Живя в Нью-Йорке, я и сама обожала так делать.
Даже не верится…
Если подойти ближе, наверняка можно заметить выглядывающие из-под шапочки седые прядки чуть ниже висков и в области шеи. Но с того места, где я сижу, он кажется таким же, как и четыре года назад, когда я видела его в последний раз.
Лекс.
На мгновение у меня возникает мысль его окликнуть; потом я вспоминаю о маме, которая наверняка сказала бы, что не стоит ворошить прошлое, что жизнь слишком коротка и что надо уметь прощать. А еще – о словах Ребекки: «Возможно, это увольнение – лучшее, что с тобой случалось», и понимаю, как же она была права.
Нет.
– Пожалуй, мы сегодня пойдем в другое место, – говорю я девушке-администратору.
И, прежде чем она успевает ответить, толкаю дверь на улицу, достаю из сумки телефон, печатаю: «Встретимся в винном баре на Десятой» и нажимаю «отправить».
Шестьдесят три
Холодильник уже несколько дней подозрительно дребезжит. Надо бы спросить Ребекку, нет ли у нее знакомого мастера; добавить «починить холодильник» к списку дел, сразу под «записаться на стрижку» и «забрать белье из химчистки». Этот список становится все длиннее, потому что у меня вечно не хватает времени.
За стенкой, в спальне, просыпается после дневного сна Эш, и я иду к нему. Не так давно он перебрался в кроватку побольше, доставшуюся ему «по наследству» от Лили и Пенни. До этого мы с ним спали в одной комнате, как сиротки в дортуаре, – я на придвинутой к окну двухместной кровати, а он в своей деревянной, у самой двери. Теперь же я сплю на раскладном диване в гостиной.
– Готовься переезжать, – сказала Ребекка, отдирая от изголовья принесенной кроватки наклейки с единорогами. – Тебе нужна отдельная комната.
Она права: в скором времени я начну подыскивать новую квартиру, когда возьму еще пару клиентов, и с деньгами станет получше. Ну а пока мне совсем не трудно каждый вечер раскладывать диван; я рада, что моя бывшая спальня превратилась в детскую с книжными полками на стене, кукольным домиком и деревянным гаражом на полу – Эш сам поднимает и опускает автоподъемник. Я не сомневаюсь, что поступила правильно, выделив ему отдельное пространство.
В прошлый уик-энд Нейтан приезжал ко мне в Лондон. Они с Эшем и раньше встречались: Нейтан прилетал на мое сорокалетие, а когда я привозила Эша в Нью-Йорк, всегда настаивал на «совместной прогулке». Но в этот раз он с удивлением заметил, как сильно изменился его крестник.
– Этот ребенок хоть когда-нибудь замолкает?
– Едва ли. Он у меня балаболка – весь в крестного.
– Мне за ним не угнаться. А тебе не приходило в голову, что твой сын, возможно, гений? Когда мы гуляли на детской площадке, он спросил у меня, сколько «во всем миле человеков». По-моему, он явно опережает в развитии обычных трехлеток!
– Намного. Мои гены!
Мы сидели на оранжевом диванчике в люксе Нейтана под триптихом из фотографий бульдогов в неоновых рамках.
– Честно говоря, это почти ничем не отличается от моей работы в журнале пятнадцать лет назад, – сказал он, вынимая бутылку шампанского из ведерка со льдом и наполняя мой бокал. – Гостиничная сеть оплачивает мне перелет, проживание, питание… Все, что от меня требуется, – пилить контент. Притом что вряд ли хоть один из моих подписчиков способен выложить полторы штуки баксов за ночь в таком отеле. Впрочем, мне грех жаловаться на жизнь! – Он поднял бокал. – А как у тебя с Джесс? Все еще отказываешься называть ее мамой?
– Нейтан! Ты прекрасно знаешь, что я называю ее Джесс.
– Может, твои чувства к ней стали более… дочерними?
– Да не особо. Хотя мы очень близки.
– Думаю, рано или поздно вы к этому придете. Буду следить за развитием событий. Кстати, эта цепочка тебе очень идет. Все-таки у меня отличный вкус, согласись?
– Несомненно, – сказала я, коснувшись крошечного изумрудика на пальце золотой руки-застежки. А потом повернулась к Нейтану и спросила: – Скажи честно, ты догадывался?
– Насчет Джесс?
– Ты же видел нас вместе чаще, чем кто-либо другой.
Вздохнув, он откинул со лба челку.
– Не знаю, Стиви. Думаю, я всегда чувствовал, что здесь что-то не так. То, как ты о ней говорила, разница в возрасте… Все это было странно. Она производила впечатление робкого, нерешительного человека. Что совершенно не вязалось с образом суровой начальницы. А как она на тебя смотрела! С каким-то диким отчаянием. Так что – да, у меня были некоторые подозрения.
– Почему ты ничего мне не говорил?
– Это прозвучало бы как бред сумасшедшего. И потом, можешь не верить, но я не считал себя вправе лезть в вашу жизнь.
– Почему тогда я не видела того, что видел ты?
– Думаю, видела. И в глубине души тоже знала: что-то здесь не так.
А ведь он прав. Где-то на задворках моего сознания всегда звучал отдаленный гул, неясный, едва различимый шепот.
– Да, – кивнула я.
– Было бы где разгуляться моему психотерапевту! Прям именины души! Я даже сам стал задумываться. У меня ведь тоже большая семья, значительная разница в возрасте с братьями-сестрами…
– Нейтан!
– Ладно, ладно, ты права. И все-таки… везет же тебе! А вот моя мама точно моя мама, хотя и предпочла бы ею не быть. Ну а с отцом – то есть дедушкой – вы теперь чаще видитесь?
– Где-то раз в два месяца. Они с Эшем прекрасно ладят. Ты ведь знаешь, как Эш тянется к мужчинам – он и от тебя в восторге. Но при виде моего папы просто сияет.
Поначалу я думала, что навещаю папу из чувства долга – ведь ему так одиноко; да и мама очень этого хотела бы. Но со временем заметила, что с нетерпением жду очередной встречи, возможности побыть на природе. Живя в Лондоне, я часто скучаю по сочной зелени полей и лесов, по беспрестанному пению птиц и жужжанию насекомых, по зреющему на полях урожаю, по ночной тишине и звездам. Возможно, я просто скучаю по маме.
Я еще не до конца простила папу за его роль в сохранении тайны, за отношение к Джесс и за равнодушие ко мне. Но теперь я вижу подоплеку – так проявляется текстура ткани, если разглядывать ее под микроскопом. Гнев порождается страхом, но победить его может только любовь. Теперь я это понимаю. Но в последнее время все чаще задумываюсь (и хотя пытаюсь гнать от себя эту мысль, она упрямо пробивается вновь, словно сорная трава): что если отчуждение между мной и отцом вызвано какой-то другой причиной? И тот факт, что я появилась на свет в результате подростковой беременности, здесь вообще ни при чем?
– Она хотела, чтобы ты принадлежала только ей, – сказала как-то Джесс о маме.
Вот я и думаю: может, когда я была малышкой, мама не подпускала ко мне не только Джесс, но и папу? Лишившись карьеры, она решила лишить нас отношений. Мы с папой так редко оставались наедине.
– Стиви, не приставай к папе, – только и слышала я в раннем детстве.
А на мои «почему?» мама отвечала, что он доит коров, или задает корм скоту, или прилег отдохнуть после тяжелого дня. Всякий раз я неохотно подчинялась, пока в конце концов не перестала задавать вопросы.
Я внутренне содрогаюсь, когда думаю об этом. С корнем вырываю из сердца ядовитый сорняк и мысленно возвращаюсь к папиному телефонному звонку, на котором настояла мама; умирая, она пыталась нас воссоединить. Вот это на нее похоже. И теперь мы с папой заново сшиваем разорванное лоскутное одеяло наших отношений из общих клеток, воспоминаний и времени, раскапывая в процессе драгоценные крупицы схожих интересов.
Мы оба стараемся. На прошлой неделе, когда Йонна заболела, папа приехал в Лондон и целый день присматривал за Эшем.
– Парень вел себя прекрасно, – отчитался он вечером. – Чего не скажешь обо мне.
Оказалось, Эш сегодня захотел покататься на беговеле в парке, и папа случайно прищемил ему подбородок застежкой шлема; на коже осталась едва заметная отметина.
– Бедняжка рыдал добрых пять минут, – добавил папа, и мне вдруг стало так его жаль.
– Не переживай! – улыбнулась я. – Через неделю и следа не останется.
– Это моя вина, – продолжал сокрушаться папа.
И тогда я обняла его и сказала:
– Шшш, не кори себя! Со мной постоянно такое случается.
Меня потрясло его отчаяние, его неравнодушие.
Под конец мы с Нейтаном решили где-нибудь поужинать и вышли на узкие улочки Сохо.
Я повела его в старый мрачноватый ресторанчик со свечами в винных бутылках, а затем в обшарпанный подвальный бар. Когда мы выпили по коктейлю и пошли на второй круг, Нейтан, конечно же, спросил, удалось ли мне встретиться с биологическим отцом. Я ответила, что мы пока только переписываемся. Отыскать его не составило труда, и он очень обрадовался, когда я его нашла; когда-нибудь мы обязательно встретимся, но не сейчас.
В полночь я попросила Нейтана проводить меня до метро. Потому что вспомнила, как утром Эш цеплялся за мой джемпер: «Нет, мамочка, не уходи на работу!» Мне хотелось поскорее оказаться дома, проскользнуть в тишину его комнаты, склониться над его кроваткой, вдохнуть его сонный запах, укутать выпроставшуюся из-под теплого одеяла ножку. Я могла бы проделать весь путь до дома бегом – даже с закрытыми глазами.
Я пинаю холодильник. Эш, который сидит на полу и рисует, поднимает глаза.
– Мамочка, ему же больно!
Дребезжание прекращается.
– Вот видишь! – торжествую я.
Но тут холодильник опять начинает тарахтеть. А, чтоб тебя! Я вскидываю руки в бессильной ярости, и Эш весело хихикает. Я снова взмахиваю руками с усердием профессионального теннисиста и повторяю «ЧТОБ ТЕБЯ!» – на этот раз чуть более агрессивно. Эш заливисто хохочет, как будто в жизни не видел ничего забавнее; скрючившись пополам, он все смеется и смеется, пока у него не розовеют щеки. «Мамочка смешная!» – говорит он, переведя дух.
Когда Эш возвращается к рисованию, я беру в руки телефон. Мне должно прийти важное письмо по работе, а еще надо позвонить Ребекке насчет холодильника – сегодня пятница, и найти хоть какого-нибудь мастера на выходных просто нереально.