счастливым». Откуда это?
— Ниоткуда. Просто слова.
— Не городи вздор. Врешь.
Филокл говорил жестко.
Киний закатил глаза. Он не мог вспомнить, почему скрывал это от Филокла.
— Я умру, — сказал он. — В битве.
Филокл сильнее прижался колбу Киния. Больно.
— Кто сказал?
— Сон. Кам Бакка. Дерево.
Произнесенное вслух, это звучало глупо.
Филокл оттолкнул его и рассмеялся.
— Восставший Аресов уд! Ах ты бедняга! Кам Бакка считает, что погибнет в этой битве. И просто заражает своим унынием других.
Киний пожал плечами.
— Может быть. Она много знает.
Филокл пожал плечами.
— Да, это верно. Так уходи. Садись на корабль. Отправляйся в Спарту.
Киний покачал головой. Его молодость была пронизана мифами о тех, кто пытался бежать от судьбы и погибал глупой смертью.
— Выбор Ахилла[76], — сказал он.
Филокл сердито покачал головой.
— Ты слишком стар для подобного вздора. Ты не Ахилл. Боги не шепчут тебе на ухо.
Киний добрался до своей комнаты. Он сел на стол. Сбросил сандалии.
— В постель, — сказал он и упал на ложе.
И уснул, прежде чем Филокл смог что-нибудь сказать.
Киний последним из гиппеев добрался до лагеря на Большой Излучине. Он послал свою илу вперед, а сам остался договариваться с гиппархом Пантикапея и писать подробные наставления союзникам города.
Первый отряд, самый подготовленный, принял Левкон, на второй день после праздника. Всадники закалились во время поездки к сакам и рвались в поход. Киний отправил Никия приглядывать за ними — и убедиться, что их лагерь хорошо расположен и устроен.
На второй день, когда отряд Диодора миновал городские ворота, в порт прибыли шесть легких трирем из союзного города — первое конкретное доказательство того, что собрание Пантикапея откликнулось на его просьбу. Киний отправился в порт, повидаться с прибывшими и обсудить их стратегию с навархом[77] Демостратом, низкорослым, толстым, с носом, как у свиньи. Несмотря на уродливую, как у Гефеста, наружность, это был человек жизнерадостный, даже комичный, а его суда содержались в образцовом порядке — от здоровых и бодрых гребцов, которые все были свободными гражданами, до парусов с изображением сидящей Афины вдвое выше человека. Эти паруса плыли над черными корпусами кораблей, как флаги богини.
Демострат сразу согласился преследовать македонские триремы.
— К концу лета у него их будет больше, попомни мои слова, — сказал толстый моряк. — Как только увижу его корабли, тут же их потоплю.
— Да пребудут с тобой боги, — ответил Киний. — Начинается прилив. Не стану тебя задерживать.
— Приятно встретить полководца, знающего море. Это правда, что ты гражданин? Останешься здесь? В Пантикапее ты становишься очень известной фигурой.
Киний пожал плечами.
— Думаю, я здесь, чтобы остаться.
— Приятно слышать. Не обижайся, я не о тебе, конечно, наемнику трудно доверять.
Киний встал на весельный борт и перепрыгнул на пристань.
— Пришли весточку, когда начнешь действовать.
Демострат помахал рукой.
— Я и раньше играл в эту игру. До середины лета получу еще три судна — если получу — и разделаюсь с его флотом, смогу плавать до самого Босфора. — Он усмехнулся. — Моим парням хотелось бы захватить несколько торговых судов.
Киний повернулся к Никомеду, который сопровождал его на пристань, чтобы познакомить с навархом.
— Он больше похож на пирата, чем на купца.
Никомед рассмеялся.
— А он и был пиратом. Пантикапей сделал его навархом, чтобы он бросил разбойничать на море.