Следом за ней, с такой же помпой, вошел толстый мужчина с дикой шевелюрой, густой спутанной бородой, красными, как наливные яблочки, щеками и пронзительными голубыми глазами, которые тут же уставились на Купер.
— Так вот какую зверушку завел наш Кристиан! — пробасил он; зажатая в губах сигарета запрыгала вверх и вниз. — Надо же! Ах он, серый волк! Небось держит вас взаперти на чердаке, дорогуша? А ключ от чердака носит на цепочке на шее?
Диора нисколько не смутили их экстравагантные приветствия.
— Вы, конечно, уже знакомы с Сюзи, — обратился он к Купер. — А это мой дорогой друг и тезка, месье Кристиан Берар.
— Вот только, пожалуйста, никаких «месье», — заявил Берар. Под мышкой он держал белую собачонку. Он вынул изо рта сигарету, склонился над ручкой Купер и обнюхал ее, фыркая, как боров, ищущий трюфели. — Все зовут меня Бебе. Почти как Мими. Понятия не имею почему. А это, — добавил он, показывая на собаку, — Гиацинта. — Он почти вплотную приблизился к Купер, рассматривая ее. — Очаровательный цвет лица и по-девичьи свежий. — Берар обнажил в плотоядной улыбке желтые от никотина зубы. — Говорят, вы бросили мужа?
— Бебе! — шикнул на него Диор. Очевидно, он всех предупредил, чтобы в разговоре не затрагивали тему ее замужества.
— Я не могу остаться надолго, — объявила Сюзи. — Через час мне нужно быть в клубе.
— Снова собираешься швырнуть им в лицо «Лили Марлен»? — спросил Берар.
— Сегодня и каждый вечер.
— До тех пор, пока тебя не вздернут на фонарном столбе?
— Пусть попробуют, — ответила Сюзи. — Я не боюсь этого сброда.
— А зря. У них на тебя зуб.
— Хочешь, чтобы я сбежала в Швейцарию, как Шанель? — Сюзи Солидор скорчила презрительную мину. — Никогда не подозревала, что эта старая сука такая трусливая.
— Шанель гениальна, — сказал Диор. — Я не желаю слышать никаких выпадов в ее адрес.
— Тем не менее согласен: она — старая сука, — вставил словечко Берар. — Мне ли не знать — я достаточно долго на нее работал.
— Она тебя обожает.
— Меня все обожают, — надменно ответил Бебе. Он принюхался. — Я чую запах лобстера. А это значит, что прибыла небольшая посылочка из Гранвиля. В ней, случайно, не было также бутылочки кальвадоса, мой дорогой мальчик? На улице чертовски холодно.
Улыбаясь, Диор достал бутылку без этикетки. Напиток оказался достаточно крепким, у Купер даже закружилась голова, но Берар заглотил его, не поморщившись. Они сгрудились возле плиты, в которую Диор подкинул пару маленьких поленьев.
— Не понимаю, почему все так настроены против Шанель, — недоумевал он. — Она делала ровно то же самое, что и все остальные.
— Не совсем, — произнес Берар, прикуривая вторую сигарету от первой. — Она провела войну, уютно устроившись в номере «Рица» со своим немецким любовником, поднимая за победу Рейха бокалы с конфискованным шампанским, а теперь испарилась в облаке духов номер пять. Ты, дорогой, должен ненавидеть ее, как никто другой.
— Не Шанель арестовала мою сестру, — просто ответил Диор.
— Нет, это сделал ее приятель. А Коко и пальцем не пошевелила, чтобы помочь.
— Почему она должна была мне помогать? Я — никто.
— Ерунда. Она тебе завидует. Она завидует всем молодым модельерам. Кроме того, сейчас она выглядит как престарелая мартышка, и это, мой дорогой, уж точно непростительно.
Пока мужчины препирались, Сюзи Солидор обвила загорелой рукой шею Купер и притянула девушку к себе.
— Пойдемте сегодня со мной в клуб, — прошептала она ей в самое ухо волнующим шепотом. — У меня есть божественный марокканский гашиш. Мы чудесно проведем время вдвоем — вы и я.
— Я не могу, — слабо возразила Купер.
Сюзи ласкала полураскрытыми губами ее шею, отчего по спине у Купер побежали мурашки.
— Почему? Вашего мужа здесь нет.
— Ну понимаете, на самом деле я в трауре, — заикаясь, проговорила Купер, понимая, что это звучит по-идиотски. — Мой друг умер только вчера вечером. А завтра похороны.
— Я не ослышался, вы сказали — похороны? — повернулся к ней Берар.
— Да.
— Чьи?
— Джорджа Фритчли-Баунда. Он был журналистом. И моим другом.
Берар просиял:
— Но я просто обожаю похороны! Разрешите мне пойти с вами.
— Что ж, уверена, Джордж бы не возражал, — в замешательстве проговорила Купер. — Вряд ли соберется толпа. Похороны состоятся на кладбище Пер-Лашез завтра в полдень.
— А ты тоже идешь, любовь моя? — спросил Берар у Диора.
— Конечно.
— Я должна исполнить песню на его могиле, — заявила Сюзи.
— Только, пожалуйста, не «Лили Марлен».
— Нет-нет! Что-нибудь простое и величавое. Вроде «Chant des adieux»[20].
От нарисовавшейся перспективы у Купер упало сердце. Она никак не могла понять, шутят они или говорят серьезно.
В дверь снова постучали, и, проклиная мороз, в квартиру вошел молодой человек в красивом пальто из верблюжьей шерсти — темноволосый, с серьезным лицом.
— Черт возьми, да на улице холоднее, чем в Москве! Диор представил его Купер:
— Мой коллега по цеху у Люсьена Лелона — Пьер Бальмен. Он, конечно, намного талантливее меня.
— Неправда, — буркнул Бальмен, пожимая руку Купер. — Не верьте ни единому его слову.
— Завтра мы все отправляемся на похороны друга Купер, — объявил Берар. — Сюзи споет, а я произнесу речь. Вы тоже должны пойти, Пьер. Нельзя упускать такой случай.
— Похороны — неподходящее мероприятие для ваших выходок, Бебе, — осадил его Бальмен, приподняв брови. — Примите мои соболезнования, мадемуазель.
— Спасибо, — проговорила она.
Пришли еще двое молодых людей, оба стройные, как газели, и очень элегантные. Они представились танцовщиками балетной труппы «Шанз-Элизе» и, несомненно, были на дружеской ноге с Бераром и Диором, хотя Купер позабыла их имена в ту же секунду, как услышала. В комнате становилось все теплее по мере того, как она заполнялась. От жары, кальвадоса, выпитого за ужином вина и бесконечных сигарет Кристиана Берара у Купер кружилась голова. Нисколько не улучшало ее самочувствия и то, что Сюзи Солидор тесно прижималась к ней сзади и гладила шею кончиками пальцев. У Купер был ужасный день, и единственное, чего ей хотелось, — лечь в постель и забыться сном, но это было невозможно.
— Вам нехорошо, cherie? — промурлыкала Сюзи.
— Я неважно себя чувствую, — призналась Купер.
— Вы побледнели. Но вам идет. — Ее бездонные темно-карие глаза под ровными, четко очерченными бровями мерцали в глубине поглощенным светом. Лицо было скорее классически красиво, чем миловидно. Она обладала потрясающей фигурой: атлетически развитые руки и плечи, как у пловчихи или профессиональной теннисистки, при этом пышная грудь и полные, подвижные бедра. На запястье она носила часы, усыпанные изумрудами, а на шее — кулон с одним ярким бриллиантом на платиновой цепочке.
У Диора был граммофон, он завел его и поставил пластинку с ноктюрнами Шопена. Но остальные отвергли эту музыку как «слишком меланхоличную», когда же он вместо них поставил вальсы Штрауса, все дружно заявили, что они «слишком германские». Он воздел руки и предложил выбирать самим. Возле золотого раструба граммофона разгорелся спор, пластинки вынимались из конвертов и убирались обратно. В конце концов сошлись на музыке Мийо к балету «Бык на крыше». Купер была обескуражена, впервые оказавшись в компании таких своеобразных и своевольных личностей. Берар по-прежнему продолжал пререкаться с кем-то о поведении Шанель, Диор и Бальмен вполголоса разговаривали о работе. Она услышала, как Диор тихо произнес:
— Я не хочу подводить Лелона. Он так добр ко мне.
— И ко мне тоже, — ответил Бальмен. — Но каждый из нас отдал ему пять лет своей жизни, Кристиан. На двоих это десять лет! Война подходит к концу. Самое время обрести самостоятельность.
— Хорошо так говорить, но откуда взять деньги? У тебя, по крайней мере, есть любящая татап. А у меня никого нет.
— У тебя есть талант. При желании, ты найдешь денег за месяц. Неужели ты еще не устал от указаний, что тебе следует и не следует делать?
— Было бы здорово, если бы мне позволили разрабатывать собственные модели, — вздохнул Диор. — Но я чувствую, что мне еще учиться и учиться.
— У Лелона ты уже научился всему, что он мог тебе дать, — возразил Бальмен. Он говорил убедительно и напористо. — Тебе достаточно лишь принять решение, чтобы вырваться на свободу.
— Правда в том, что я слишком ленив, чтобы желать свободы, — пожал плечами Диор. — Я ничего не имею против безвестности, В отличие от тебя, я не умею командовать людьми. Не представляю себя руководителем. Я бы испытывал ужасную неловкость, выдавая себя за предпринимателя. Кроме того, и у свободы есть своя цена. Если бы мы были предпринимателями, мы не проводили бы сейчас приятный вечер в кругу друзей, а наживали себе язву над бухгалтерскими книгами.
— А я готов рискнуть, — решительно заявил Бальмен. — Старая гвардия — Уорт, Лелон, Молино и иже с ними — пережили свой успех. Мода нуждается в новой крови.
— Я стану скучать по тебе, когда ты уйдешь, — сказал Диор, и Купер заметила слезы у него на глазах.
Бальмен поцеловал друга в щеку.
— Ты и сам там недолго задержишься, попомни мои слова. — Он достал из кармана блокнот для зарисовок, и оба друга погрузились в обсуждение эскизов и новых моделей одежды.
— Знаете, что говорили, когда Диор посвятил себя моде? — прошептала Сюзи на ухо Купер. — Все говорили: «Кристиан зарыл свой талант в землю. Он выбрал путь наименьшего сопротивления. А ведь мог бы стать кем угодно, если б только захотел». Он один из умнейших и образованнейших людей Парижа. И при этом популярен. Но посмотрите на него — чувствителен, как улитка, которая чуть что втягивает рожки и прячется в своем домике. Он скорее согласится состариться в задних комнатах Лелона, чем явить миру свое лицо.
Купер взглянула на Диора: розовощекий, с женоподобной фигурой и ухоженными руками, он больше напоминал приходского священника, чем кутюрье. Ей показалось странным, что такой консервативный человек водит дружбу со странными персонажами, населяющими мир, где, как заметил Амори, все женщины переодеты мужчинами, а мужчины — женщинами.