эйрианам.
Никий коснулся амулета и отпил травяной настой.
— Травяные Кошки тоже дураки.
Кам Бакка спустилась с вершины гряды в полном облачении жрицы, в высокой золотой шапке, увенчанной изображением фантастического крылатого животного. На ней было золотое ожерелье, вся кольчуга покрыта золотом, а поверх — кипенно-белая козья шкура. Шаманка сидела на серой в яблоках кобыле, а следом двигался другой, не менее великолепный всадник, который нес высокий штандарт, украшенный бронзовыми птицами и конскими хвостами и весь увешанный колокольчиками, издававшими причудливый звон, похожий на шум морских волн.
С ней были человек пятьдесят мужчин и женщин, все наряжены так же великолепно. На головах коней уборы, которые делали их похожими на фантастических чудовищ — с рогами, с прядями волос; там, где шкура лошади не прикрыта, она ярко-красная. Гривы лошадей вымазаны грязью и стоят торчком. На большинстве коней тоже доспехи из золота и бронзы, как у воинов, так что можно было подумать, что это пришедшие из мифов грифоны или драконы.
Такого варварского зрелища Киний никогда не видел.
Но за ними показался Патрокл с последним ольвийским отрядом.
Почти перед самым появлением конницы Киний отдавал приказы, вернее, повторял их. И они тотчас исполнялись. Ликург на краю болота строил ольвийскую фалангу, а люди из главного отряда Пантикапея спускались с холма, переходили трясину и, как только оказывались на сухой почве, строились.
Справа появился Патрокл. Он из-под руки посмотрел с холма и приветствовал Киния.
— Мы вовремя, — устало сказал он.
— Опоздавший гость все равно желанный гость, — ответил Киний. Он протянул руку, и они обменялись пожатием.
— Мы пытались схватить Клеомена, — сказал Патрокл, пожимая плечами.
— Он добрался до Зоприона, — сказал Киний.
— Знаю, — ответил Патрокл. — Поэтому мы и пошли сюда.
Киний наклонился и обнял старика.
— Добро пожаловать. — Тут внутри у него все перевернулось, и он с трудом заставил себя продолжить: — Левкон мертв.
Патрокл застыл в его объятии, а когда высвободился, лицо его посерело. Но это был человек старого закала. Он выпрямился.
— Он хорошо умер? — спросил Патрокл.
— Спасая свой отряд, — ответил Киний.
Патрокл хмыкнул.
— Весь род Клита мертв. Других живых детей у него нет. Все его состояние заберет архонт.
— Не заберет, — сказал Киний. — Когда вернемся домой, вы с Эвменом сведете счеты в Ольвии.
— Сын гадюки все еще ходит по земле?
Патрокл плюнул.
— Не вини Эвмена в предательстве его отца, — сказал Киний.
Патрокл, не глядя ему в глаза, снова плюнул.
Слева подошла Кам Бакка. Лицо ее было выкрашено белой краской; эта белая маска и золото делали ее непохожей на человека.
— Я думал, ты пойдешь с царем, — сказал Киний.
— Чудовище должно быть остановлено здесь, — сказала она. — И здесь я умру. Я готова. — Нечеловеческое лицо повернулось к нему. — А ты? — спросила она.
Их глаза встретились; ее взгляд был спокойным и глубоким. От легкой улыбки краска в углу рта чуть потрескалась.
— Я вижу все до конца, — сказала она. — И все по-прежнему подвешено на острие ножа. Точнее, на острие стрелы.
— Я готов, — ответил Киний. Он был в доспехах; за два дня в седле их красота немного поблекла, но они все еще хороши. — А как царь?
— Ушел в море травы, — ответила она.
— Он успеет? — спросил Киний.
— Не ко мне, — сказала она.
Киний кивнул. Он сделал знак Ситалку, который, как и все остальные в отряде, терпеливо ждал своей очереди спуститься с гряды.
— Держись за моим плечом и неси мои копья, — сказал Киний.
Молодой гет приложил руку к груди, как грек, и взял копья Киния. Сам Киний прошел мимо военачальников туда, где раб держал Танатоса. Рослый жеребец дрожал. Киний сел на его спину, жеребец споткнулся — и упал.
Киний успел соскочить, не запутавшись в плаще.
— Какого дьявола? — спросил он. И сделал рабу знак: — Приведи мне другого коня.
Это была стрела. Забавно, но стрела синда — она вонзилась в широкую грудь жеребца так глубоко, что торчало только оперение. Бедняга. А он даже не заметил.
— Они идут, — сказал Патрокл.
Киний подъехал к краю гряды. Таксис преодолевал брод. Строй его был нарушен, потому что все старались подойти ближе к северному краю. Киний сразу понял, что это менее обученный таксис из тех двух, что он видел.
Он повернулся к своим военачальникам.
— Начинаем, — сказал он, чувствуя, как бьется сердце; все утреннее спокойствие куда-то исчезло, руки дрожали, как листва на ветру. — План вы знаете, — сказал он высоким от напряжения и страха голосом.
Филокл сдвинул шлем назад. Спартанец опять был голый, если не считать перевязи с мечом. В руке он держал черное копье. Передав копье Кам Бакке, он подошел к Кинию и обнял его.
— Иди с богами, брат, — сказал он. Потом снова взял у изваяния на коне копье и сжал ей руку. — Иди с богами, — сказал он и ей.
Люди Филокла уже построились слева от ольвийской фаланги. Филокл надвинул шлем на свои умащенные маслом, прекрасно расчесанные волосы, взмахнул копьем и понесся вниз по склону, не обращая внимания на тропу; он проскакал перед своим отрядом, прежде чем Арни успел привести Кинию нового коня. Воины взревели.
Никий протянул Кинию яблоко. Крепкое, хоть и прошлогоднее.
— Кам Бакка принесла целый мешок, а ты не завтракал, — сказал он.
Киний откусил яблоко, и его пленил запах; он вспомнил Экбатану и Петрополис, Александра и Артемиду, подумал о победе.
У его ног плохо обученный македонский таксис пытался восстановить строй. Люди кузнеца на «большом пальце» безжалостно обрушивали потоки стрел на не прикрытый щитами фланг таксиса, убивая — немного, но достаточно, чтобы весь прямоугольник шарахался от «большого пальца», так же как при переходе через брод. Пока не появятся псилои и не очистят «большой палец», им придется терпеть. А перейдя через реку, они вынуждены были повернуть направо, чтобы встать лицом к отряду Мемнона — маневр трудный и в спокойное время, а под стрелами синдов тем более.
За таксисом новичков шли ветераны. Они в строгом порядке перешли реку и начали строиться слева от более молодых. Первый таксис должен был закрепиться на реке, тогда как перед ветеранами стояла более трудная задача — пересечь открытое пространство слева, где всадники-саки уже готовы были пустить стрелы в фалангитов.
Со своего наблюдательного пункта Киний видел, что к переправе готовится конница. Теперь Зоприон уже не может уйти.
— Он допустил ошибку, — негромко сказал Киний. И опять откусил от яблока.
Никий насмешливо спросил:
— Достаточно серьезную, чтобы уравновесить то, что мы троекратно уступаем ему в числе? — Он обвел рукой поле внизу. — Как по-твоему, сколько продержатся наши городские гоплиты? И где этот проклятый царь?
Киний снова откусил от яблока и принялся старательно жевать: это помогало скрыть, как он нервничает, как что-то сжимается у него в желудке.
— Да, это вопрос, — ответил он.
Никий кивнул.
— Твой глупый героизм дал ему время, нужно это признать. — Он повернулся и взглянул на Киния. — Он способен позволить тебе умереть, гиппарх, чтобы получить женщину?
Справа показались всадники в красных плащах, прикрывая фалангу ветеранов, а дальше основная масса конницы — македонцы и фракийцы. Там должен находиться Контос, он пытается построить своих людей лицом к сакам. Людей на усталых лошадях.
Киний принял решение. Он как можно дальше отбросил огрызок яблока — еще один мальчишеский жест, — сел на запасного боевого коня, крупной сакской породы. Крупный, но это не Танатос.
— Патрокл, оставайся на месте. Постройся справа от саков. — Он повернул голову коня. — Следуй за мной, — велел он Никию и начал спускаться по тропе.
Прямо через болото — тропа сплошная грязь, но почва уже начала подсыхать; потом проследовал перед фронтом конного отряда Эвмена.
— Жди здесь моего приказа, — сказал Киний Эвмену.
Тот приложил руку к груди.
Киний поехал к Мемнону. Македонцы находились в полустадии отсюда, и Мемнон не отрывал от них взгляда.
Киний натянул узду.
— Мы атакуем — немедленно. Оттеснишь необученный таксис вправо, — сказал он. — Важен каждый шаг. Пусть подойдут по полю так близко, как ты решишь, а потом постарайся оттеснить их вправо.
Щит Мемнона упирался нижним краем ему в ноги, а шлем был сдвинут назад. Он оторвал взгляд от македонцев ровно настолько, чтобы победоносно улыбнуться.
— Разве я не говорил тебе, что дойдет до этого? Натиск копейщиков. На македонцев. — И отвернулся от Киния со словами: — Тебе пора уезжать, гиппарх. Скоро здесь будет грязно. — И, как только Киний тронул лошадь с места, Мемнон взревел: — Копья и щиты! — как старый бык, принимающий вызов.
Киний ехал вдоль войска и видел, как все ольвийцы опускают шлемы на лоб, берут шит в руку и поднимают. Киний приветственно поднял меч, и ему ответили криками.
— Тишина! — крикнул Мемнон. — Кричат пусть те, кто не умеет воевать.
Все смолкли. Справа от Киния фаланга пантикапейцев повторила эти действия. Эти два отряда не разделял и шаг.
Киний подъехал к отряду Филокла. Сам Филокл стоял с правого края. Киний наклонился. Глаза под шлемом были чужие, свирепые, звериные.
— Когда ударишь, тесни направо! — крикнул Киний. — Важен каждый шаг!
Он показал на поле, где всего в ста шагах от них шли македонцы. Фаланга ветеранов маршировала, как на параде. Вторую фалангу все еще осыпали стрелами синды, и в тех рядах, что ближе к реке, царил беспорядок. Люди на флангах смотрели только в сторону дубов; оттуда летели стрелы, и воины с криком падали. Немногие, но этого хватало. В переднем ряду зияла огромная брешь, и соседние ряды не смыкались — да и весь таксис отступал от мучителей, засевших на речном берегу.
Пытаясь уйти от стрел, фаланга оставила между своим правым флангом и берегом реки полосу шагов в пятьдесят шириной.