– Господи, как же он на тебя похож! – сказала Мира, входя в комнату.
– Правда?
– Неужели сама не видишь? Хотя я тоже не замечала с Беатрис. У него твоя улыбка!
При этом воспоминании у меня теплеет на душе. Я перестаю думать о работе, о Лексе. Смахнув навернувшиеся слезы, я стою на лестнице и жду, пока Йонна с Эшем на руках поднимется по ступенькам.
Пятьдесят восемь
– Давай сделаем что-нибудь вместе до твоего отъезда, – сказала Джесс. – Например, сгоняем куда-нибудь на выходные. Конечно, если ты не против. Я не собираюсь тебя монополизировать – знаю, что многим хотелось бы повидаться с тобой напоследок.
– Для этого есть прощальные вечеринки, – улыбнулась я. – Конечно, я не против! Какие идеи?
– Можно смотаться на Тёркс и Кайкос или на Багамы. Всего пара часов полета! Естественно, все расходы я беру на себя.
– С ума сойти! То есть… было бы чудесно. Просто я не уверена, что смогу выкроить даже пару дней до отъезда. Нужно еще столько всего организовать, к тому же…
– Ладно, забудь. Я должна была спланировать все заранее. Отложим это до следующего раза. Например, до твоего сорокалетия.
– Сорок! – простонала я. – Даже не напоминай.
А как же ребенок? Ведь малышка уже появится на свет, когда мне стукнет сорок, – распространяется ли приглашение и на нее? Наверняка Джесс об этом не подумала. Помнится, Мира не раз возмущалась, что бездетные никогда не берут детей в расчет, совершенно о них забывают. Признаться, я и сама этим грешила.
– Как насчет однодневной поездки в ближайшие пару недель?
– Отлично, только давай выберем что-нибудь поскромнее.
Джесс улыбнулась.
– Предоставь это мне, – сказала она.
В воскресенье утром мы встретились у Центрального вокзала, сели в вагон, отыскав свои места по левую сторону, и отправились на север штата, следуя за изгибами серо-голубой реки. Мы ехали в художественный музей в двух часах от Нью-Йорка – тот самый, где побывали за год до моего переезда.
– Помнишь, как мы приезжали туда в прошлый раз? Это было в конце твоего отпуска, в один их тех невыносимо душных дней, когда хочется во что бы то ни стало вырваться из города.
– Да, – кивнула я.
– Я подумала, будет здорово снова там побывать. Совершенно уникальное место!
– Мне тоже очень понравилось: я давно собиралась туда вернуться. Спасибо, Джесс! Это именно то, чего я хотела.
– А помнишь картины на стенах? – спросила она.
– Сола Левитта? Конечно!
– Благодаря тебе я стала его фанаткой. Даже купила пару его работ.
Когда мы подошли к музею и встали в очередь для посетителей с заранее купленными билетами, я стала вспоминать наш предыдущий визит.
Джесс, как обычно, владела всей информацией об экспозиции. Я всегда подозревала, что искусство как таковое не особо ее привлекает – для нее оно было лишь одним из объектов инвестирования, наряду с недвижимостью и винтажными автомобилями. Всякий раз, когда мы посещали какую-нибудь выставку, Джесс тщательно готовилась и собирала целое досье – мне порой казалось, что у нее в сумке лежит кипа шпаргалок и она украдкой в них подглядывает, пока я не вижу.
– Главная тема работ Майкла Хейзера – могущество пустоты, – сказала она, когда мы разглядывали вереницу глубоких ям, выдолбленных в бетонном полу.
Меня всегда раздражали ее неуклюжие комментарии, но сейчас я вдруг подумала, что, возможно, была к ней несправедлива. Ведь те слова предназначались для ребенка, которому она десятки лет назад посылала журналы об искусстве, чье увлечение поощряла и взращивала. Поэтому она так себя и вела.
Но в этот раз все было по-другому. Когда мы ходили по музею, любуясь причудливой игрой света, проникающего сквозь расположенные в шахматном порядке окна, я не услышала от нее ни теорий о концептуальном искусстве, ни кратких биографий художников.
– Знаешь, – сказала она, когда мы подошли к тому же выходу с зияющими в земле аккуратными черными пустотами в форме квадрата, круга и треугольника, – есть в этих дырах что-то притягательное. Так и хочется сигануть вниз!
– Не поверишь – я как раз об этом подумала! – рассмеялась я. – Попробуем?
– А вдруг потом не сможем выбраться? – ответила она. – Давай лучше в прятки! Помнишь темные залы внизу? Там еще такие огромные ржавые скульптуры наподобие мини-лабиринтов?
– Точно! Лучшего места не придумаешь, – согласилась я. На Джесс были черные обтягивающие джинсы и черная блузка без рукавов. – Боюсь, тебя могут принять за один из экспонатов, если будешь там прятаться.
– Ладно, тогда буду искать. Время пошло: десять, девять…
Я ринулась вниз по металлическим ступеням в подвальные залы, хихикая как девчонка и словно возвращаясь в детство, когда мы вот так же играли с ней в прятки. Присев на корточки за бетонным столбом, я думала о промахах и недоразумениях своих первых лет в Нью-Йорке. Мы с Джесс напоминали тогда пару неуклюжих танцоров, которые только учатся вальсировать и постоянно оттаптывают друг другу ноги. Как далеко мы продвинулись с тех пор, сколько барьеров преодолели! Может, поэтому она и хотела снова приехать в этот музей? Чтобы сравнить настоящее и прошлое?
Когда она нашла меня (а потом я ее – в зале с притаившимся в углу гигантским пауком), мы пошли искать рисунки, которыми любовались в прошлый раз. На них были изображены бесконечные ряды кубов с тонкими гранями; внутри каждого куба хаотично сплетались волнистые линии, нанесенные простым карандашом и пастелью, – некоторые совсем бледные, как море у кромки горизонта. Но рисунки куда-то исчезли.
Через две недели после финального совместного выхода состоялся наш последний воскресный ужин. Мы сидели в итальянском ресторанчике неподалеку от ее квартиры – Джесс называла его «наш ресторан», потому что мы ели там вместе чаще, чем где-либо еще. Вдруг она положила на стол коробку, обернутую коричневой бумагой и перевязанную малиновой лентой.
– Это тебе, – сказала она, звякнув золотыми браслетами на правом запястье. – Что-то вроде прощального подарка.
– Джесс, не стоило… – Голос предательски дрогнул; я не ожидала, что она мне что-то подарит. Мой отъезд стал пугающе реальным.
– Открывай уже.
Я просунула палец под обертку. Затаила дыхание, мысленно репетируя свою реакцию – на случай, если мне не понравится, – и вынула рамку.
– О боже!
Это была репродукция, изображавшая мешанину из темных волнистых линий зеленого, коричневого и синего цветов; внизу извивались линии более ярких оттенков – розового, красного, желтого. Я мгновенно узнала стиль художника.
– Джесс…
– Я хотела подарить тебе один из его рисунков – вроде тех, что мы видели тогда в музее, – сказала она. – Как только решила вернуться туда с тобой. А потом увидела эту репродукцию – к тому же знала, что тебе нравятся две его картины, которые висят у меня. Но ты не обязана ее брать, если не хочешь.
Она была разноцветная и яркая, моя картина; хаотичная, а не структурированная и приглушенная, как другие рисунки на стене. Песня вместо шепота.
– Какое чудо! – сказала я.
Пятьдесят девять
Приготовленные к отправке письма лежат на ее рабочем столе – осталось только марки наклеить; список дел приколот к пробковой доске; пальто и пиджаки висят на вешалке у двери, а туфли по-прежнему стоят в шкафу. Папа явно ожидал, что мама вот-вот появится на пороге.
– Он хочет все это выбросить, но в то же время и мысли не допускает, что ее вещи исчезнут, – говорит Ребекка.
– Мы осторожно, да, Стиви? – говорит Джесс. – Самые дорогие ему предметы мы сохраним.
Весна сменилась летом; на клумбе возле дома расцвели анемоны; у двери величественно покачивается агафантус. Мы пьем чай на серой тиковой скамейке в саду, щурясь от яркого солнца, а Эш играет на расстеленном на лужайке одеяле.
– Итак, – говорю я, – с чего начнем: с одежды или документов?
Вздохнув, Джесс отвечает:
– Я начну с одежды. А ты разбери документы.
– Ты уверена? – уточняю я. Потому что перебирать одежду – более сложное задание; она до сих пор хранит мамин запах. Тогда как бумаги – всего лишь черно-белые описания вещей и событий.
– Уверена, – кивает она.
– Разложу их на две стопки, – говорю я. – То, что на выброс, вроде старых чеков, и то, что нужно сохранить.
– Отличная идея, – соглашается она.
В оклеенной постерами спальне Джесс, на нижней полке шкафа («Грабителям бы и в голову не пришло сюда заглянуть», – всегда говорила мама), лежат в жестяной коробке три папки на кольцах, где в пластиковых конвертах, проложенных цветными разделителями, хранятся свидетельства о рождении, дипломы, гарантийные талоны на бытовую технику и государственные облигации.
Эш сидит на полу под окном, играя с деревянными кубиками: берет один из них, внимательно изучает и кладет на место.
– Вот молодец! – говорю я, и он расплывается в улыбке, показывая два белых зубика.
Я перевожу взгляд на папку. Перебираю пальцами пластиковые кармашки. Интересно, увижу ли я на них мамины отпечатки пальцев, если присмотрюсь получше?
Первая папка не вызывает вопросов. В ней банковские выписки тридцатилетней давности. Гарантийные талоны на холодильники и микроволновки, давно отправившиеся на свалку. Старые счета за корма для животных. Ничего стоящего. Следующая папка разделена на три части: Джессика, Ребекка, Стиви. Поборов искушение перейти сразу к своему файлу, я начинаю с документов Джесс.
Сверху лежит ее свидетельство о рождении. Я представляю, как родители сидят напротив служащего регистрационного отдела в мэрии некоего безымянного города; мама держит на руках ошарашенную Джесс, а папа, пунцовый от гордости, диктует имя новорожденной: «Д-Ж-Е-С – С-И-К-А М-Э-Й С-Т-Ю-А-Р-Т».
Детские фотографии. В младенчестве. В возрасте двух-трех лет. Вот Джесс в школьной форме и в спортивном костюме. Вот сертификат об успешно сданном экзамене по фортепиано. Школьные ведомости. Джессике есть чем гордиться в этом семестре! Она усердная ученица и заканчивает год со вторым результатом в классе.