— Да, папа, — сказала она. — Мне нужно оставлять только хорошие сообщения. А с плохими сообщениями пусть мне не звонят.
— Где ты? — сказал он автоответчику. — Тирза, сейчас же возвращайся домой. Твой праздник давно начался. Мы все тебя ждем.
Он сел на табуретку, сжал руками виски и просидел так до тех пор, пока не заметил, что на кухню зашел учитель экономики.
Покружив немного по кухне, учитель экономики остановился, облокотился о столешницу и уставился на Хофмейстера немного дерзко, как это позволяют себе гости на вечеринках. Они отправляются разглядывать квартиру. Сначала рассматривают книжные шкафы в гостиной, а потом вдруг у них возникает вопрос: а как тут выгладит кухня? Кухни могут рассказать очень многое.
Хофмейстер не дал застать себя врасплох и уставился на учителя, почти не пошевелившись. Веселье, которое излучал этот человек, показалось Хофмейстеру враждебным. Чужое счастье — это угроза.
В руке у учителя экономики была бутылка пива, на плечах небрежно висел льняной пиджак. Он вполне мог оказаться студентом, но был учителем и состроил вежливую гримасу. Учитель экономики всегда как будто гримасничал.
— Как поживаете, господин Хофмейстер? — спросил он.
Хофмейстер поднялся с табуретки. Он чувствовал себя так, будто его застукали, как будто он был гостем в собственном доме, как будто он у себя на кухне делал то, чего лучше не делать. На коленках черных брюк были пятна. Больше молока нигде не было видно. В этом преимущество черного цвета. На нем почти ничего не видно. Но он чувствовал, что коленки мокрые. Он был человеком в возрасте с мокрыми коленками. Нельзя, чтобы они это заметили, они ничего не заметят.
— Отлично. Можете называть меня Йорген. А у вас как дела? Вам у нас нравится?
Хофмейстер говорил тихо и очень вежливо, как человек, который сдерживается без малейших усилий.
«Вам у нас нравится?» Разве можно задавать такой вопрос учителю экономики? Он засомневался, но было уже поздно что-то предпринимать. Он вспомнил, что учителя экономики звали Хансом. Кажется, в какой-то сказке героя звали Ханс.
У Хофмейстера закружилась голова. Ему не хотелось опять садиться на табуретку. Он попытался сконцентрироваться на ботинках учителя экономики, черных ботинках с молниями. Сказочный персонаж по имени Ханс так и не вспомнился. Раньше Хофмейстер много читал своим детям вслух, даже такие книги, которые они еще не понимали. Чтобы привить любовь к искусству и мировой культуре, нужно приучить детей тянуться к ним. Когда Тирзе было десять, она познакомилась с Дон Кихотом и его приключениями, в двенадцать ей по чайной ложечке скормили мадам Бовари и ее измены, а когда ей было четырнадцать и она уже не хотела, чтобы ей читали вслух, Хофмейстер каждый вечер поднимался наверх по лестнице с томиком «Русской библиотеки» под мышкой.
— Уйди! — визжала она, когда он появлялся на пороге ее комнаты. — Я не хочу эти записки из подполья, я не хочу это слушать! Уйди, папа! Папа, уйди! Уходи!
Она колотила ногами, но он все равно садился на край кровати и гладил ее, пока она не успокаивалась. Тогда он раскрывал книгу и четверть часа читал ей «Записки из подполья». Никогда не рано начинать знакомство с великими русскими писателями. Если ты подростком узнал все о нигилизме, тебе не надо будет разбираться с этим потом.
— У вас чудесный праздник, — сказал Ханс.
Он посмотрел по сторонам и явно не собирался уходить. Кухня пришлась ему по душе, такая уютная и удобная. Облокотись о столешницу и стой себе часами. Вот вечер и пройдет.
Выходные в чьих-то домах, по утрам жужжание соковыжималки, по вечерам телевизор, раз в три месяца на вечеринку. Вместе выбирать диски в магазине. Вместе решать кроссворд. Наверное, такой была жизнь учителя экономики.
Хофмейстер был знаком с семейной жизнью, но в то же время и нет. Он пригладил волосы и предложил учителю экономики суши, представляя себе его жизнь: хорошо организованную и счастливую.
Раньше, когда тишина только заняла свое место в этом доме, Хофмейстер иногда сожалел, что не умеет играть на пианино. Тогда бы он по вечерам или в воскресенье садился за инструмент и окружал себя тремя-четырьмя поклонниками, как другие люди сидят в кафе в окружении друзей.
У него не было способностей заводить друзей, как у других нет таланта к рисованию или к иностранным языкам. Именно поэтому ему хотелось уметь играть на музыкальном инструменте. Вместо того чтобы говорить с ними, он дарил бы людям музыку. Люди говорят, чтобы обмениваться мыслями. Но мысли Хофмейстера часто были такими, что ими вряд ли стоило делиться, они были тайными и должны были оставаться тайной в интересах обеих сторон.
Тирза раньше играла на виолончели. Она была очень талантливой, но бросила занятия. Только иногда, после ухода супруги Хофмейстера, когда тишина по вечерам сводила его с ума, когда он не выдерживал ее, как ни старался: проходил двадцать кругов по саду, читал себе вслух «Дневник писателя» Достоевского, тогда он поднимался наверх и стучал в дверь Тирзы.
— Ты уже доделала домашние задания? — спрашивал он тогда. И если она говорила «да», он предлагал: — Может, спустишься и поиграешь на виолончели?
Но об этом он просил, только если она уже закончила домашнюю работу. Школа была важнее всего, школа была даже важнее виолончели.
— Необыкновенная девочка ваша дочь. Так тонко чувствующая, одаренная, быстрая. — Учитель экономики задумчиво стоял с пивом в руке, как будто сожалел о том, что надо прощаться, о том, что Тирза сдала выпускные экзамены, о собственной карьере. Он вытер губы. — С суши я пока повременю, — сказал он.
Хофмейстер кивнул. Он открыл рот. Он решил, что нужно что-то сказать. Сейчас это должно произойти. Сейчас он заговорит.
— Она очень чувствительная, — сказал он. — И очень талантливая, с самого раннего детства. — Ей и полутора лет еще не исполнилось, а она уже все понимала. Все понимала.
— И она красивая.
— И красивая, — подхватил Хофмейстер.
— Взрослая.
Хофмейстер в очередной раз кивнул.
— Я слышал, она собирается в кругосветное путешествие?
— Не совсем. Она хочет поездить некоторое время по разным странам. В Африке. Ботсвана, ЮАР, Намибия. Может, Заир. Ее всегда интересовал этот континент. Хотите еще пива?
Хофмейстер тоже облокотился о столешницу. Из гостиной в кухню доносились голоса. Неясные голоса. Что бы ни говорила его супруга, Хофмейстер не желал этого слышать. Он расслабился и вспомнил аэропорт, зал вылета, где он прогуливался пять раз в неделю. Как самолеты созданы, чтобы летать, так он был создан для того, чтобы быть одиноким. Только иногда он касался кого-то другого, как самолет касается летной полосы. Чтобы вскоре снова взреветь моторами, набрать огромную скорость и взлететь. Самолет, который слишком долго стоит на земле, уже не сможет от нее оторваться. Каждый день вынужденная посадка. Каждый час вынужденная посадка. Вся его жизнь — одна сплошная вынужденная посадка.
— Да, с удовольствием, — ответил учитель экономики.
Он поставил пустую бутылку в раковину.
— Дать вам стакан?
Учитель покачал головой.
— Пусть возьмет свои иголки, если поедет в Ботсвану и Заир. — Он взял у Хофмейстера бутылку и сразу же сделал глоток.
Хофмейстер кивнул. Он почувствовал, что голова опять начинает кружиться.
— «Свои иголки»?
— Да, иглы для инъекций. Если она поедет в Африку, нужно взять с собой иголки для шприцов. Никогда не знаешь, вдруг попадешь там в больницу.
Отец Тирзы запросто мог представить себе, что все ученики были тайно или не очень тайно влюблены в учителя экономики. Он излучал то, что было нужно каждому человеку. Уверенность. Не только в будущем, во всем. В самой жизни. В доброте всего живущего. Он излучал невероятную уверенность.
— А вы там уже были?
— В Африке? — переспросил учитель. — Никогда не был. Хотя да, был в Египте, Хургаде, на Канарских островах. Но разве можно назвать это Африкой? Но я знаю людей, которые действительно путешествовали по Африке, и они все непременно брали с собой иглы для инъекций. Если едешь в Кейптаун, то, конечно, не надо никаких иголок, но разве Кейптаун — это настоящая Африка?
Они замолчали. На Кейптауне разговор, похоже, закончился.
— Можно задать вам вопрос? — Хофмейстер отпустил столешницу и сложил на груди руки. — Может, немного странный вопрос.
— Конечно, — кивнул учитель. — Конечно, задавайте любые вопросы. Хоть самые странные. Я ко всему привык. — Он улыбнулся и сделал большой глоток.
— Что такое хедж-фонд?
Минуту назад учитель экономики приветливо и открыто улыбался. Он разрешил задавать любые вопросы. На то он и учитель, чтобы отвечать на вопросы. Даже на те, на которые ответов не было. Но такого он явно не ожидал.
— Хедж-фонд?
— Хедж-фонд, — повторил Хофмейстер.
Если бы он спросил: «А как обстоят дела с половой жизнью у крокодилов?», тишина не была бы такой давящей.
— Хм… как бы вам объяснить? — сказал учитель экономики спустя пару секунд. — Это такой инвестиционный фонд. Инвестиционный фонд, который делает прибыль, даже когда рынки не растут. Но хедж-фонды обычно не открыты для всех желающих.
Он хотел еще что-то добавить, но, видимо, не знал, что именно. Он улыбнулся, впервые немного беспомощно. Заблудившись в разговоре, который он никак не предполагал вести в свой свободный вечер.
Когда Хофмейстер лет пять назад отправился за границу с квартплатой за семь месяцев в своем портфеле, консультант в банке заговорила с ним о хедж-фондах. Нет, это он заговорил с ней о них. Хедж-фонды захватили все вокруг.
Он читал о них, он слышал о них. Слово «хедж-фонд» жужжало повсюду как большой и очень желанный секрет.
Объяснения о структуре и работе хедж-фонда он не очень хорошо понял. Но в таких случаях нужно доверять своей интуиции. Его интуиция еще ни разу не подвела его, по крайней мере не в банковских делах.
— Инвестиции в хедж-фонды начинаются с миллиона, — предупредила сотрудница банка.