Он не решился спросить у Тирзы: «Слушай, как там дела у Эстер без буквы „ха“?»
Об инциденте в сарае они не говорили. И о самом празднике не говорили. И двух дней не прошло, а ничего этого как будто никогда и не было.
Но спустя какое-то время после того, как он принял решение смириться с неизбежным, Хофмейстер зашел вечером в комнату Тирзы — она как раз была у Мохаммеда Атты — и стал искать в ее вещах номер телефона Эстер. В ящике письменного стола он нашел список учащихся ее класса гимназии Фоссиуса. Там были фамилия Эстер, ее адрес и телефон.
В тот же вечер, пока его супруга принимала ванну, он позвонил Эстер из кухни. Трубку снял какой-то мужчина, наверное ее отец.
— Моя фамилия Хофмейстер, — представился он. — Я хотел бы поговорить с Эстер.
Никто не задал ему никаких вопросов, не сделал никаких замечаний. Мужской голос сказал только:
— Минутку, пожалуйста.
И через пару секунд трубку взяла Эстер. «Я действительно идиот», — подумал Хофмейстер.
— Здравствуй, Эстер, — сказал он. — Это Йорген Хофмейстер, отец Тирзы, помнишь меня?
— Да.
— Прости, что беспокою, но ты должна мне сдачу.
— Сдачу?
— От поездки на такси. Я дал тебе сто евро. А тебе нужно было в Амстелфейн. Такая поездка не стоит сто евро, даже на такси.
Он протер указательным пальцем столешницу.
— А, точно, там было вроде сорок евро. Значит, мне надо отдать вам шестьдесят? Можно я переведу на счет?
Ему показалось, что домой вернулась Тирза, но это был просто сквозняк. Наверное, Тирза осталась на ночь у Атты. Она оставалась у него все чаще.
— Лучше отдай мне наличные. Так будет удобнее. Может, выпьем кофе завтра днем? Где-нибудь у нас тут поблизости. Напротив старого городского музея есть приличное кафе.
Тишина.
— Алло? Эстер?
— Да. Ладно, — сказала она. — Завтра днем?
— В четыре?
На следующий день без пяти четыре он сидел в кафе напротив городского музея, для чего пораньше вернулся из аэропорта. Рядом с ним на стуле лежал его портфель, он читал вчерашнюю газету. Даже старые газеты Хофмейстер не находил скучными.
Она появилась в десять минут пятого, на этот раз снова в джинсах и застиранной рубашке.
Стул рядом с ним был свободен, но она села напротив.
Он подумал, что надо было выбрать другое кафе, подальше от дома, хотя в происходящем не было ничего предосудительного. И не будет. Завершающий и объясняющий разговор. Что может быть невиннее?
Они сидели напротив друг друга, подруга его дочери, которая на самом деле не была ее подругой, и Хофмейстер.
— Это моего дедушки, — сказала она и потерла пальцами ткань на рубашке.
— Вот как? Ты часто носишь одежду своего дедушки?
— Я еще ношу вещи моего отца.
Она посмотрела на него дерзко, но не вызывающе. Немного высокомерно, но при этом естественно, как будто сожалела, что мир не нуждался в ее одобрении.
— Как дела?
— У кого?
— У тебя, — улыбнулся Хофмейстер. — Конечно же, у тебя, Эстер.
— Хорошо.
— Что будешь пить?
— Давайте красное вино.
Он заказал для Эстер бокал красного вина и, хотя сам собирался ограничиться кофе, заказал вина и себе. Ведь был уже почти вечер, можно сказать. Он аккуратно сложил газету. Война с терроризмом по-прежнему продолжалась.
Когда они оба отпили вина, он вдруг почувствовал себя намного спокойнее, что его удивило. Он был на редкость спокойным. И как будто снова немного живым.
О том, что случилось в сарае, они не говорили. Так было лучше. Что говорить о том, что случилось и прошло.
— Какие у тебя планы? — спросил он. — Получается отрицать любовь?
— У меня каникулы. Я ничего не делаю. У меня много времени. У меня в ежедневнике одни белые пятна. — Она сделала большой глоток вина, облизала губы и спросила: — А как Тирза?
Он кивнул:
— Хорошо. Отлично. Она сейчас у своего друга. Собирается в путешествие. В Африку.
Разговор шел совсем не так, как он запланировал, не так, как он себе представлял.
— Может, ты помнишь, — сказал он и стал говорить все тише, как будто собирался раскрыть ей какую-то тайну, — что я когда-то давно собирался отказаться от любви, объявить ее мертвой. Это должен был быть настоящий проект, с подробными описаниями, планом действий, такой мощный научный труд. Серьезно обоснованный. С весомыми доказательствами.
— И что?..
— В моем архиве еще осталось много материалов, если вдруг тебе интересно, если ты хотела бы углубиться в эту тему.
Она медленно покачала головой, снова как будто немного высокомерно.
— Нет, господин Хофмейстер, — сказала она, — я не собираюсь писать никаких трудов. Я просто знаю, как все есть на самом деле. И этого мне достаточно.
Они посмотрели на прохожих. На проезжающие мимо трамваи. Такси.
К своему собственному удивлению, он вдруг сказал:
— Мне приятна твоя компания. — И тут же исправился: — Я нахожу твои идеи такими свежими и интересными.
Она опять покачала головой:
— У меня нет никаких идей. Я просто знаю, как все устроено.
Из нагрудного кармана дедушкиной рубашки она достала шестьдесят евро и положила на стол.
— Сдача, — сказала она.
— Ах да, это… Это совсем не важно.
— Но я же за этим приехала. — Она посмотрела на него с упреком.
— Я просто хотел все объяснить тебе, Эстер. Я, разумеется, отец Тирзы, я практически исключительно отец Тирзы, это самое главное, но помимо главного у меня есть еще и второстепенное, разные маленькие, не очень важные дела. И я — человек, которому нравится твоя компания.
Конечно, он мог бы выразиться и получше, но мог и намного хуже. Так что она должна была остаться довольной и такой версией.
Он уже не испугался собственных слов. Этот разговор принес ему облегчение.
— Мне пора, — сказала она. — Мне нравится много быть одной. Когда я просыпаюсь, я сначала сажусь на пол и глажу себя. Полчаса. — Как тогда в сарае, она погладила себя пару раз по руке, сосредоточенно и старательно. — Я надеюсь, что вас не разочаровала.
— Может, мы уже перейдем на «ты»?
— Я надеюсь, я тебя не разочаровала.
— Вовсе нет. Я просто хотел сказать тебе то, что сказал. Вот и все.
Она поднялась.
— Я еще кое-что принес тебе. Просто мелочь. — Он открыл портфель и достал маленькую черную книжку в мягком переплете. — К сожалению, я смог найти ее только на немецком языке. Это «Was ist Kunst?», рассуждения писателя Толстого, но тебе можно просто заменить слово «искусство» на слово «любовь». Это на самом деле его прощание с искусством.
— Я по-немецки не читаю.
— Может, когда-нибудь потом.
Она взяла книжку, один раз поцеловала его в щеку и вышла из кафе. Он посмотрел ей вслед, как она идет в сторону Концертхебау. Только сейчас он увидел, что дедушкина рубашка ужасно велика ей.
Потом он рассчитался, купил в магазине деликатесов три бутылки чилийского вина и отправился домой.
— Тебе дали отгулы? — спросила его супруга, лежа на кровати, пока Хофмейстер выбирал жакет для поездки.
— Я сам их взял, — сказал он. — Никто не должен мне ничего давать.
На пару секунд он вдруг вспомнил своего начальника, как тот говорил, что скоро путь к книге найдут не очень образованные люди и не обязательно этот путь будет лежать через книжный магазин. Он удивился, что до сих пор ни разу не заскучал ни по своему рабочему месту с видом на дерево и сад, который называли двором, ни по коллегам, рутине и совещаниям по понедельникам.
Было довольно холодно и дождливо для середины июля.
Он достал темно-синий жакет, немного потертый, но он всегда носил его с удовольствием.
Хофмейстер отправился на кухню и с довольным видом оглядел инструменты, которыми собирался приводить в порядок запущенный родительский сад. Он достал из холодильника продукты, которые специально купил, чтобы побаловать Тирзу вкусным ужином перед тем, как она улетит путешествовать по третьему миру.
В багажник своего «вольво» Хофмейстер загрузил садовый инвентарь, хлеб, четыре вида французского сыра, кусок зрелой голландской гауды, стейки, салат, малину, черешню, яблоки, молоденькую редиску и огурчики. И там еще осталось достаточно места для вещей Тирзы и рюкзака, который непременно притащит с собой ее друг.
С тех пор, как у Хофмейстера появились дети, он ездил на «вольво». Он считал, что эта машина прекрасно подходит к его адресу. Как и он сам подходит своему адресу или, точнее сказать, подходил.
Он постучал в дверь комнаты Тирзы. Она как раз упаковывала вещи в рюкзак, который специально купила для путешествия.
Хофмейстер тогда высказал мнение, что ей стоило бы купить приличный чемодан достойной фирмы, но она подняла его на смех.
— Я еду в Африку, папа, — сказала она, — а не на Лазурный Берег.
Хофмейстер содрогался при мысли о молодежных хостелах и туристах с рюкзаками. Незащищенность частной жизни, которая была написана на таких туристах, вызывала у него нервную дрожь. Это не был снобизм. Это был глубинный, почти животный страх перед общими спальными залами, набитыми двухэтажными кроватями.
Из воспоминаний о своей студенческой жизни, и в основном о тех нескольких месяцах, которые ему пришлось провести в общежитии, ему в голову приходил только момент, когда другие студенты после веселого вечера пришли его «посвящать». Его перевернули лицом вниз вместе с матрасом и стали топтаться сверху, как будто в странной версии тайского массажа. Другим студентам эта затея очень понравилась, а ему — категорически нет. Он сопротивлялся, как только мог, кусался и царапался, но это их только раззадорило.
— Ты уже собралась? — спросил он и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь.
В комнате Тирзы все было вверх дном. Повсюду разбросаны одежда, косметика, книжечка-сертификат о прививках, айпод, блокноты для записей, белье, шапочка и маска для плавания.
— Никак не могу выбрать, — сказала она. — Ничего не умещается, пап. А где-нибудь в Африке ведь наверняка может стать жутко холодно, да?