Затем я включаю детские песенки и силюсь подпевать, покачивая Эша в такт музыке. Он смотрит на меня – вернее, на незнакомую ему сумасшедшую с выпученными глазами – без тени улыбки, без единого движения. Я не сдаюсь, упрямо исполняя «Humpty Dumpty», «Twinkle, Twinkle» и «Hickory Dickory Dock»[19], несмотря на полное отсутствие ответной реакции. Бессмысленно ожидать одобрения от новорожденного.
После дневного сна режим «супермама» включается вновь. «Бар открыт! Напитки за мой счет!» – объявляю я, цитируя Тома Круза[20] и размахивая бутылочкой со смесью. Наконец, перед сном я читаю ему одну из подаренных Мирой книжек с толстыми картонными страницами – и не важно, что пройдут многие месяцы, прежде чем он поймет хоть слово.
Когда мы оба отправляемся в кровать, я выжата как лимон, зато чувствую небывалый душевный подъем. У меня получается! И пусть мне не по себе от самой мысли о еще одной минуте такого «веселья», но я это могу!
А потом случается маленькое чудо. В полночь я даю Эшу очередную бутылочку, после чего он спокойно спит до шести утра.
Я о таком слышала – время от времени в мамском чате всплывают сообщения наподобие: «Она проспала всю ночь!!!» Далее следует эмодзи с молитвенно сложенными ладонями и многочисленные теории о причинах эпохального события: Неделя Чудес, сверхмощное кормление, лишние полчаса – или, как в случае с Эшем, восемь – на развивающем коврике.
Самое смешное, что эти дурынды никогда не пользуются внезапными актами милосердия своих малышей. Натянутые как струна, они лежат с открытыми глазами, то и дело поднося руку к младенческому ротику – убедиться, что их драгоценное чадо дышит, – и шепотом спрашивая партнера: «С ней точно все в порядке?», «Может, надо его разбудить?» В итоге наутро они чувствуют себя еще более уставшими, чем накануне.
В отличие от них я сплю вместе с Эшем все шесть часов и просыпаюсь отдохнувшей. Мои веки больше не дергаются. Я напеваю в душе. Открывая ставни, я почти уверена, что увижу за окном полевые цветы, пробившиеся сквозь булыжники мостовой, и двойную радугу. Увы! К моему разочарованию, улица все такая же серая.
Но я не упущу свою удачу, выжму из нее максимум, воодушевленно думаю я, потягивая кофе. Нужно сделать все, чтобы счастливая полоса продлилась как можно дольше, ведь такого больше не повторится. Еще одна типичная ошибка многих родителей – после первой же хорошей ночи они начинают верить, что взломали систему. Я-то знаю: это всего лишь аномалия. Я знаю, что сегодня никакие стишки и песенки не помогут, и ночью Эш снова будет просыпаться в начале каждого часа, как и в предыдущие шесть ночей. А утром я снова буду гуглить: «Можно ли умереть от недостатка сна?»
Что еще остается делать матери-одиночке с новорожденным ребенком на руках? В поисках вдохновения я захожу в инстаграм. И вижу Нейтана на Вест-Сайд-Хайвей. Он загрузил фото всего семь минут назад – и уже более пятисот лайков! Я обновляю страницу, и количество лайков увеличивается.
– Сплошная показуха, – фыркнул он, когда я однажды предложила ему завести аккаунт в соцсетях. – Как же я скучаю по журналу! Увы, слова теперь никому не нужны. Им подавай картинки. Картинки продают. И если кто-то хочет отвалить мне кучу бабла за пост о том, как я ем очищенные фисташки, то, черт возьми, почему бы и нет?
На фото к предыдущему посту Нейтан смотрит прямо в камеру, выставив вперед согнутую в колене правую ногу, как спринтер перед забегом. А ведь раньше постоянно подкалывал меня за ежедневные утренние пробежки. «Не понимаю, Стиви, зачем так напрягаться? – частенько говорил он. – Ты и так стройная от природы! А калории сжигаются от одного лишь дыхания». Но затем порожденное селфиманией тщеславие вынудило его разориться на пару кроссовок. И теперь Нейтан совсем не похож на того рохлю, каким был в день нашего знакомства. Как будто его голову пришили к телу другого человека!
Лайкая пост Нейтана, я с ностальгией вспоминаю, как бегала по утрам вдоль Ист-Ривер. И тут меня осеняет. Вот что мне нужно! Мне нужно двигаться, выбираться из дома, причем нужно это не только мне, но и Эшу. Нам обоим.
Я смотрю на время. Восемь утра. Около девяти я покормлю Эша и, как обычно, уложу его спать еще на час. Он плохо спит ночью, зато любит прикорнуть в течение дня. Часа более чем достаточно.
Когда он начинает засыпать, я выуживаю легинсы со дна одного из ящиков комода, нашариваю спортивный бюстгальтер у задней стенки другого, а футболку и толстовку на молнии – в корзине для грязного белья. Торопливо натягиваю легинсы, хотя они стали маловаты в талии из-за выпирающего живота, и втискиваю свои асимметричные груди в спортивный бюстгальтер.
Смотрю на свое отражение в зеркале ванной. Да уж, этот наряд не прощает недостатков фигуры. Обвисший живот, дряблые бедра… Я похожа на женщин, изображенных на снимках «до» в рекламе средства для похудения. Смогу ли я когда-нибудь вновь носить деловые костюмы, одежду на пуговицах и молниях? Вот и еще один повод для мотивации! Выкапываю из-под груды обуви внизу шкафа давно забытые кроссовки, чищу зубы, бросаю напоследок беглый взгляд на Эша и тихонько закрываю за собой дверь. В голове крутится утешительная мантра: это пойдет на пользу не только мне, но и ему, – в особенности нашему психическому здоровью.
Я иду по дороге быстрым шагом, энергично размахивая руками вперед-назад в попытке разогнать жировые отложения, которые накопились за долгие месяцы без тренировок. Жду, когда меня начнут одолевать угрызения совести. Но ничего подобного не происходит. И почему я не делала этого раньше? Ведь моя кратковременная отлучка никак не повредила бы Эшу, мирно спящему в Моисеевой корзине! Сидеть он пока не умеет, самостоятельно выбираться из люльки – тем более. Даже переворачиваться еще не научился. Так что его жизни ничего не угрожает.
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не перейти на бег – не в этот раз. Быстрая ходьба и без того поднимет мне давление. Пыхтя как паровоз, я прохожу мимо магазинчика в конце улицы, мимо паба… На душе немного тревожно: не дай бог какая-нибудь любопытная старушенция выглянет из-за занавески и заметит, что я она, без коляски. К счастью, никто меня не останавливает.
Через десять минут после выхода из дома я поворачиваю назад и, приближаясь к магазинчику, вспоминаю, что у меня кончился кофе.
– Добрый день, – говорит парень за прилавком, – вы сегодня без малыша?
– Моя сестра за ним присматривает, – зачем-то вру я. – И ей позарез нужен кофеин.
– Ясно.
Чувствую, что краснею: вот и угрызения совести!
– А знаете, – говорю я, – не надо кофе. Извините!
Кладу упаковку обратно на полку и выхожу на улицу. Колокольчик на двери тревожно звенит на прощание, словно предвещая беду.
Я мчусь галопом оставшиеся пятьдесят ярдов до квартиры, молясь, чтобы по дороге не встретился никто из соседей, взлетаю по лестнице, перескакивая через две ступеньки, прислушиваюсь, не доносится ли из-за двери тонкий пронзительный визг, и поворачиваю ключ в замке.
В квартире ни звука. Я иду на цыпочках в спальню, пытаясь разглядеть в полумраке плетеную люльку. Господи, да где же она? Тут вспоминаю, что переставила ее с кровати на пол. Опускаюсь на корточки и заглядываю внутрь. На фоне белой пеленки розовеет пухлая щечка Эша. Его грудь мерно поднимается и опускается.
Первая одиночная вылазка меня только раззадоривает. В памяти упрямо всплывают воспоминания о пробежках вдоль Ист-Ривер, о звуках просыпающегося города, о чувстве дискомфорта в первые двадцать минут, которое улетучивается, как только находишь удобный темп.
Как и следовало ожидать, мои опасения подтверждаются. После сонного марафона предыдущей ночи Эш вспоминает, что он не подросток, а всего-навсего младенец, и возвращается к своему привычному режиму. На следующее утро я чувствую себя уставшей, но относительно бодрой. И намерена использовать остатки вчерашней энергии по максимуму.
Я выйду из дома всего на полчасика, не больше.
Этого будет достаточно, чтобы добежать до холма, на вершине которого я недавно стояла с группой мамочек, щурясь в камеру от слепящих лучей зимнего солнца, и обратно.
Этого будет достаточно, чтобы ощутить дыхание ветра на лице и шорох подошв по бетонным дорожкам, перепрыгивая через лабрадуделей и кокапу[21], слушая разговоры пенсионеров и мамочек с колясками. Чтобы наконец почувствовать себя частью города, а не жалкой отшельницей.
Я закрываю за собой дверь и выскальзываю на улицу. Небо затянуто белой пеленой, но кое-где виднеются многообещающие незабудковые проплешины. В этот раз я сразу перехожу на бег, однако первые десять минут держусь на первой скорости. Все-таки приятно для разнообразия двигаться быстрее обычного пешехода! Правда, немного странно, опуская глаза, видеть свои плотно обтянутые серыми легинсами бедра – левое-правое, левое-правое; а над ними – колышущийся живот. Миновав ворота парка, за которыми начинается извилистая тропинка наверх, я чувствую прилив энергии и, к с своему восторгу, взбегаю на вершину холма без единой остановки.
Время на телефоне – девять тридцать. Значит, успею немного перевести дух. Внизу раскинулась долина небоскребов, и я выхватываю взглядом знакомые силуэты, словно мелькающие в толпе лица старых друзей: на переднем плане – построенный в пятидесятых квартал жилых высоток; далеко на востоке – сверкающий ромбовидными гранями фаллос[22] и гигантский осколок стекла[23]; в центре – молодая поросль зданий, над которыми нависают краны, точно заботливые родители, страхующие первые шаги своих малышей.
По закону подлости, едва начав спускаться с горы, я вдруг чувствую между ног какую-то влагу. Сначала теряюсь в догадках. Что бы это могло быть? В туалет меня пока не тянет. Скорее всего, вернулись месячные. Или послеродовые кровянистые выделения, которые первое время лились из меня потоком, а затем стали постепенно сходить на нет.