— Вижу, — послышался из шлема Филокла голос Ареса.
Киний привстал на коне.
— Да пребудут с тобой боги, — сказал он и поехал туда, где ждал Эвмен. Когда он подъезжал, Эвмен показывал на зазор.
— Не показывай! — бросил Киний. На таком удалении даже жест может сообщить военачальникам врага об опасности.
Мемнон уже привел своих людей в движение. Они опустили копья, подняли щиты, и ряд двинулся вперед, как единое целое. Македонцы тоже опускали копья; за ними к правому флангу Киния двигалась тяжелая конница.
Пора вступать Травяным Кошкам и Стоящим Лошадям. Пора вмешаться Никомеду и Герону.
Но они сами должны принять решение. Киний здесь.
Взревели ольвийцы или пантикапейцы — или и те и другие. Послышался ответный рев македонцев. Справа от Киния люди Филокла перешли на быстрый шаг.
Пики македонцев длиннее старомодных копий гоплитов. Человеку нужно очень много смелости, когда он видит перед собой стену таких пик.
Людям Филокла храбрости было не занимать, они доказали это накануне. Они без колебаний устремились на этот железный лес, и Киний услышал голос Филокла:
— Вперед!
Ряды сошлись щит к щиту. Со спины коня Киний видел красный султан спартанца и след бойни, который спартанец оставлял за собой. Все эпилекты страшно шумели. Строй македонцев, который не был выровнен правильно, дрогнул. Все это — на пространстве двух шагов: эпилекты ударили, а еще через два шага в дело вступили копья ольвийцев. Заглушая звуки битвы, кричал Мемнон, бросая вызов врагу. Необученная фаланга македонцев сжалась; люди, теряя равновесие, падали, и султан Филокла неожиданно двинулся вперед — на три шага, на пять. Македонцы пытались восстановить строй. Сражающиеся разбились на пары.
Киний проехал в голову Эвменова отряда. Он посмотрел в лица людей.
— Мы пройдем прямо по краю фаланги, — сказал он. — По моему приказу повернем и нападем. Места не будет. Времени тоже. Того, кто слишком продвинется влево, ждет река, а того, кто далеко пройдет направо, подстерегают копья.
Натиск Филокла отвоевал для них еще пять шагов. Теперь между флангом македонцев и рекой образовалась брешь шагов в шестьдесят.
Киний постарался заглянуть в глаза каждому.
— Мы развернем прямоугольник, как делали это на занятиях. Это нужно сделать хорошо. Всем понятно? Здесь вы покажете, как усвоили уроки.
Время уходило.
Киний взял у Ситалка свои копья. Даже Ситалк был мрачен.
Но у Киния не было времени даже на тех, кого он любил. Он повернулся к Никию. Никий кивнул, держа руку у горла. Он молился Афине.
— Шагом! — приказал Киний. Как только весь строй пришел в движение, он приказал: — Бегом!
Справа от него эпилекты дрогнули. Строй македонцев был глубже и крепче. И они напористо теснили противника.
Перевернутый султан по-прежнему оставлял за собой след смерти.
Люди Мемнона сцепились с врагом. Дальше и правее умирали лошади; Киний слышал их ржание, словно они требовали его внимания, но он уже выбрал себе противника.
Снизу вверх — его глаза приходились почти вровень с ногой Киния — на него в упор смотрел пришедший в ужас правофланговый таксиса новичков. Киний проехал мимо него по пустой площадке, откуда под дождем синдских стрел уходили все новые и новые враги.
И чем глубже он продвигался в тыл врага, тем большее опустошение вызывал.
Крайний правый ряд поднял пики. Киний не думал, что один ряд сможет его остановить, но и не хотел зря терять людей.
— Направо! Поворот! — крикнул он.
Десять шагов отделяли его от строя пик. Нелепое расстояние. Те, что стояли за правыми рядами, уже были повержены. Сердце Киния разбухало от мрачной радости.
— В атаку! — приказал он.
Их было всего пятьдесят, но таксис не перенесет прорыв на фланге. Почувствовав врага в тылу, люди в фаланге запаниковали — и не без причины. Киний метнул копье в незащищенный бок копейщика и сразу оказался между македонцами. Пригнувшись к холке коня, чтобы бить врагов, он обеими руками орудовал тяжелым копьем, а конь тем временем лягался, расшвыривая людей. Киний бил снова и снова: он хотел повергнуть врага в смятение и не приканчивал раненых. Копье исчезло из его рук, застряло в черепе человека там, где шлем прикрывает щеки; тогда начал подниматься и опускаться египетский меч. Удар по плотным льняным панцирям не причинял большого вреда, но македонцы были повернуты к Кинию спиной.
Их строй ломался медленно, по одному ряду. Ирония заключалась в том, что ближайший к реке таксис был сломлен уже после того, как натиск ольвийцев исчерпал весь запал. Но давление на передние ряды было безжалостным, и угроза нападения конницы была ясна. Задние ряды побежали, и вся масса — почти три тысячи человек — начала отступление.
Ольвийская конница не преследовала их. Всадники страшно устали, да и насчитывалось их не больше пятидесяти. Никий протрубил сбор, всадники медленно съехались. Фланг таксиса ветеранов был открыт, но ольвийцы действовали слишком неторопливо, и ветераны осознали угрозу. Их фланговые ряды искусно развернулись, пики опустились, и основная масса продолжила движение вперед, шаг за шагом тесня легковооруженных пантикапейцев и ольвийскую фалангу.
Кинию не нравился шум боя справа. Он взглянул на солнце — утро еще раннее, а ему казалось, он сражается целый день. Он остановил коня возле Эвмена, который потерял шлем.
— Остаешься за старшего. — Он показал на зазор, на просвет, который по-прежнему шел до самого брода. — Причини как можно больше ущерба.
Эвмен посмотрел на своих усталых людей и на зазор.
— Мы побеждаем? — спросил он.
Киний пожал плечами.
— Ты только что разбил македонский таксис, — ответил он. — Чего тебе еще?
— Где царь? — спросил Эвмен.
Хороший вопрос, подумал Киний, направляясь на правый фланг.
В сопровождении Никия и Ситалка он поехал на гряду. Он должен все видеть.
Отступление фаланги у реки уравняло шансы, но и только; ветераны сдерживали людей Мемнона и даже теснили их. Главный удар Зоприона пришелся на правый фланг, на ольвийскую пехоту.
Справа от копейщиков — схватка конников: македонцы с фессалийцами против ольвийцев и саков. Этот бой кипит от правого фланга отряда Мемнона до самого северного края гряды.
В Персии всегда была пыль. Пыль милосердна — она укрывает картину зверств словно саваном. Поэт называет его облаком праха. Влажная почва моря травы не так добра. Киний смотрел вниз — там бурлил котел смерти, ничем не прикрытый, без савана. Лавина тяжеловооруженных македонцев, как молот Кузнеца[94], обрушилась на отряд Никомеда и Травяных Кошек. Калиакс, чьи Стоящие Лошади скрывались в высокой траве к северу и западу от гряды, ударил македонцам во фланг и остановил их продвижение — но и только. Битва в целом достигла некоторого равновесия, бой шел на обширном пространстве, простиравшемся от ног Киния до северного края гряды — на трех стадиях умирали люди и лошади.
Но равновесие грозило вот-вот нарушиться. Через брод подходили свежие силы македонцев. Им приходилось протискиваться сквозь пришедший в смятение таксис, но рано или поздно там наведут порядок.
Балансируем на острие стрелы, подумал Киний. Но только до тех пор, пока свежая македонская конница не нападет на саков справа. Тогда схватка конников развернется, как моток пряжи, фессалийцы насядут на фланг пехоты Мемнона. Тогда может начаться отступление.
— Где царь? — спрашивал Киний у неба и богов.
У него на глазах саки в упор стреляли в македонцев, македонские копья оставляли седла пустыми, люди сражались на копьях и мечах или голыми руками и кинжалами. Киний старался подавить стремление что-то сделать. Очень трудно просто сидеть и наблюдать.
Резервы у него жалкие. Попытка нанести тяжелый удар по передовым частям Зоприона и отойти провалилась. Больше надежды на отступление нет. Оба войска, как два борца, теперь могут только сражаться, пока одно не будет побито, — они слишком близко друг к другу.
Кинию показалось, что он видит Зоприона. Вверх от брода поднимался рослый македонец в пурпурном плаще; на глазах у Киния он показал на схватку конников и что-то крикнул. Всадника рядом с Зоприоном сбила стрела.
Синды на «большом пальце» продолжали сражаться, по-прежнему замедляя маневры отрядов Зоприона на поле.
Рядом с Кинием оказалась Кам Бакка. Она ткнула куда-то плетью — скорее посохом из белого дерева.
— Я проклинаю их, и они умирают, — сказала она. — Трава цепляется за ноги их лошадей. Черви раскрывают ямы для их копыт.
Киний выпил воды из полой тыквы, поднесенной рабом.
— Лошади Зоприона утомлены. Даже обладая численным превосходством, он испытывает трудности. — Он поморщился. — Я был глуп, оставив войска на месте. Я не могу оторваться от него. А царь опаздывает. — Он посмотрел ей в глаза. — Мне нужно, чтобы ты напала.
— Да. Я нападу. Я сдержу его, — сказала она. Но ответила на его улыбку улыбкой — такой же безмятежной. — Теперь я готова умереть, — сказала она. — Сейчас подходящее время. Для меня.
Киний покачал головой.
— И для меня?
— Думаю, пока нет, — сказала она. — Прощай, Бакка. Возможно, это научит тебя скромности, которой у меня никогда не было.
Она махнула плетью, и ее охрана выстроилась вокруг нее на вершине гряды. Они построились в форме наконечника копья, с Кам Баккой и знаменем в «острие».
Киний хотел возразить, сказать, что им не спуститься прямо с гряды, но ведь они саки, и теперь он их знает.
Кам Бакка в последний раз улыбнулась ему.
— В атаку! — приказала она мужским голосом.
Они спустились с гряды лавиной лошадиных тел и прошли через первые ряды македонцев, как копье сквозь беззащитную плоть. Пали десятки. Осажденный отряд Никомеда был спасен, и уцелевшие отъехали, спешились и напились воды.
Рискованное нападение позволило Кам Бакке прорваться в самую середину котла, ее пятьдесят всадников были как золотая стрела, летящая сквозь туман и грязь.