немногим превзошли малолетних детей – требовательные, жадные, своенравные и нетерпеливые, они явно терялись и запутывались в искусно сплетенной тактике переговоров, когда им сулили вожделенные сокровища, на деле оказывавшиеся миражами. Впрочем, император понимал, что бесконечно так длиться не может, и получил тому подтверждение – англичане и французы, не оставляя в покое юг Китая, уже встали на рейде неподалеку от Тяньцзина. А ведь от этого портового города до Пекина – всего три дня пути.
Но если стремления заморских дьяволов были ясны – ими двигала заурядная алчность, и посулы еще большей выгоды сдерживали их воинственность, то мятежники-чанмаодоставляли правящей династии куда больше беспокойства. Восставшие крестьяне, возглавляемые сумасшедшим фанатиком, бывшим сельским учителем, ненавидели маньчжуров столь яростно, что могли объединиться с иноземцами для свержения императора.
«Тем из вас, – гласило воззвание длинноволосого главаря, объявившего себя воплощением бога, которому поклонялись европейцы, – кто сумеет схватить и привести собаку Сяньфэна или отрубить и доставить его голову, и тем, кто сможет схватить и обезглавить всех маньчжурских варваров, будут дарованы большие чины».
Россказнями про вселившегося в него бога неистовый мятежник Хун Сюцюань завораживал китайских простолюдинов и пытался заручиться поддержкой европейцев. Судя по донесениям, последнее у него выходило неплохо – армия тайпинов начала получать от англичан ружья и даже пушки. Лазутчики, проникавшие в лагерь бунтовщиков, возвращались далеко не все. Многих бдительные и подозрительные мятежники сумели раскусить, но еще большее число посланных двором разведчиков неожиданно переметнулись на сторону восставших. А те, кто возвращался, рассказывали удивительные вещи – будто бы иноземное божество действительно благоволило к предводителю бунтовщиков, наделяя его энергией невероятной силы. Говорили, что даже лицо вожака преобразилось от наложенной на него печати злого заморского духа и глаза его стали столь страшны, что Хун Сюцюань вынужден носить очки с черными стеклами.
От невеселых дум императора отвлек странный мелодичный звук, едва различимо доносившийся снаружи. Поначалу Сяньфэн решил, что это привычный шум в ушах и льющаяся вода фонтанов создали иллюзию, превратившись в сладкоголосое женское пение. Но быстро понял, что такого быть не может – слишком искусным казался голос.
Император прислушался. Затем отодвинул занавеску и без слов указал в ту сторону, откуда доносились чарующие звуки. Управляющий отдал команду евнухам, и те направились к воротам сада под названием Тень платанов.
«Надо же, во дворце есть еще одно место, название которого соответствует сути», – удивился Сяньфэн, разглядывая уголок, в котором никогда не бывал ранее. Широкие листья действительно давали тень, закрывая солнечные лучи – те едва пробивались сквозь густые кроны, теряли свой яростный напор и рассеянным ажуром падали на дорожки и гладь пруда. По стенам построек плясала изумрудная и янтарная светотень. На многочисленных клумбах пестрели цветы, их аромат витал в прохладном воздухе и приятно щекотал ноздри.
Обитатели сада при виде свиты и паланкина, раскрашенного в желтый императорский цвет, упали на колени там, где их застало появление столь неожиданных гостей. Служанки и наложницы склонились до земли, однако песня продолжала звучать, как ни в чем ни бывало. Нежный голосок доносился из внутреннего дворика одной из построек.
Жестом Сяньфэн приказал опустить паланкин. Ощутив неожиданный прилив сил и любопытства, словно вернулась рано утраченная молодость, император велел всем хранить молчание и крадучись отправился в дом. Там никого не было, обстановка оказалась довольно скромна, но зато жилище украшали рисунки и каллиграфия. Подойдя к одному из окон, Сяньфэн прочитал стихи о цветах и обратил внимание на подпись: не лишенными изящества мазками автор вывел свое имя – «Маленькая Орхидея».
Следуя за так взволновавшим его чудесным пением, император подошел к дверям, выходившим на задний дворик, и замер.
Спиной к нему, возле колодезной ограды из серого камня, прячась в тени сливовых деревьев, стояла девушка в красном халате. Угольно-черные волосы были собраны над изящной шеей, а в руке колыхался веер из белоснежных перьев – им певица плавно обмахивалась, покачиваясь и изгибаясь в такт мелодии.
Восхищенный Сяньфэн хотел было кашлянуть, чтобы она обернулась, – так ему захотелось увидеть ее лицо, но тут зазвучала новая песня. Император осторожно вышел на крыльцо, оперся о резные перила и принялся вслушиваться в слова. В куплете, искусно выводимом незнакомкой, в каждой строке менялись лишь один или два иероглифа, придавая произведению многозначительное наполнение.
Осенний месяц висит в пустоте, звучит мелодия флейты.
Месяц в пустоте словно играет, звуки флейты чисты.
В висящей пустоте играет флейта мелодию чистой обиды.
В пустоте звучит мелодия флейты, рождается чистая обида.
Заканчивая куплет, девушка грациозно изогнулась и плавно протянула к ветвям тонкую руку. Не успел Сяньфэн восхититься вслух прекрасным исполнением, как снова поразился – на ладонь певицы опустились две пичуги.
– Это удивительно! – не удержавшись, воскликнул император. – Ничего подобного я не слышал и не видел ранее!
Девушка вздрогнула и обернулась. Птички с писком сорвались с ее ладони и упорхнули, спрятавшись в кроне дерева. Сама певица упала на колени и, склонив голову, представилась:
– Недостойная наложница Орхидея, урожденная Ехэнара!
Сяньфэн, досадуя, что лица девушки опять не видно, велел ей поднять голову. Наложница повиновалась. Не смея встречаться взглядом с Десятитысячелетним господином, она смотрела на его колени, пряча глаза за густыми длинными ресницами.
Пораженный красотой Орхидеи и впечатленный искусством ее пения, император восторженно разглядывал ее, позабыв про все неприятности, что одолевали его совсем недавно.
– Посмотри на меня, – попросил он, удивляясь тому, как звучит его голос – ласково и робко, словно боясь отказа.
Новое потрясение ожидало его, когда наложница подняла взгляд и глаза ее ярко полыхнули разноцветным огнем.
– Да кто же ты такая?! – ошеломленно спросил Сяньфэн.
Девушка повторно представилась, но император покачал головой, перебив ее:
– Эти слова ни о чем не говорят мне. Разве что могу сделать вывод, что твой голос одинаково сладок при пении и в речах. Но все остальное – необъяснимо! Видит Небо, такой волнующей свежести и такого взгляда мне встречать не приходилось! До сегодняшнего дня я полагал, что среди маньчжурок давно перевелась настоящая красота, но теперь вижу, что ошибался!
Наложница склонилась в благодарности.
– Я хочу отдохнуть и побеседовать с тобой, – сказал Сяньфэн и, сделав знак Орхидее, вошел обратно в дом.
Девушка торопливо поднялась, легко взбежала по ступенькам и последовала за императором.
…Сяньфэн с интересом осматривался, сидя на кровати в комнате Орхидеи. Тут тоже повсюду висели ее рисунки и каллиграфические упражнения. От взгляда императора не ускользнула и плотная бумага с иероглифом «долголетие», выполненным в виде переплетающихся золотых драконов и пурпурных орхидей.
Наложница, почтительно склонив голову, стояла перед своим господином с нефритовым кубком в вытянутых руках. Полюбовавшись ее тонкими, словно вылепленными из белого фарфора пальцами, Сяньфэн принял угощение, сделав несколько глотков прохладного чая.
– Ты можешь всегда смотреть на меня, – сказал он, возвращая тонкостенный сосуд девушке. – Такие удивительные глаза нельзя прятать. Почему же мне раньше ничего не было известно о тебе?..
Изображая волнение, Орхидея заставила пальцы дрожать, и неожиданно кубок выскользнул из них. Упав на каменный пол, он со звонким треском разбился, брызнув крошевом во все стороны. Девушка тихонько вскрикнула, затем прикрыла рот и с испугом посмотрела на императора.
Тот засмеялся и похлопал узкой ладонью по атласному покрывалу:
– Садись рядом, не бойся. К тому же на полу теперь полно осколков, ты можешь пораниться.
– Надо позвать прислугу, чтобы убрали… – нерешительно прошептала девушка, повинуясь, однако, приглашению господина.
Скинув расшитые туфли, она взобралась на кровать и поджала ноги так, чтобы халат слегка распахнулся и Сяньфэну открылись ее зеленые штаны и белые чулки, а также краешек нижней рубашки, выглядывающий на груди.
Как она и рассчитывала, император с живым интересом все заметил. Сделав вид, что допущенная оплошность крайне смутила ее, Орхидея попыталась поправить одежду, но Сяньфэн быстро протянул к ней руку и остановил.
– Сегодня такой жаркий день, – произнес он ласковым голосом. – Не будет ли разумнее скинуть лишнее? К тому же мы остались без прохладительного питья…
Девушка на миг замерла, словно в испуге и нерешительности.
– Прикажите позвать служанок, – попросила она императора.
Но тот вновь рассмеялся и покачал головой:
– Нет, лучше мы позовем управляющего!
Одного его слабого хлопка было достаточно, чтобы в спальне мигом оказался евнух из свиты – тот самый, с вытянутым лицом, что в первый день появления Орхидеи во дворце ходил по пятам за Ань Дэхаем и записывал в тетрадь его указания.
– Отправь гонца в Павильон воды, чтобы сегодня меня там не ждали. Пусть все делают, что хотят, а я остаюсь в Тени платанов до заката.
Отлично поняв своего господина, слуга поднялся с колен, поклонился и вышел, притворив дверь.
– Ну вот, теперь мы одни, – поглаживая руку девушки, сказал Сяньфэн. – Ну и беспорядок же тут у тебя! – с шутливой укоризной добавил он.
Орхидея встрепенулась, порываясь вскочить и прибрать осколки и разлитые остатки чая, но император притянул ее к себе.
– Какие необычные у тебя глаза… – проговорил он, обняв наложницу и всматриваясь в ее лицо. – У жителей Поднебесной страны разве бывают подобные?.. Только у варваров-иноземцев, но и у них обычно глаза одноцветны. Как же тебя, маньчжурку, угораздило заполучить такое чудо?