Снимаю ботинки, ложусь, укрываю ноги одеялом и закрываю глаза. Голова продолжает трещать, челюсти непроизвольно сжимаются.
Отогнав навязчивое воспоминание о кошмарных минутах перед родами (как лежу на спине, а моя акушерка куда-то ушла), я поворачиваюсь на бок. Беру в руку телефон, нажимаю на иконку приложения и вижу фото Лекса. Он стоит на фоне нашего клуба в Сан-Франциско, скрестив руки на груди и натянув шапочку до самых бровей. «Привет, СФ!» – гласит подпись. Я смотрю на дату. Ну да, сегодня открытие. И я тоже должна была присутствовать.
Из спальни по-прежнему доносится тихое похрапывание. Не иначе, Ребекка накапала ему в ушко какое-то волшебное зелье или подмешала что-то в молочную смесь!
Оливия никогда не потащилась бы в бар и не стала бы принимать наркотики – наркотики! – подари ей судьба возможность заботиться о живом, дышащем полуторамесячном младенце. Никогда! Она была бы возмущена моим поведением до глубины души. Шокирована. Ошарашена. Выигрыш в рулетке под названием ЭКО достался не тому игроку.
Я переворачиваюсь на живот – трюк, проделать который было бы невозможно еще три недели назад. Я так его хотела, так мечтала о маленькой теплой ладошке в моей руке, так упорно шла к своей мечте! Выворачивалась наизнанку, чтобы его заполучить, истыкала себе иглой все бедра – лишь бы он появился. Мне так повезло – мне и сейчас везет. Как можно иметь все и не чувствовать ничего?
Я открываю жалюзи в гостиной; за платаном виднеется бледно-розовое небо. Смотрю на телефон и ужасаюсь. На экране всплывает уведомление: в девять часов Эш записан на плановый осмотр у педиатра. Через три часа!
Я падаю в кресло и представляю, как бегу вдоль Ист-Ривер, ритмично шурша кроссовками по асфальту; левой-правой, левой-правой, левой-правой; километры Манхэттена проносятся у меня под ногами. Но как только погружаюсь в сон, он просыпается.
Врач склоняет голову набок.
– А как вы сами себя чувствуете? – спрашивает она.
Перед ней на столе лежит медицинская карта Эша с заполненными шариковой ручкой таблицами; ее голос ласков и тягуч, как сгущенное молоко. Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю, изгоняя из легких вместе с воздухом желание сказать правду.
– Как справляетесь? – Она возвращает голову в исходное положение. – Без всякой помощи?
– Нормально, – говорю я. – Устаю, конечно, но кто не устает с младенцем?
– Как у малыша со сном?
– Знаете, этой ночью он ни разу не проснулся – такое с ним уже во второй раз. Впервые это случилось несколько недель назад. До сих пор не верится!
– Дайте угадаю: зато вы совсем не спали. – Ее голова склоняется на тридцать градусов; я отрицательно мотаю своей. – Типичная ситуация. – Она улыбается и похлопывает меня по колену. – Наверное, беспокоились, вдруг он не проснется?
Я киваю – вполне благовидное объяснение.
– Стиви, вам не о чем тревожиться, – продолжает она. – Малыш хорошо ест; отлично прибавляет в весе – некоторые из них к этому возрасту действительно начинают спать всю ночь. Главное, не рассказывайте об этом другим моим мамочкам! Он уже начал улыбаться?
– Нет.
Я чувствую, что должна назвать какую-нибудь причину, но ничего не приходит в голову. Мы обе смотрим на лежащего у меня на коленях ребенка.
– Можно мне его немного потискать? – спрашивает врач.
Я передаю ей Эша.
– Ну-ка, ну-ка, – воркует она. – Кто у нас такой мягенький? – Эш смотрит на нее своими круглыми глазами-блюдцами. – Очаровашка!
Улыбка, когда она наконец появляется, – естественно появляется, еще бы ей не появиться! – предназначена явно не мне. Она предназначена врачу – и Ребекке, которая присматривала за ним в мое отсутствие, которая окружила его теплом, любовью и заботой.
Эш знает, какая я ужасная мать.
Лежа на коленях у врача и впервые в жизни улыбаясь, он смотрит в мою сторону, но улыбка эта – не для меня.
Сорок шесть
Я цеплялась за эту ложь недели две-три, не больше.
Когда-то Нью-Йорк действительно был для меня всем. Теперь уже нет. Неясная тоска, из-за которой я подскакивала в три часа ночи, как от удара под дых, снова вернулась.
Сэм приглушил ее на время. Его присутствие не только отвлекало, оно дарило обещание; словно шепот струящегося из дымохода дымка: это вполне реально, это может случиться. Хотя я постоянно убеждала себя (или за меня говорил мой страх?), что даже если это и случится, то точно не с ним. Я тосковала о ребенке, ощущая дыру в том месте, где ему полагалось быть. А теперь Сэм исчез, и безжалостный луч светит в самый центр этой дыры.
Джесс продолжала задавать вопросы о Сэме.
– Вы с ним виделись? – с надеждой в голосе спросила она, когда мы ужинали в новой пиццерии в Нолите[45]. – Ты не передумала?
Я покачала головой, затем еще раз – для верности. На лице Джесс читалось страдание. Морщинка между бровями, появлявшаяся, когда она хмурилась, превратилась в глубокую борозду.
– Стиви, ты меня, конечно, извини, – вздохнула Джесс, – но я отказываюсь понимать. Он был таким хорошим и так тебе подходил!
Когда она упомянула его в четвертый раз, я взорвалась:
– Знаешь что! У тебя ведь есть телефон Сэма? Если тебе так хочется его увидеть, возьми да позвони ему сама.
После этого вопросы прекратились.
В понедельник, около восьми, мы с Лексом встретились в клубе – утром они с Кристин как раз вернулись из Лондона. Как только я вошла, он вскочил на ноги и похлопал меня по спине, словно его не было гораздо дольше недели.
– Ты не похож на человека, который только что сошел с самолета после ночного рейса, – сказала я. – Как тебе Лондон?
– Потрясающий город! Не понимаю, почему ты оттуда уехала.
– Спасибо. Надеюсь, сомнения в моей адекватности – всего лишь шутка.
– Он такой мультикультурный – гораздо в большей степени, чем Нью-Йорк. К тому же качество еды в ресторанах значительно улучшилось за последние пять лет. Когда я приехал туда впервые, я почти ничего не ел целую неделю. А Восточный Лондон? Круче, чем Бруклин, – намного круче. Там чувствуется энергия. Более того, британцы научились улыбаться! Когда это произошло?
– Только не говори, что ты собрался переезжать!
– Боже упаси! Нью-Йорк – мой вечный порт приписки. Хотя кое-какие новости у меня есть.
Он сделал ей предложение, думаю я. Привел ее в какое-нибудь романтичное, по мнению всех американцев, место (видовая площадка «Осколка», или цветочный рынок на Коламбия-роуд, или мост Миллениум), опустился на одно колено и попросил ее руки, протягивая «алмаз величиной с отель “Ритц”»[46]. И все это в Лондоне, в моем Лондоне!
– Я нашел помещение.
– Что?
– Для клуба!
– Я даже не знала, что ты его искал.
Мы, конечно, говорили вскользь о выходе на международный уровень. Но Лондон? Почему он ничего мне не сказал?
– Да я особо и не искал, а тебе не говорил потому, что это твой родной город. Ты не смогла бы остаться беспристрастной.
– Вообще-то я не из Лондона.
– Как бы там ни было, помещение я нашел, и оно идеальное.
– Правда? И где?
– На Олд-стрит. Знаешь этот район?
– Конечно. Шордитч. Силиконовая кольцевая развязка.
– Точно. Суперхипстерский, супертехнологичный район. Правда, помещение требует ремонта – понадобится несколько месяцев, чтобы привести все в надлежащий вид. Сама знаешь, как это бывает. Но я хочу, чтобы именно ты открыла лондонский клуб, когда придет время. А еще я тут подумал, учитывая вашу с Сэмом историю…
– И?..
– Лондон – твой город. Ты знаешь там все ходы и выходы. Знаешь обстановку. Возможно, даже знаешь потенциальных клиентов. Это твой проект.
– Лекс, такая большая ответственность…
– Да, и ты к ней готова. Только потом тебе придется вернуться. В конце концов, ты нужна мне здесь. Ну а там будешь нужна примерно в первые полгода после открытия.
– Обалдеть!
– Как тебе идея? Нравится?
– Неожиданно. Пытаюсь уложить в голове твои слова. Насколько я помню, следующим на очереди был клуб в Портленде. Но вообще-то идея классная, мне нравится!
– Портленд подождет. Сейчас лучше сосредоточить все усилия на Лондоне. Лови момент, Стиви. Это будет твой клуб. Ты доказала свою компетентность – более чем успешно. Пришло время играть по-взрослому.
На следующее утро во время пробежки, когда я смотрела, как ветер лохматит воды Ист-Ривер, у меня в голове созрел план. Узел, которым я была привязана к Нью-Йорку, начал ослабевать.
Сорок семь
Я узнаю Ребекку по характерному стуку в дверь. После вечерней вылазки с Мирой меня накрыла депрессия, и меньше всего мне сейчас хочется с кем-то общаться. Но, открыв дверь и передав Ребекке Эша, я чувствую непривычную легкость в теле и радуюсь приходу сестры.
Вняв совету Ребекки, я наполняю ванну, погружаюсь в воду по шею и закрываю глаза.
Чтобы смыть безумную ярость, охватившую меня в мрачные ночные часы.
Чтобы забыть, что, когда он проснулся и начал орать, я заорала в ответ: «Хватит реветь! Замолчи, ради бога!» А потом закрыла ему рот ладонью, и его глаза расширились от ужаса. Какое же это было облегчение – не слышать наконец ничего! Когда я убрала ладонь, в его крике появились горестные нотки.
– Я подумала, ты не прочь отдохнуть хотя бы пару часиков, – весело говорит Ребекка, когда я заканчиваю одеваться. – К тому же у меня есть скрытый мотив: хочу наконец увидеть своего племянника с открытыми глазами, а не спящим, как предыдущей ночью. Может, даже поймаю его улыбку.
– Намекаешь, что мне стоит прогуляться?
– Да. Подыши свежим воздухом. Съезди в центр, спокойно пообедай в одиночестве, – помнится, ты рассказывала, что постоянно так делала в Нью-Йорке.
– Спасибо за предложение, Ребекка, но у меня совершенно нет сил…