– Придется обойтись без гурманских изысков, – сказал он, выгружая бутылки с водой, крекеры, солонину, консервированную фасоль, кукурузу и шоколад. – Ничего, сдюжим.
Когда мы ложились спать, за окном стояла подозрительная тишина, а среди ночи нас разбудил оглушительный грохот. Все здание ходило ходуном, будто собираясь рухнуть. Слышался дребезжащий гул, словно кто-то помахивал листом металла. Потом раздался треск, повторившийся через пару секунд. Сэм щелкнул выключателем прикроватной лампы: электричества не было.
– Свет вырубило, – сказал он.
И мы снова заснули в обнимку. К утру грохот стих, однако электричество так и не появилось, а краны оставались сухими.
Благодаря Wi-Fi в телефонах мы проверили новости и узнали о вывороченных с корнем деревьях, о превратившихся в реки улицах, о затопленных детских площадках.
– Мне нужно поговорить с Джесс, – сказала я. Но так и не смогла до нее дозвониться.
– Стиви, с ней все в порядке, – успокаивал меня Сэм. – Она живет на третьем этаже.
Я беспокоилась вовсе не из-за угрозы подтопления ее квартиры, а из-за тайны, которую она мне открыла пять месяцев назад.
Мы больше не возвращались к тому разговору, так что я ни на шаг не приблизилась к выявлению триггеров, заставлявших ее срываться, а потом вновь посещать собрания анонимных алкоголиков. Что, если шторм – это в буквальном смысле сотрясение основ – выбьет у нее почву из-под ног?
Я бы посоветовалась с Сэмом, но он ничего не знал о том, что рассказала мне Джесс в первый летний уикэнд. Я никому не говорила, кроме Нейтана. Ее секрет стал теперь и моим.
В полдень мы снова проснулись, и я еще раз набрала номер Джесс. Связи не было.
Мы решили пойти пешком до квартиры Сэма – по слухам, в его части Бруклина электричество не отключалось. Прохожие на Бруклинском мосту мрачно кивали друг другу при встрече, объединенные общим статусом выживших после удара стихии. Время от времени мы останавливались, чтобы оглянуться на растерзанный город.
За рекой, в районе Дамбо, люди толпились вокруг поваленных деревьев, белевших обескровленной плотью; гигантские изломанные стволы напоминали туши поверженных буйволов.
Вечером, когда телефонная связь наконец наладилась, я получила шесть сообщений от Джесс и сразу перезвонила; после чего успокоила маму, заверив ее, что мы обе не пострадали. А потом к нам с Сэмом приехала Джесс.
Она сказала, что чуть с ума не сошла, когда не смогла до меня дозвониться.
– Не стоило переживать, – ответила я. – Ты же знала, что я с Сэмом. Значит, со мной все хорошо!
И Джесс улыбнулась.
– Вы точно не против приютить меня на диване в гостиной? – спросила она. – Не хочу вас стеснять. Несколько друзей из пригорода предлагали пожить у них.
– Мы будем рады, если ты останешься, – да, Сэм?
– Конечно, Джесс! Оставайся сколько захочешь.
Целых шесть дней мы жили втроем: по очереди ходили за продуктами и готовили, ездили в гости к родителям Сэма в Квинсе, помогали с благотворительными акциями в нашем клубе, волонтерили во временных убежищах. Всякий раз, отправляясь из Бруклина в Манхэттен после заката, мы видели, что остров разделен надвое: вся часть от Нижнего Манхэттена до центра была погружена во тьму, а кварталы, расположенные выше, сияли яркими огнями.
Первое время я пристально следила за Джесс, но вскоре успокоилась. Похоже, она была довольна, что осталась с нами; ей нравились супы и острые тушеные блюда, которые Сэм готовил по рецепту своей бабушки; а нам нравилось, когда она рядом. Словно фея чистоты в резиновых перчатках, Джесс драила все поверхности, возвращала на полки разбросанные книги, раскладывала одежду по шкафам.
– Это вам спасибо, что приютили и терпите мое общество, – сказала она в ответ на благодарности. Теперь, когда я чуть больше знала о прошлом Джесс, у меня возникло подозрение, что одержимость чистотой и порядком была лишь способом борьбы с царившим в ее жизни хаосом.
На второй или третий вечер Джесс посетовала, что ей не хватает привычных занятий йогой.
– Дело даже не в физической нагрузке, – уточнила она, – а в возможности замедлиться, ощутить себя в моменте.
Мы обе рассмеялись – это прозвучало так по-американски.
– Ты можешь представить, чтобы мы произнесли нечто подобное дома? – сказала я. – Да и вообще представить йогу у нас на ферме? И посмотри на нас сейчас: сидим в бруклинском лофте и обсуждаем благотворное влияние аштанги[42] на организм. Интересно, как бы отреагировала мама?
– Тогда почему бы нам не пойти еще дальше и действительно не заняться аштангой в бруклинском лофте? – предложила Джесс.
Мы отодвинули диван и кофейный столик к стене, чтобы на полу хватило места для троих – это оказалось не так-то просто, поскольку все мы были довольно высокими. В итоге Джесс вела урок со своего коврика в одном конце комнаты, а мы с Сэмом расположились на полотенцах в противоположном.
– Сэм, а у тебя отлично получается, – похвалила его Джесс после занятия, и Сэм признал, что когда-то «очень плотно» занимался йогой. – Наверняка еще и с инструкторшей встречался, – сказала Джесс и подмигнула.
Сэм заметно смутился.
– Не волнуйся, я знаю, что у тебя были девушки и до меня, – улыбнулась я.
Тем не менее сердце вдруг обожгло ревностью. Жизнь в очередной раз недвусмысленно дала понять, что ничто не вечно; и не стоит врать самой себе, доказывая, что это не так. «Тебе ведь нужно совсем другое», – пронеслось в голове.
Вечером, когда Джесс отправилась спать, а я открыла бутылку вина, Сэм завел разговор о бывших.
– А мы и правда никогда не говорили о прошлых отношениях, – сказал он.
Я пожала плечами.
– Не вижу в этом смысла.
– Понял. Но если вдруг захочешь спросить меня о чем-нибудь таком, я с удовольствием отвечу на любой вопрос.
– Спасибо, Сэм. Могу сказать то же самое о себе.
Он был прав: странно, что мы никогда не делились друг с другом этой частью своей жизни. Я вдохнула поглубже. Почему бы не рассказать ему? В конце концов, та история давно в прошлом.
– Когда-то мне разбили сердце, – сказала я. – Человек, которым я дорожила, повел себя как последний козел. Подозреваю, еще и врал напропалую.
– Ох, Стиви. Мне так жаль. – Он нежно обнял меня. – Я бы никогда не причинил тебе боль. Надеюсь, ты это знаешь.
Не стоит давать таких обещаний, мысленно ответила я.
Уже лежа в кровати, я все думала, правильно ли поступила, рассказав Сэму о своем прошлом, обнажив душу. «Меня отвергли, потому что я недостойна любви», – не это ли прозвучало в моих словах? К тому же он ничего не рассказал о себе в ответ…» Когда Сэм протянул руку и коснулся моего плеча, я сделала вид, что сплю.
На седьмой день подача электричества в Нижнем Манхэттене возобновилась. Перейдя по мосту, мы с Джесс пешком отправились по домам, рассуждая о том, что нет худа без добра, и вспоминая проведенное вместе время; попрощавшись у границы Нижнего Ист-Сайда, мы разошлись в разные стороны. Я слила воду, которую Сэм набрал в ванну еще до урагана, и убрала свечи в кухонный шкаф.
– Я скучаю, – сказал он, позвонив мне чуть позже. Я тоже по нему скучала, но что-то заставило меня промолчать.
Сорок один
Жужжит домофон. Я впускаю Джесс внутрь, открываю дверь и жду, пока она поднимется по лестнице. Завернутый в пеленку Эш сопит у меня на руках. Внезапно я осознаю, сколько всего не успела: лицо не накрашено; засаленные волосы стянуты в хвост; на футболке желтые пятна от срыгивания; а гостиная за моей спиной напоминает место крушения. Время, которое я выделила на подготовку к приезду Джесс, бесследно сгинуло в водовороте под названием «забота об Эше», где ежедневно исчезает и все остальное.
– Извини за мой вид, – говорю я, когда она наконец появляется. – В идеале я должна была выглядеть как Кейт Миддлтон на выходе из крыла родильного отделения «Линдо», но все-таки решила – то есть мы решили – выбрать более естественный образ.
Меня поражает, какое облегчение я испытываю при виде Джесс. Возможно, потому, что до последнего не была уверена в ее приезде. Первоначальные сигналы – реакция Джесс на мое планируемое материнство; ее явное нежелание обсуждать эту тему – не внушали оптимизма.
В конце концов, когда я написала, что беременна, она медлила с ответом не дольше секунды. А потом пришли поздравления. Я была рада, что сообщила ей эту новость в письменном виде – так мне не пришлось слышать дрожь в ее голосе. «Приезжай через пару месяцев после родов, – добавила я тогда, – к тому времени у меня уже появится мало-мальский режим». Как смехотворно выглядят теперь мои рассуждения!
Увидев меня на верхней площадке лестницы, Джесс машинально скрещивает руки на груди и замирает, глядя на Эша. Ее зеленые глаза расширяются, и она прикрывает их ладонью, чтобы я не заметила слез.
– Боже мой! Вот уж не думала, что мне так нравятся младенцы! – говорит она.
– Ты, наверное, просто устала после перелета, – говорю я. – Хочешь его подержать?
Джесс кивает, я передаю ей Эша и вижу, как дрожат ее руки, – даже золотые браслеты на правом запястье слегка позвякивают. Возможно, боится уронить; одному богу известно, когда она в последний раз держала на руках ребенка. Тем не менее Джесс осторожно берет его, прижимает к себе и только потом немного расслабляется.
– Поверить не могу, что ты произвела на свет такое чудо! – говорит она.
– Магия непорочного зачатия.
– Как ты себя чувствуешь?
– Думаю, ты и сама догадываешься.
Хотя с чего я взяла? Она ведь ничегошеньки не знает о материнстве! Может, поэтому часть меня хочет рассказать ей, как я себя действительно чувствую – вернее, чего не чувствую. Потому что Джесс не станет меня осуждать или забрасывать непрошеными советами. Более того, она только что расплакалась, показала свою уязвимость, – как в тот памятный уик-энд на побережье. Ее щеки до сих пор мокрые от слез. «Поговори с ней, – увещевал меня Нейтан по телефону позапрошлым вечером. – Используй этот шанс, пока она там». Что, если они правы – Нейтан и ночная няня? Я излила душу совершенно постороннему человеку – так почему же мне так трудно поговорить с родной сестрой?