– Я чуть не умерла от страха! – сказала Джесс.
– Я тоже. И хотя уже видела здесь оленей, всякий раз удивляюсь. Нечасто встретишь дикое животное совсем недалеко от города.
Возможно, тот эпизод нас сблизил; уже дома, скидывая кроссовки, пока Джесс, присев на корточки, аккуратно расшнуровывала свои, я вдруг неожиданно для себя спросила, когда она в последний раз говорила с Ребеккой. И, не дождавшись ответа, добавила:
– Тебе она тоже постоянно задает вопросы о личной жизни?
Может, теперь мне удастся вернуться к разговору о детях, который почти состоялся однажды, когда Мира забеременела дочкой…
– Мне – каждый раз! – продолжала я. – Ребекка просто зациклилась на брачной теме! Такое ощущение, что в ее идеальной картине мира все должны создавать пары и «жить долго и счастливо, пока смерть не разлучит». По-моему, она просто ищет подтверждения правильности своих решений.
– Мы давно с ней не созванивались, – ответила наконец Джесс. – Но нет, меня она ни о чем таком не спрашивает.
– О чем же вы тогда говорите? Когда это все-таки случается.
– Ну не знаю… Наверное, о ее детях.
– А о маме с папой?
– И о них, конечно, тоже.
– Вы вообще когда-нибудь нормально общались?
– Ты про нас с Ребеккой?
– Да.
– В детстве мы были довольно дружны. Хотя и ссорились иногда, как все сестры.
– Из-за чего?
– Кому достался больший кусок торта, чья очередь мыть посуду…
– Со стороны всегда казалось, что вы друг друга терпеть не можете.
В памяти вдруг ожило воспоминание об одном Рождестве; мне тогда было года четыре. Я хотела, чтобы кто-нибудь помог мне написать письмо Санте, но Джесс занималась уроками, и я пошла в комнату Ребекки. Она валялась на кровати в джинсах-варенках и бархатной толстовке; рядом оглушительно ревел магнитофон. При виде меня сестра рассвирепела.
– Иди отсюда! – крикнула она, а когда я стала ее умолять, завопила: – Мам, Джесс! Стиви – не моя ответственность! Сейчас же ее заберите!
Музыка была слишком громкой, и они не услышали. В течение нескольких минут, показавшихся мне вечностью, Ребекка продолжала вопить, а я стояла там, потрясенная до глубины души, пока не появилась Джесс. Они с Ребеккой обменялись испепеляющими взглядами, и Джесс увела меня за руку.
Боль отвержения вскоре прошла, но вражда между старшими сестрами осталась. А может, она никуда и не уходила? Я не помню, чтобы они нормально общались после того случая.
– Стиви? – Голос Джесс звучал громче обычного.
– Да?
– Я не хочу говорить о Ребекке. – Она выставила вперед ладони, словно мим, толкающий невидимую стену.
– Ладно…
Я оторопела. Джесс всегда была со мной такой мягкой! Но я вовсе не собиралась конфликтовать – не для этого мы сюда приехали.
– Я не хочу говорить ни о Ребекке, ни о маме с папой. Понимаешь, я… не хочу туда возвращаться. Даже в воспоминаниях. Только не на этих выходных!
Затем она пробормотала что-то насчет свежего воздуха и пошла по дороге в сторону пляжа. Какую струну я невольно задела в ее душе?
Надо дать ей возможность побыть наедине с собой, решила я и осталась на месте, глядя вслед удаляющейся стройной фигурке и не понимая, почему меня так отчаянно тянет пойти за ней и откуда эта неистребимая потребность быть рядом. Я словно жаждала заполнить пустоты в ее жизни – а может, в своей?
Меня вдруг пронзила мысль: изменились бы наши отношения с появлением ребенка? Или он еще больше бы все усложнил? Натянув спортивные штаны, я побежала за ней.
– Джесс! – позвала я, и она обернулась.
Яркое полуденное солнце освещало ее лицо; я знала, что поступила правильно.
Оставшаяся часть дня прошла совершенно по-иному. Границы были установлены, и я не смела их нарушать. Мы говорили о Сэме, потому что Джесс просияла, стоило мне упомянуть его имя; и о нашем общем прошлом. Как мы вместе точили карандаши и раскладывали их по цветам. Как ночевали в палатке на окраине курортного городка с разноцветными домиками. Мы вынесли Ребекку и родителей за скобки. Какие-то из ее историй я помнила, какие-то нет. Но решила, что Джесс в любом случае имеет право на воспоминания – даже если они не более чем вымысел.
Тем же вечером, взяв велосипеды, мы приехали в мексиканскую забегаловку; я предложила выпить по коктейлю. И добавила, что здесь отличная «Маргарита» – мы с друзьями всегда ее брали. Но Джесс покачала головой.
– Я буду только газировку. Любая сойдет. Но ты на меня не смотри, заказывай что хочешь.
Вернувшись с напитками, я села и, едва пригубив напиток, почувствовала на себе ее взгляд.
– Ты точно ничего не будешь?
Джесс переплела пальцы рук и сказала:
– Знаешь, Стиви, вообще-то я давно уже не пью.
Я в изумлении опустила свой пластиковый стаканчик.
– Серьезно? Я, конечно, знала, что ты не напиваешься в стельку; что ты не пьешь дома и по воскресеньям, и во время наших совместных ужинов, но чтобы совсем-совсем никогда?!
Я думала, она скажет, что в Нью-Йорке это распространенная практика, в отличие от Лондона; что ей нужна ясная голова для работы; что это модно; что ей разонравился вкус. Но мои ожидания не оправдались.
– Бросила, потому что одно время пила слишком много, – сказала Джесс.
Я не верила собственным ушам. Джесс, моя успешная сестра, у которой всегда все под контролем, – бывшая алкоголичка?
– Если хочешь, можем об этом поговорить, – предложила я. – Но я не настаиваю.
– Это последнее, что я хотела бы с тобой обсуждать, – вздохнула она. – И предпочла бы вовсе скрыть от тебя этот факт своей биографии. Но думаю, ты должна знать.
– Джесс, – как можно мягче сказала я, – что бы ни случилось в твоем прошлом, я не стану относиться к тебе по-другому!
Сестра кивнула, хотя мои слова ее явно не убедили, и стала рассказывать.
– Это началось вскоре после моего переезда в Нью-Йорк. Я думала, мне выпал счастливый билет, шанс на новую жизнь, но город оказался мрачным и неприветливым. Мне было так одиноко! Я скучала по оставшимся в Лондоне друзьям, по тебе. Я чувствовала себя ужасно из-за того, что пришлось тебя покинуть.
– Ох, Джесс… Я так горевала, когда ты уехала! Ты была моим самым дорогим человеком, единственным, кто меня действительно понимал. Но ты ни в чем не виновата. Тебе было двадцать пять, ты получила уникальную возможность переехать за границу, устроить свою жизнь. Оставаться в Англии из-за одиннадцатилетней сестры было бы глупо.
Умом я это понимала. Моя детская обида не поддавалась рациональному объяснению. Но те горестные шрамы навсегда сохранились в душе, словно выцветшая татуировка. Интересно, видела ли их Джесс?
– Чувство вины будило меня среди ночи, – продолжала сестра, – и не давало сомкнуть глаз. Оно нашептывало, что мне не стоило приезжать. Но было слишком поздно: я знала, что не могу вернуться. Постепенно я обзавелась на работе друзьями, а они познакомили меня со своими друзьями – с людьми, каких я никогда не встречала прежде. Вроде Селии.
– Это та, что порекомендовала тебе парикмахершу-гадалку?
Джесс рассмеялась.
– Да. Официантка с магическим мышлением, которая чуяла вечеринку за три квартала.
– С такой подругой не соскучишься!
– С ней и правда было весело – как и с остальными новыми знакомыми. Уж не знаю, чем я им так приглянулась. Возможно, они видели во мне забавную, слегка распутную, но внешне такую правильную британку, потерянную во всех смыслах этого слова. Но я чувствовала себя лучше, шатаясь каждый вечер по барам и танцуя в ночных клубах.
Мне вдруг представилось ее лицо в пульсирующих лучах стробоскопа.
– В эти минуты я забывала о прошлом, – продолжала Джесс. – Впервые в жизни я смогла выбросить его из головы.
– Тогда у тебя и начались проблемы с алкоголем?
– Не совсем. Тогда я вела типичный для нью-йоркской молодежи образ жизни – это не значит, что я стаканами глушила неразбавленную водку. Много работала, несмотря на жесткие похмелья и загулы по выходным. Говорила себе, что смогу остановиться в любой момент. Но пока не видела в этом смысла – мне нравилась такая жизнь.
Однако вскоре ситуация вышла из-под контроля. Едва проснувшись, Джесс уже хотела выпить. Ей удавалось сдерживаться до обеденного перерыва; потом она шла в какой-нибудь ресторан на безопасном удалении от офиса и опустошала бутылку вина, поклевав для очистки совести салат.
– Я была все время раздраженная и уставшая, – рассказывала она. – Засыпала на совещаниях. Как-то раз парень, с которым я тогда встречалась, остался на ночь; а утром, пока я блевала в туалете, молча сбежал, хлопнув дверью. Больше я его не видела.
– И тогда ты решила бросить?
– Наоборот, тогда у меня появилась уважительная причина продолжать. Алкоголь стал моим анестетиком.
– А друзья? Неужели никто из них не пытался тебя остановить?
– Наверное, они не догадывались, что все зашло настолько далеко, – ответила Джесс.
Я подумала, что тоже, возможно, не догадалась бы. Алкоголь был так плотно вплетен в мою социальную жизнь, что я не представляла себя без него.
– Так что в итоге случилось? Почему ты все-таки завязала?
И Джесс объяснила. Однажды июльским вечером, через год с небольшим после переезда в Нью-Йорк, она пришла домой, чтобы принять душ, переодеться и выпить немного водки. Совсем чуть-чуть, для настроения, – опять выдался тяжелый день.
– По дороге к лифту я решила проверить почтовый ящик, на который давно не обращала внимания. Я даже не могла вспомнить, когда в последний раз вставляла меленький ключик в замочную скважину. Ящик оказался настолько переполнен, что мне не сразу удалось открыть дверцу. Среди лавины неоплаченных счетов, меню пиццерий и памфлетов с рекламой медицинской страховки затесались три письма, отправленных авиапочтой. В таких письмах есть что-то волшебное; они почти ничего не весят, но кажутся живыми. Я взяла их в руки, увидела твой круглый почерк с завитками над «й», и в душе у меня что-то перевернулось…