– Ничего, – улыбается она. – Просто набраться терпения.
Я достаю из потертой Ребеккиной сумки для подгузников бутылочку, термокружки с холодной и горячей водой и банку молочной смеси. Когда я выкладываю свой арсенал на стол, все потрясенно ахают. Искусственное вскармливание! Воцаряется тягостное молчание. Даже вигвам в углу немного поник.
– Начала на этой неделе. Я не была уверена, что Эшу хватает моего молока, – оправдываюсь я. Почему я не могу сказать правду? – В первые дни было такое чувство, что грудь вот-вот лопнет, но теперь все прошло. И, между прочим, никакого мастита! Думаю, это обычная страшилка, чтобы женщины продолжали кормить грудью.
Звенящая тишина. Представляю, как бы они отреагировали, узнав, что две ночи подряд за Эшем ухаживала совершенно посторонняя женщина!
– Понятно, – сухо кивает мама малыша Стэнли. – Может, еще чаю?
– С удовольствием! – радостно соглашаются остальные, будто им предложили кусок торта или порцию кокаина. Все протягивают двухфунтовые монетки – можно подумать, мы кутящие в складчину студентки! Стенли-плюс-Кэти идет на кассу, чтобы купить четыре чая с ромашкой и один американо для меня.
Еще одна женщина (совсем ребенок! Помнится, увидев ее на занятиях, я подумала, что гожусь ей в матери) легонько хлопает меня по руке.
– Стиви! Вы ведь еще не рассказывали нам о родах!
Воспоминания вдруг снова переносят меня в больницу; я стою на четвереньках, каждая схватка – словно торнадо; ужасно хочется тужиться, а акушерка куда-то вышла. Когда она мне так нужна! Без нее я чувствую себя слепым котенком. Как я буду рожать совсем одна? Мне дико страшно. Мы наверняка умрем – и я, и ребенок!.. Тут меня накрывает очередная схватка, и я слышу чей-то вой, пронзительный и жуткий, словно раскат грома. И внезапно понимаю, что вой исходит от меня.
Усилием воли я прогоняю это воспоминание, запихиваю его в шкатулку и решительно захлопываю крышку. Поскольку мои роды – не общественное достояние, незачем о них рассказывать каждому встречному и поперечному.
– Мне нужно отлучиться в туалет, – говорю я ей. – Не присмотрите за Эшем?
Уборные находятся в противоположном конце помещения, метрах в тридцати. Первые несколько секунд мне кажется, будто я что-то забыла – сумочку, руку или ногу. Однако вскоре меня охватывает блаженное чувство облегчения. В голове проясняется. Я еще долго сижу на унитазе, тупо уставившись на усеянную кровавыми пятнами прокладку.
Когда я возвращаюсь, Эша держит на руках уже другая женщина, а разговор успел перейти на «папочек».
– Он так здорово о ней заботится.
– Он берет на себя все ночные кормления.
– Знаете, какой день был самым ужасным? Когда закончился его отпуск по уходу за ребенком и он снова вышел на работу!
– Он от нее просто без ума! Я уже начинаю ревновать!
Заметив меня, они меняют пластинку:
– Он вечно требует секса. А мне сейчас совсем не до этого.
– Когда она плачет по ночам, он делает вид, что не слышит.
– Он постоянно жалуется на усталость. Можно подумать, я не устаю!
– Он считает, что я вроде как в отпуске. Сижу себе дома, ничего не делаю. Попробовал бы сам провести весь день с ребенком – посмотрела бы я на него!
«Неужели весь этот спектакль предназначен для матери-одиночки? Не тратьте понапрасну кислород, – думаю я, закипая. – Даже не пытайтесь меня убедить, что ребенок может спасти отношения. Посмотрите на маму с папой, посмотрите на Ребекку с Дэвидом. Дамочки, вы еще в самом начале пути!»
Рано или поздно вы будете шипеть друг на друга в предрассветные часы, мысленно добавляю я, насыпая в пластиковую бутылочку шесть ложек смеси. Каждая порция падает на дно с приятным «шух».
А когда он захрапит, вы толкнете его в ребра и внезапно осознаете, что это ваш первый физический контакт за несколько недель.
И все же…
Попробуйте представить хотя бы на секунду, каково это – ухаживать за младенцем одной. Когда рядом нет еще одной пары рук, готовых помочь. Некому его подержать, когда ваш ужин стынет, или когда вам нужно принять душ или сходить в туалет по-большому.
Я добавляю сто миллилитров горячей и сто миллилитров холодной воды из соответствующих фляжек. Попробуйте представить, каково это – целый месяц слушать нескончаемые вопли по шестнадцать часов в день. Я трясу бутылочку, пока отрава полностью не растворяется.
– Когда планируете выходить на работу? – спрашиваю я всех.
Эш опустошает бутылочку, и я готовлю план побега. В гробу я видела такую поддержку! Мы словно из разных миров.
Но когда я начинаю собирать свои вещи – пеленки, фляжки, подгузники, пустышки, влажные салфетки разбросаны по столу, как остатки авиакатастрофы, – все делают то же самое. Затем одна из них предлагает вместе прогуляться.
Спустя полчаса я волочусь в конце вереницы новехоньких колясок, медленно ползущих вверх по склону холма меж дубов. Ночью был ливень с грозой, и на дорожках парка валяются короткие, ослепительно-белые на сколах обломки деревьев.
В первом триместре беременности я здесь частенько бегала, перепрыгивая через собачьи какашки и улавливая обрывки разговоров. Эта рощица находится недалеко от центра: всего полчаса пешком от собора Святого Павла и примерно столько же – от клуба. Но поскольку она расположена на возвышенности, возникает такое чувство, будто паришь над городом. Время от времени, словно крыло зимородка, между деревьями мелькает башня из стекла и стали.
Мы идем в гору мимо собаки неопределенной породы с жесткой шерстью, напоминающей железные опилки; мимо парочки влюбленных подростков, которые прикрывают рот ладошкой и прыскают, завидев нас – торжественную шеренгу из шести женщин, толкающих перед собой шесть колясок. Мы останавливаемся на вершине холма, и женщина-ребенок вытаскивает свой айфон. Вся компания вдруг начинает улыбаться, поправлять вязаные шапки и шарфы, приглаживать волосы.
Держа телефон на расстоянии вытянутой руки, наш фотограф поворачивает экран, так чтобы мы видели себя в перекрестие нитей объектива: веселая группка мамочек и я, вся в черном с головы до пят и с унылым пучком на затылке. Нажимает на кнопку камеры, и в следующее мгновение пять пар глаз возвращаются к малышам в колясках. Как только фотография загружается в группу WhatsApp, звучит разноголосица уведомлений. Вид у меня рядом с моим «комочком счастья» довольно кислый: сразу ясно, что я предпочла бы оказаться где-нибудь в другом месте. В то время как другие искрятся радостью первых недель материнства.
Вечером я вновь разглядываю фото и думаю о том моменте на вершине холма, о женщинах, объединенных искренней взаимной симпатией, весь мир которых облачен в удобный комбинезончик и уложен в брендовую коляску. Я смотрю на затесавшуюся среди них участницу погребальной процессии, и мне вдруг становится так жаль ее – ту, что переводит взгляд с одного лица на другое, а потом на сияющий за деревьями город. Ту, что смотрит куда угодно, только не на ребенка перед ней. Мне жаль себя.
Но больше всего мне жаль Эша.
Четырнадцать
Я обожала свое новое жилище, свой «дворец», как я однажды в шутку сказала Нейтану, а он и запомнил. С тех пор это название прочно укрепилось в нашем лексиконе. «Стиви, это и есть самый настоящий дворец: триста квадратных футов[15] первоклассной недвижимости в Ист-Виллидж!» Квартира была совсем крохотной, зато моей – мой собственный кусочек Нью-Йорка в типичном многоэтажном здании из фильмов семидесятых годов, с шершавыми кирпичными стенами, уложенным елочкой паркетом, малюсенькой ванной, в которой я помещалась только сидя, и втиснутой между спальней и ванной минималистичной кухонной зоной с холодильником и плитой на две конфорки, гордо именующей себя кухней. «Здесь что, совсем нет столешницы? Или я чего-то не понимаю?» – сказал Нейтан, впервые зайдя ко мне.
Несмотря на все очарование, у моей квартиры не было ни террасы на крыше, ни мусоропровода, ни встроенного кондиционера, как в шикарных апартаментах Джесс. Поэтому, когда сестра попросила за ними присмотреть на период ее командировки в Майами, я побросала в сумку кое-какие вещи и взяла такси до центра. Я была рада, что она снова пригласила пожить у нее, окончательно простив за «побег». И в то же время у меня мелькнула мысль, что Джесс пытается напомнить мне, чего я лишилась.
Я развесила свои летние платья, фруктовое разноцветье красного, желтого и фиолетового оттенков, на деревянные вешалки (сестра выделила мне место в гардеробной и разрешила занять ее спальню); качнувшись пару раз, они замерли рядом с ее однотонными блузками и классическими платьями без рукавов. Мои наряды выглядели кричащими, нелепыми. Затем я увидела на обороте двери целую серию полароидных снимков, которых раньше не замечала: на них были изображены комплекты одежды, подобранные в соответствии с сезоном. Широкие джинсы с замшевыми балетками и кашемировой водолазкой. Черное платье, сапоги до колена из состаренной кожи и байкерская куртка. Инструкции стилиста!
– Привычки успешных людей, – усмехнулся Нейтан, когда я рассказала ему о находке. – Бери на заметку.
И я брала. Всю ту неделю я жила жизнью Джесс: ходила в ее маникюрный салон, где мастер поначалу приняла меня за Джесс – так мы были похожи; бегала по ее маршруту вдоль реки, мимо вертолетной площадки и пирсов – как мы делали вместе в первый же уик-энд после переезда в Нью-Йорк.
Поддерживала в доме идеальный порядок, следуя ее примеру. Даже вела себя по-другому: старалась двигаться плавно, как она, чтобы ничего не задеть и не испортить. «Можешь пригласить друзей – Нейтана или кого-нибудь еще», – сказала Джесс, будто речь шла о детском празднике. Но я не стала никого звать. Побоялась, что беспорядок расцветет в ее апартаментах пышным цветом, словно плесень в банке варенья. Я не могла так рисковать.
– Обычно ты идешь с другой стороны, – сказал Лекс однажды утром, заметив, как я перехожу дорогу к нашему офису.