А вот внешне город определенно изменился. В районе Сити и вдоль реки повырастали, словно побеги бамбука, высокие остроконечные здания – монолитные сверкающие глыбы из стали и стекла, чьи грани ловили низкие лучи зимнего солнца, а летом, как я слышала, поджигали автомобили жаркими искрами отраженного света.
– По-моему, когда мы здесь жили, это была рыбная лавка, нет? – спросила я Миру, когда в одну из суббот мы встретились в кафе, которое она выбрала.
– Ну да. Главный поставщик начинки для наших с тобой рыбных пирогов.
На полу, когда-то липком от рыбьих внутренностей и хлорки, теперь красовалась эстетичная керамическая плитка с геометрическими узорами в сине-зеленой гамме.
– Я часто прихожу сюда с Беа, – продолжала Мира. – Здесь обалденные капкейки – конечно, не такие, как в Нью-Йорке, но точно не хуже.
Было здорово повидаться с Мирой. И в то же время грустно от мысли, что мы находимся так близко к тому месту, где наша дружба достигла апогея, а чувствуем себя почти чужими. В тот день я так и не услышала ее роскошный смех, слишком громкий для столь хрупкого тела. Жаль, что она не привела Беа – мы могли бы вместе прогуляться по парку, взявшись за руки. Я чувствовала внизу живота вызванное лекарствами набухание и надеялась, что рано или поздно оно нас вновь объединит.
Мы съели по пирожному и выпили по чашке «Эрл Грея», а затем Мира повела меня к расположенному через дорогу старому рынку, приютившему под своей крышей целый рой небольших ресторанчиков. Она гордилась обновленным Лондоном. И старалась показать его мне во всей красе, чтобы я не сомневалась в правильности выбора.
Никто не спрашивает вас, почему вы переезжаете в Нью-Йорк. Однако всем очень интересно, почему вы решили вернуться. «Мне все там стало казаться каким-то ненастоящим», – такую версию я выдала Мире. Мы дошли до метро и проехали вместе две остановки – потом ей нужно было пересесть на надземную линию, которая домчала бы ее до уютного таунхауса с садом и прудом где-то у черта на куличках, вдали от шумного города.
– Рада, что ты вернулась, – сказала она, выходя из вагона. – Мне тебя не хватало!
Я понимала, что она имеет в виду прежнюю, а не нью-йоркскую меня; и, когда двери закрылись, пожалела, что не рассказала ей об ЭКО. Мне было стыдно признаваться, что я делаю это одна; я боялась, что она не поймет. «Ничего, когда-нибудь мы снова будем на одной волне, – сказала я себе, махая на прощание. – И это главное».
Поначалу я не хотела рассказывать Оливии о своем втором раунде, однако, пропустив несколько ее звонков, все же взяла трубку. Постоянно держать в себе эмоции по поводу хода лечения было слишком энергозатратно, а после того, как лекарства перепахали мою репродуктивную и психическую системы, стало и вовсе невозможным. После тридцати минут разговора с Оливией, полного слез и жалобных «а что, если», я смогла задвинуть эту больную тему в дальний ящик и вернуться к реальной жизни.
В тот раз (для меня это был второй протокол, для нее – четвертый), она опережала меня на три дня: ей планировали подсадить сразу две бластоцисты – они часто удваиваются у женщин старше сорока.
Вечером накануне ее переноса мой телефон завибрировал, и на экране высветился номер @prgal777. Проигнорировать звонок было бы жестоко, поэтому я ответила.
– Ты как? – спросила я.
– Трясусь. Вся на нервах. Знаешь, Стиви, с меня, пожалуй, хватит. Я не смогу пройти через это еще раз.
– Что за мрачные мысли? Выброси их из головы! Лучше думай о том, что завтра из яйца вылупится цыпленок.
– Нет у меня никакого позитивного настроя насчет завтра.
– Да брось, Оливия! Бластоцистам плевать на твой настрой. Ты полностью здорова. Твоя матка идеально подготовлена к имплантации. У тебя есть все шансы, что именно этот эмбрион – или эмбрионы – приживется.
– Спасибо, Стиви! Если бы не ты, не знаю, как бы я справлялась эти два месяца.
– Только подумай! Возможно, уже через год мы будем качать на коленях своих малышей!
Будем ли? Буду ли я? В тот раз все получилось – у нас обеих. Голубые плюсы в окошках тестов, положительные анализы на ХГЧ и УЗИ в шесть недель. Путешествие к материнству, как я незаметно для себя самой стала называть этот новый жизненный этап (нью-йоркские привычки въедаются намертво), – началось.
Тридцать два
– Вы с Сэмом встречаетесь в воскресенье после обеда? – спросила Дженна. Мы ели бургеры в офисе, а потом я планировала поехать на метро в Бруклин. – Свидание в дневное время? Офигеть! Это так… интимно.
– Скорее, необычно, – сказала я. – Он и сам необычный. Я удивилась такому приглашению.
– Может, Сэм выбрал это место, потому что живет в Бруклине? – предположила Дженна.
– Или потому, что втрескался в нее по уши, – парировал Нейтан.
– Ну а он тебе нравится, Стиви?
– Пока не знаю, – сказала я.
Нейтан хотел увязаться за мной.
– Думаю, мне пора расширить свое портфолио, – заявил он.
– Когда ты в последний раз притаскивал друга на второе свидание – да и на любое свидание вообще?
– Возможно, нам обоим стоило бы ввести такую практику в обиход.
В конце концов я от него отделалась и, спустившись в метро, переправилась на противоположный берег Ист-Ривер. Сэм ждал меня по ту сторону турникета, и, смахивая вправо приложение MetroCard, я с удивлением заметила, что у меня дрожат руки. Мы шли от станции мимо хлипких двухэтажных домиков из красного и бежевого кирпича, похожих на декорации к фильму, – с пластиковыми трехколесными велосипедами в палисадниках и развевающимися на верандах звездно-полосатыми флагами.
– Мы попали в параллельную реальность? – недоуменно сказала я, и Сэм рассмеялся.
Когда мы наконец добрались до места, ремешки босоножек успели натереть мне щиколотки, а мокрое от пота платье липло к животу. Я обвела взглядом толпу.
– Ты как, жива? – спросил Сэм, а когда я кивнула, посмотрел на мои босоножки. – Почему бы тебе их не снять? – предложил он, и я так и сделала. Он раскрыл свой рюкзак, и я сунула их внутрь.
Похоже, Сэм знал всех: диджея, девушку, разливавшую сангрию по пластиковым стаканчикам, парня, подававшего такос; большинство собравшихся покачивались под музыку на лужайке.
– Они все мои кореша, – пожал он плечами, когда я высказала свое наблюдение. – Не волнуйся, Лекса здесь нет. Такие тусовки не совсем в его вкусе.
Я почувствовала, что краснею, и отвернулась, чтобы Сэм не заметил. Мое внимание привлекла женщина на коврике для пикника у самого канала: она сидела, скрестив ноги по-турецки, и кормила грудью младенца, поглаживая его по голове.
– Это Стиви, моя подруга, – то и дело представлял меня Сэм.
В Нью-Йорке так было принято: случайно наткнувшись во время свидания на приятелей, парень непременно представлял свою спутницу «подругой», даже если они встречались уже несколько месяцев. Но сейчас в этом слове мне слышалось не пренебрежение, а комплимент. Рассказывая об очередном товарище, с которым он только что меня познакомил или которому помахал в очереди за сангрией, Сэм не скупился на похвалы.
– Обожаю этого парня, – говорил он. – Шон – милейший человек.
Мне вдруг стало интересно, что он сказал бы обо мне.
От края канала мы переместились к ларьку с тако.
– Давай возьмем еще один! Напополам, – предложил он.
– Знаешь, ты не похож на актера, – сказала я, пока мы стояли в очереди.
– Почему?
– Не знаю. Мне всегда казалось, что актеры немного зациклены на себе.
– Думаешь, я не такой? Может, это всего лишь очередная роль, – улыбнулся он. – К тому же особых успехов я так и не добился. Спроси у моих родителей! Не с чего зазнаваться.
Мы танцевали на лужайке в тени берез перед пультом диджея; солнце клонилось к закату, а гигантский зеркальный шар, висевший на одном из деревьев, отбрасывал на толпу сверкающие блики. Тогда я обхватила его руками за шею и поцеловала. Внутри что-то сжалось; поцелуй закончился, но мы не разомкнули объятия. Потому что эти объятия имели смысл.
Тридцать три
Она была права – та женщина с коляской на углу моей улочки. Мне и правда нужна передышка от Эша. Можно сколько угодно притворяться, что я справляюсь, но это не так – или не совсем так; я машу рукой из окна, когда языки пламени уже лижут мне спину. Мне нужен выход. После той встречи меня охватывает маниакальное желание его найти.
Я подумываю о том, чтобы позвонить ночной няне – даже снимаю с холодильника ее визитку и начинаю набирать номер, однако потом останавливаюсь. Сто пятьдесят фунтов за ночь! Не в моем положении сорить деньгами. Мне оплачивают всего двенадцать недель декретного отпуска – этих выплат хватит, чтобы продержаться максимум еще столько же. Просить денег у Джесс я не хочу – она и так была слишком щедра.
Вспомнив предложение Ребекки посидеть с Эшем полдня, начисто отметаю этот вариант. Так и вижу ее торжествующую улыбку – мол, «что я говорила!».
Конечно, я могла бы позвонить той женщине с коляской, но, по-моему, перекладывать на нее – как и на остальных мамочек из чата – свои проблемы было бы неправильно. Даже если у нас нет ничего общего, даже если нам никогда больше не придется встречаться – я не хочу, чтобы они знали, как мне паршиво.
Нет, нужно найти другое решение. Все эти случайные помощницы придут и уйдут, а я снова останусь одна.
Я прокручиваю ленту вниз, к последнему сообщению от Оливии, которая так мечтала получить то, что у меня сейчас есть. Возможно, ей удастся вытащить меня из трясины неблагодарности.
Хотя это и не было предназначено мне судьбой, я всегда буду благодарна ей за мою беременность. Я была матерью целых восемь недель. И никто у меня этого не отнимет.
Мы с Оливией перестали встречаться после ее выкидыша. Я прекрасно понимала, почему. Будь ее матка – ее судьба – моей, я бы не смогла видеться со все еще беременной подругой. Способность человеческого сердца выносить боль не безгранична.