– Это точно не тот ответ, который я надеялся получить, – пошутил Сэм.
– Прости, я…
– Не бери в голову, малышка. – Он сдвинулся на середину сиденья и приобнял меня за плечи. – Мы все сегодня выпили и съели слишком много. Сейчас положим тебя в кроватку; вот увидишь, утром тебе полегчает.
Я проснулась раньше и стала смотреть, как он спит, чуть приоткрыв рот; на подбородке и над левой губой пробивалась черная щетина – он отращивал бороду для новой роли в театре; широкие дуги бровей и густые ресницы обрамляли его закрытые глаза. Когда он наконец открыл их, то улыбнулся и притянул меня к себе, а я сказала: «Прости, Сэм! Мне правда очень-очень жаль. Но я так больше не могу».
Сорок три
Ребекка предлагает посидеть с ребенком, прежде чем я решаюсь ее об этом попросить.
– Ты же все равно не кормишь грудью, – говорит она, не упуская случая меня поддеть. – Возьми выходной на весь вечер, сходи куда-нибудь, повстречайся с друзьями, развейся. И не торопись возвращаться!
Приняв предложение сестры, я втайне радуюсь, что не придется терпеть ее присутствие дольше получаса. Пока она трещит без умолку, деловито уточняя размеры подгузников, дозировку молочной смеси и правила пользования стерилизатором («В последний раз я это делала, когда ты была совсем малюткой, – правда, тогда мы просто подогревали смесь на водяной бане. Лили с Пенни отказывались даже пробовать что-либо, кроме груди»), я во второй раз за много недель принимаю душ без водруженной на унитаз люльки.
Заматывая волосы в полотенце, я разглядываю в зеркале свое обнаженное тело. Неудивительно, что всего один процент женщин кормят детей исключительно грудью до шести месяцев. Кровавые корки вокруг сосков в конце концов отпали, но отметины от его стальных челюстей никуда не делись. Форма тоже так и не восстановилась: обе груди понуро смотрят вниз, словно сдутые шарики, оставшиеся висеть на заборе после вечеринки.
Я поочередно снимаю и надеваю четыре пары добеременных джинсов, тщетно пытаясь застегнуть их на талии; затем, признав поражение, вытаскиваю из корзины для грязного белья черные «мамские» джинсы, прячу жирок на животе под эластичный пояс, натягиваю через голову длинный мягкий черный джемпер с V-образным вырезом и застегиваю молнию замшевых ботинок на каблуках. Сушу волосы феном, наношу тональный крем, румяна, тени, подвожу глаза и крашу ресницы. Если не принимать во внимание глубокие носослезные борозды, которые, похоже, не скроешь никаким консилером, я теперь почти узнаю прежнюю себя.
– А вот и наша мамуля-красотуля! – говорит Ребекка, когда я выхожу из ванной. – Ты как? Вид у тебя какой-то кислый. – Я пожимаю плечами. – Вечер отдыха – именно то, что тебе сейчас нужно!
Впервые за долгое время мне не нужно толкать перед собой коляску. Странное ощущение! Нет, ты не бросила его на произвол судьбы, – напоминаю я себе, шагая к метро, – а оставила с Ребеккой. Он в надежных руках!
Держась за поручень, я болтаюсь над сине-зелеными сиденьями в метро до Сохо, – никто не уступает мне места, как в те месяцы, когда я щеголяла животом размером с пляжный мяч, – а затем иду пешком до бара, где Мира забронировала столик. Что, если мы слишком быстро исчерпаем темы для разговора? Что, если нам так и не удастся возродить былую дружбу?
Усевшись за столик, я достаю телефон, чтобы проверить время, и на экране вспыхивает заставка, от которой у меня всегда сжимается сердце: вид Нью-Йорка с крыши нашего клуба.
– А где же фото малютки Эша? – раздается за плечом голос Миры.
– Мира! – Я встаю со стула, и мы обнимаемся. Она миниатюрная и стройная; на ее фоне я выгляжу жирухой. – Рада тебя видеть! Прости, что так надолго пропала. Ужасное свинство с моей стороны!
– Типичная ситуация для матери младенца, – говорит она.
– Тебе «Маргариту»?
– Да, спасибо.
– Только имей в виду, у меня сейчас нулевая устойчивость к крепкому алкоголю.
– Еще бы! Так, значит, сегодня тебе придется задействовать молокоотсос?
– Вообще-то нет. Я бросила – перешла на смеси.
– Понятно. Это сильно облегчает жизнь. А с кем ты оставила своего ангелочка?
– С Ребеккой. Она давно рвалась с ним понянчиться. Эш точно не будет по мне скучать.
– Зато ты будешь скучать по нему.
– Хм… если честно, я ужасно рада вырваться на свободу. Впервые нахожусь вне квартиры после наступления темноты.
– Я польщена, что ты выбрала именно меня для первой вылазки без ребенка!
– Мне бы и в голову не пришло позвать кого-то другого.
– Ну и как тебе новая жизнь?
– С чего бы начать… Конечно, малыш просто чудо!
– Само собой.
– Но знаешь, Мира, это так…
– Тяжело? Знаю. Даже когда есть, с кем разделить ответственность и бессонные ночи.
– Помню, ты еще тогда предупреждала. Но на деле все оказалось в сто раз сложнее.
– Подгузники, ночные кормления – не представляю, как ты справляешься одна!
– Чувствую себя Сизифом… Кажется, эта неблагодарная, монотонная работа никогда не кончится.
– Со временем станет легче. Он уже научился улыбаться?
– Вроде бы нет.
– Нет? Ну, ему уже шесть недель – скоро начнет. Когда наконец получаешь обратную связь, эмоции просто зашкаливают. Словно награда за все труды. Тебе, наверное, очень этого не хватает.
– Да-а…
– Но дети так быстро растут! Дни тянутся долго, зато годы пролетают в мгновение ока. Оглянуться не успеешь – им уже четыре, как сейчас Беа. Четыре! И ты не можешь удержаться от слез, глядя на их ножки – такие они теперь большие. Так что мой тебе совет: наслаждайся этими мгновениями, пока можешь. Цени каждый момент.
– Просто мне иногда кажется…
– Что?
Я делаю глоток коктейля.
– А как прошли твои первые недели после рождения Беатрис?
– Тяжело, но у меня был Пит. Он очень помогал. Хотя поначалу мы постоянно ругались. Во всяком случае, первые несколько лет.
– Из-за чего?
– Не знаю. Возможно, из-за разных взглядов на воспитание. Я постоянно на него срывалась. В основном от усталости. Он ведь был единственным человеком – единственным взрослым человеком – рядом, поэтому ему приходилось выслушивать весь мой негатив. По крайней мере такого у тебя не будет. Рождение детей кардинально меняет жизнь любой пары. Только представь: вы много лет жили вдвоем, были друг для друга всем (я сейчас не говорю о друзьях), и вдруг появляется кто-то третий. Все становится другим.
– И как ты с этим справлялась?
– Скандалила и истерила. Оставляла ее с ним и шла гулять.
– Но тебе никогда не хотелось и в самом деле уйти?
– Ты имеешь в виду, от Пита?
– Просто… уйти.
– Иногда я подумывала сбежать куда-нибудь с Беатрис. Смотрела в интернете квартиры в таунхаусах с маленьким садом и мечтала, как мы будем жить там вдвоем. Господи, если бы Пит узнал, он никогда бы меня не простил. Но потом я высыпалась, или меня накрывала очередная волна окситоцина – ты замечала, что он приходит волнами?
Старый добрый миф об окситоцине; бабушкины сказки. Я с шумом втягиваю через трубочку остатки коктейля, делая вид, что не расслышала.
– И все мои фантазии о побеге мигом улетучивались из головы. Слава богу за эти гормоны – честное слово, не знаю, что бы я без них делала.
Надо бы поесть. Алкоголь приятно расслабляет язык, но этот разговор начитает меня утомлять. Я пришла, чтобы отдохнуть от Эша, но он каким-то образом проникает в каждую сказанную фразу. Жаль, что мы с Мирой не можем вернуться в свои двадцать с хвостиком, когда можно было валяться на диване с похмельем и гонять чаи. «Мы просто продолжаем с того же места!» – говорят обычно люди о старых друзьях, словно дружба – это бесконечная парная гонка. Но иногда общих воспоминаний недостаточно. Как и общего опыта в настоящем – к примеру, мы сейчас обе матери. Я по-прежнему чувствую между нами ту же отчужденность, что и несколько лет назад, когда Мира приезжала ко мне в Нью-Йорк. С тех пор трещина в наших отношениях стала только глубже, как осадка викторианского дома. В такую дыру можно было бы запросто просунуть палец.
Я заказываю тако и лезу в сумку за кошельком. Нашариваю долларовые банкноты, паспорт – я брала его, когда ходила получать свидетельство о рождении Эша, – и маленький пластиковый пакетик, о котором успела напрочь забыть.
– Не волнуйся, я заплачу – ты ведь покупала напитки, – говорит Мира.
– Правда? Спасибо. Тогда я пока сгоняю в туалет.
«Мира пришла бы в ужас», – думаю я, доставая из кошелька грин-карту, вытряхивая белый порошок из пакетика на сиденье унитаза и разделяя его на две короткие толстые дорожки. Как, впрочем, и Джесс. «Всего разочек!» – говорю я себе, а затем скатываю долларовую банкноту в трубочку, наклоняюсь и вдыхаю. Встаю, делаю еще один резкий вдох, и носоглотку обжигает давно забытое ощущение. Снова склоняю голову и втягиваю в себя вторую дорожку. После чего прячу все обратно в сумку и вытираю ноздри перед зеркалом.
Возвратившись, замечаю на стойке бара расписание поездов.
– Помнишь, мы когда-то жили на десятом этаже жуткой многоэтажки? – спрашиваю я. – Нам тогда было лет по двадцать пять. Ты еще встречалась с тем недотепой-юристом…
– А ты ни с кем.
– Как обычно!
– Там еще была решетка на входной двери, целое семейство голубей на балконе и рукописная табличка со словами: «Будете гадить на лестнице – убью!»
– Такое сложно забыть. А помнишь как-то летом мы пошли на вечеринку в заброшенном складе с нелегальной пристройкой на крыше?
– Вроде да. Кажется, нам еще пришлось лезть через окно, чтобы попасть внутрь?
– Точно! – говорю я. – Зато сверху открывался потрясающий вид на Хакни-Маршес.
Мы тогда просидели там вдвоем всю ночь, пока грохочущая внизу вечеринка, достигнув своего апогея, не начала стихать и на горизонте не взошло солнце, хотя в небе еще виднелась тонкая полоска луны, а над болотами висел туман.
– Помню, – говорит Мира. – И цаплю помню.