— Что? Это? — Она показала на себя и покачала головой. — Я слишком откровенна? Мне так не кажется. Ты считаешь, это откровенно, Йорген? Но я же так старалась ради праздника Тирзы.
— Вот именно поэтому. Именно потому, что это праздник Тирзы, это ее большой праздник, ты могла бы хоть чуть-чуть… — Он искал слова, какое-то дипломатичное решение.
Его взгляд упал на то, что вылезало из блузки. Она выглядела как женщина на грани отчаяния, но при этом не была непривлекательной. Слово «сука» настойчиво всплывало у него в голове. После того как молодость покинула и его супругу, он разглядел в ней ту самую суку, которая всегда в ней сидела.
— Ты могла бы сдержаться.
— Сдержаться? То есть как это? Тебе не нравится?
Поднос в руках у Хофмейстера задрожал. Стаканы зазвенели. В дверь позвонили.
— Немедленно иди наверх и переоденься, — сказал он. — Я тебя умоляю. Так нельзя. Тебе же не шестнадцать. Нам не шестнадцать.
— Но, Йорген, тебе столько лет, на сколько ты себя чувствуешь. Никогда такого не слышал? Так вот, я — цветок вечной юности.
Она на пару сантиметров подвинула поднос и впечаталась губами в его рот.
— Чувствуешь вкус? — прошептала она. — Это цветок вечной юности.
Он высвободился, он не желал ее целовать, он больше никогда в жизни не желал ее целовать. Больше никогда. Два слова как клятва. Самая короткая клятва на свете. Клятва Йоргена Хофмейстера. Никогда больше.
Опять звонок в дверь.
— Это жуткий конфуз, — сказал он. — Это просто жуткий стыд, то, как ты выглядишь. И, увы, ты не цветок вечной юности. Мне очень жаль.
Она опять хотела вцепиться в него губами, но он отшатнулся. Поднос задрожал еще сильнее.
— Значит, мы отлично подходим друг другу, — сказала она. — Если я — жуткий стыд, то мы с тобой просто близнецы. Мы просто созданы друг для друга.
Она засмеялась. Так, будто между ними все было идеально. Добродушным, милым смехом. Чтобы подчеркнуть нерушимость союза, которого у них никогда не было. Вот как она засмеялась.
Она развернулась, направилась в гостиную, и Хофмейстер услышал, как разговоры вдруг стихли. Он остался на месте, ему хотелось закричать, как делают люди, застрявшие в лифте, но у него не получилось ничего, кроме одышки.
Он вернулся на кухню, поставил поднос на столешницу и налил себе бокал белого вина.
— Цветок вечной юности, — пробурчал он.
В голове всплывали все новые картинки, и не все из них были неприятными. В болоте памяти скрываются и добрые воспоминания. Если ты можешь вспомнить счастье, значит, оно когда-то было.
Кто-то из коллег однажды сказал ему: «Нельзя жить прошлым». Он уже не помнил, по какому поводу это было сказано. О чем они тогда говорили, он понятия не имел. Он только помнил, как его коллега сказал ему: «Нельзя размахивать ножом наугад в своем прошлом, словно это сад, в котором надо обрезать ветки, Йорген, потому что однажды ты воткнешь этот нож в себя».
Вскоре после этого у того коллеги случился инфаркт.
Ты раб своих воспоминаний. Это именно так, ничего тут не поделать, считал Хофмейстер. Некоторые люди вдруг вспоминают вещи, которых никогда не было. И такое случается. Они рабы своей фантазии. Почтальоны собственных мифов.
Он залпом выпил вино. Оно было слишком холодным, и он не разобрал вкус, оно показалось ему просто кислым. И только когда в дверь позвонили в третий раз, он вдруг с ужасом вспомнил, что кто-то до сих пор стоит у них на пороге.
Он помчался открывать, злой сам на себя, злой на свою супругу, злой на того, кого принесло именно сейчас. Хофмейстер всегда стремился — он ничего не мог с этим поделать — к идеалу. Этот праздник должен был получиться идеальным, он должен был доказать, что все слухи, что ходили о нем, были неправдой. Он хотел показать всем, как прекрасно все ему удалось, вот что он хотел до всех донести: как удалась его жизнь, как удались его дети.
Это было тайное послание «Кир-рояля», это должны были поведать сашими, и даже за «Кайпириньей» скрывалась история: история отца Тирзы, история со счастливым концом. Ему пришлось воспитывать младшую дочь самому, но все закончилось хорошо. Ради бога, пусть все прочтут это тайное послание этим вечером.
На пороге стояла незнакомая девочка. Наверное, одна из многочисленных подружек Тирзы, одна из тех, кого он не встречал раньше.
— Привет, — сказала девочка.
— Привет, — сказал Хофмейстер, хотя его мысли были целиком заняты позором, который учинила его супруга, и он даже представить себе боялся, что именно может происходить сейчас в гостиной. Как в те вечера, когда она только что сбежала от него, он все время думал о ней, пока Тирза делала домашнее задание или играла с подружками: где она сейчас? Чем она занимается? В чьих объятиях лежит? Что на ней надето? Жалеет ли она? Тишина заставляла его включить телевизор. Скандалить было не с кем. Он стал тогда своим собственным врагом. Если ему хотелось рассердиться, он включал какое-нибудь телешоу. И начинал орать на телевизор. Пока ему не становилось его жалко, и он смотрел дальше молча.
— Вы отец Тирзы?
Он кивнул почти с удовольствием, потому что она отвлекла его от этих естественных и ненужных забот. Они больше не вместе с этой женщиной, у них нет никаких отношений. И если его супруга решила выставить себя на посмешище, то это ее личное дело.
— Я Эстер, — сказала она. — Имя пишется без буквы «ха»[3].
— Эстер без буквы «ха», — повторил он. — А я Йорген с двумя точками над «о».
Он подумал, что это будет смешной ответ, и эта мысль, подкрепленная белым вином, неожиданно подарила ему секунду эйфории. На короткий миг Хофмейстер оказался свободен, несколько мгновений он шел по своему коридору настоящим победителем.
У гардероба он остановился, чтобы что-нибудь взять у гостьи: куртку, подарок, сумку, но у нее ничего не оказалось. Эстер без буквы «ха» была в замызганных джинсах, а на тыльной стороне ладони у нее было записано два телефонных номера, он сразу это заметил. На ногах — вьетнамки. Она пришла без подарка. И можно сказать, почти без одежды. Хофмейстер не любил людей, которые отказывались приложить усилия для того, чтобы их оценили другие люди.
— Могу я предложить тебе бокал «Кира»? — спросил он.
Этим вопросом он приветствовал почти всех гостей. Прекрасный вопрос, который был достойнейшим началом. А потом уже, как показал опыт, разговор складывался сам собой.
— Чего?
— Бокал коктейля. «Кир-рояль». Могу я тебе предложить?
Она помотала головой.
— А томатный сок есть?
— Да, конечно. У нас есть томатный сок.
— Льда не надо.
— Льда не надо, — повторил Хофмейстер, как будто всю жизнь только этим и занимался: принимал заказы, вешал в шкаф чужие куртки, представлял гостям людей, чье имя и сам разобрал с трудом.
— Можно я воспользуюсь у вас туалетом?
Он проводил ее. Туалет располагался рядом с кухней. Он открыл дверь, включил свет и быстро проверил, все ли там в порядке. Все было отлично. Все готово к празднику.
В холодильнике он поискал томатный сок. Он помнил, что купил три пакета. Но вот куда он их поставил? Из гостиной раздавался голос его супруги, которой удавалось перекричать музыку. Она говорила так, словно стояла на сцене и старалась изо всех сил, чтобы ее было отлично слышно даже на последних рядах.
Он же покупал их вчера, он был совершенно уверен, три пакета томатного сока.
Хофмейстер опять открыл холодильник, где-то там должен быть томатный сок. Он сел на корточки, встал на колени: может, сок в овощном лотке? Он передвинул несколько пакетов апельсинового сока и уронил на пол пакет молока.
Хофмейстер стоял на коленках в молочной луже перед раскрытым холодильником и смотрел на блюдо с суши, которые он с такой любовью готовил сегодня днем.
«Не сходить с ума, — подумал он. — Только не сейчас».
Он быстро поднялся и закрыл дверь холодильника. Налил себе вина и тихо сказал:
— Это прекрасный вечер. Это вечер Тирзы.
Потом достал рулон бумажных полотенец и аккуратно вытер все молоко.
Почти полминуты он неподвижно простоял с мокрым бумажным комком в руке. В туалете спустили воду. Он тихонько сжал бумажный шарик. Ему хотелось, чтобы его запомнили как заботливого хозяина. С этим он должен справиться.
Эта мысль подтолкнула его к действию. Он выбросил мокрую бумагу и почувствовал, что ему повезло. Как будто ему удалось избежать опасности. На коленях у него было два мокрых пятна, но кто станет обращать внимание на его колени на таком празднике?
Он пригладил волосы, подхватил поднос с пивом, красным вином и водкой со льдом и отправился в гостиную с улыбкой, которую он тренировал лет десять. С улыбкой, олицетворяющей переводную художественную литературу.
— А что, по мне нельзя сказать, что я ее мать? — услышал он голос своей супруги.
Она стояла с одноклассниками Тирзы. Дети, насколько их еще можно было назвать детьми, окружили ее, как большую рыбу, которую только что с трудом вытащили на берег.
Хофмейстер выслушал новые заказы и включил музыку погромче, чтобы не так много людей стали невольными слушателями рассказов его супруги. Но, несмотря на музыку, он четко расслышал:
— Я была в путешествии, а Тирза пока провела прекрасное время с моим мужем. Она очень самостоятельный ребенок. Она всегда была очень самостоятельной. Ей вообще никто не нужен.
С пустым подносом Хофмейстер отправился на кухню. Он сделал еще две порции роллов, одни с лососем, другие с тунцом, выпил бокал белого вина и позвонил на мобильный Тирзе, но она не ответила. Он понемногу начал нервничать. Отец — это человек, который всегда должен беспокоиться. Особенно когда мать отказывается это делать.
Он услышал ее голос: «Привет, это Тирза. Меня сейчас нет. Пожалуйста, скажите мне что-нибудь хорошее».
Он никогда не понимал этого ее «скажите мне что-нибудь хорошее». Люди ведь не всегда звонят с хорошими новостями. «Твой телефон только для хороших сообщений?» — спросил он у нее.