Сейчас это было как никогда важно. Дело, которое им с «Плясуньей» предстояло на этот раз, нельзя было провалить.
Последние пять лет Марна перестала брать даже попутные грузы, промышляя исключительно перевозками пассажиров. И этот заказ мог оказаться самым важным в ее жизни. На этот раз на ее борт должен был взойти не очередной политик, не труппа актеров и не певица, отправляющаяся в тур по континентам.
Единственным пассажиром «Плясуньи» должен был стать доктор.
Марна мало знала об эпидемии на острове Вацлат. Она началась несколько недель назад, и город сразу же объявили карантинной зоной. Большего не пронюхали даже вездесущие газетчики. Даже редакция «Парнаса», про чьих Пишущих шутили, что им можно поручить найти иголку в темноте чужой спальни.
Марна усмехнулась. Контракт с «Парнасом» сухо шуршал дорогой гербовой бумагой у нее в кармане. Она никогда не упускала побочных заработков.
Правда, к контракту прилагалась мелкая неприятность — мальчик из редакции. Фотограф. Лет на десять моложе Марны, щуплый, с непослушными каштановыми кудрями. Смотрел, как волчонок, исподлобья, колючим голубым взглядом. Марна видела только один его глаз. Половина лица Оскара была прикрыта волосами. Впрочем, Марна на его счет не переживала. Газетчики «Парнаса» были выносливыми, не жаловались ни на качку, ни на голод и могли за себя постоять в бою. Поэтому она никогда не возражала против их присутствия, если редакция платила. А редакция платила всегда.
Вторым незнакомым ей членом экипажа в этом плавании была ведьма. Она прибыла на борт утром, за сутки до начала плаванья. Без колдуна Марна давно не рисковала выходить в море, как и большинство капитанов, хоть сколько-то заботившихся о сохранности корабля и груза. Джонатан, с которым они плавали три года, недавно взял расчет, соблазнившись какой-то юной особой в одном из южных портов. Ведьму спонсировал город, как и все плавание. А значит, можно было рассчитывать, что она была лучшей из тех, кого удалось купить. Было очень важно, чтобы единственный волонтер, согласившийся плыть на Вацлат, прибыл туда в целости и сохранности.
Ведьму звали Анной, и Марна ничего не могла о ней сказать кроме того, что на вид она была ее ровесницей, — черноволосая, черноглазая, совсем невысокого роста. Марна пыталась отговорить Анну отправляться в плаванье в строгом черном пальто с роскошным воротником из черной лисы и тем более на шпильках, но та лишь посмотрела на нее с презрением. Марна не стала настаивать. Вся чародейская братия отличалась эксцентричностью.
Под вечер на борт, наконец, взошел сам доктор Хаук Снор. Марна ничего о нем не знала. Слышала только, что он аристократ. Она боялась увидеть изнеженного, капризного мужчину, который все плаванье будет ее донимать. Был у нее один пассажир, который в четыре утра ломился в ее каюту, до крайности возмущенный криками чаек. Как раз был наследник одного из древнейших родов.
Но доктор оказался совсем из иной породы. На голову выше Марны, широкоплечий, в безупречно сидящей темно-синей шинели. В руках он держал кожаный саквояж, рукоять которого была опечатана пломбой с королевским вензелем. Его длинные темно-русые волосы были тщательно зачесаны назад, открывая лицо. Ему было около сорока лет. Он носил аккуратную бородку и бакенбарды, имел безупречную осанку, а в его движениях чувствовалась сдержанная грация. Те, кто так двигается, на уроках танцев были внимательны и не мечтали сломать ногу, чтобы только подольше не участвовать в этом фарсе.
Хаук Снор пожал протянутую Марной ладонь. Марна мысленно поставила доктору еще один плюс. Она не терпела, когда мужчины целовали ей руку. Если она протягивала ее для пожатия, значит, протягивала ее равному. Коллеге, соратнику. Соратникам рук не целуют — с ними сражаются бок о бок. И иногда умирают, тоже рядом. Какие уж тут поцелуи.
— Приветствую вас на борту «Плясуньи», доктор Хаук, — сказала Марна дежурным голосом.
— Я рад, что мое путешествие доверили именно вам, капитан Марна Линн Торви. Я надеюсь оказаться на Вацлате через неделю. Как вы думаете, мы успеем?
— По плану путь займет восемь дней, доктор, — ледяным голосом ответила Марна.
Она не любила, когда ее звали полным именем. И не любила, когда пассажиры устанавливали свои сроки.
— Послушайте, капитан Торви… Видите ли, мое присутствие на Вацлате — не мой каприз и не каприз людей, спонсирующих это путешествие. Если мы не прибудем через семь дней, шансы ликвидировать эпидемию будут чудовищно малы. Могу ли я надеяться, что вы сделаете все, чтобы помочь мне спасти людей, которые ждут меня на том берегу?
— Вы бессовестный манипулятор, доктор Хаук, — скривилась Марна. — Что я, скажите на милость, должна сделать? Очистить воды от пиратов? Или лично нырять на дно, пока не переловлю всех левиафанов? В сроки заложены возможные поломки корабля, которые замедлят его ход. Вы знаете, что по суше до Вацлата вы не доберетесь, а на дирижабле путешествовать еще опаснее, к тому же намного дольше.
Она с вызовом посмотрела доктору в глаза. С этими аристократами всегда так: у них вечно есть какая-то высшая цель. Один сгорает от любви, другой теряет миллионы каждую минуту задержки. Причина доктора выглядела, конечно, убедительнее остальных. Но на «Плясунье» распоряжалась Марна, и это была не первая благородная миссия, с которой они выходили в плаванье.
Но Хаук вовсе не собирался протестовать. Он выглядел скорее расстроенным и очень обеспокоенным, чем раздраженным. И почему-то Марне стало стыдно, будто это она так широко разлила море и населила его столькими опасностями.
— В таком случае… могу ли я просить вас, капитан…
— Капитан, экран на грота-гаф-триселе барахлит! — раздался с другого конца палубы крик штурмана, Эриха.
— Мне пора. Приходите сегодня на ужин в капитанскую каюту, доктор, там я познакомлю вас с несколькими членами экипажа. И вы выскажете мне все свои просьбы.
Она салютовала ему, прочертив указательным пальцем линию от кончика подбородка. Ее всегда раздражал этот жест, но она безукоризненно соблюдала этикет. По крайней мере, до выхода в море.
Доктор только коротко кивнул ей в ответ.
Марна не видела, но Хаук Снор еще несколько минут стоял у борта, задумчиво глядя, как она, уперевшись ногами в основание мачты, двумя руками натягивает канат, разворачивавший экран.
…
Марна редко отказывала себе в удобствах. Раньше она полагала, что комфорт расхолаживает и делает человека изнеженным. Но с годами она поняла, что вскакивать в бой с матраса, который полностью повторяет во сне контуры тела и пахнет лавандой, гораздо легче, чем с лавки, на которой затекает спина. А еще оказалось, что головная боль мешает соображать, а от сна на досках голова болеть будет точно.
Поэтому каюта Марны была похожа на номер в дорогом отеле. Она не постеснялась поставить там круглую кровать с бархатными покрывалами, шкаф из красного дерева и несколько шаров-трансляторов.
Вторая комната, служившая столовой для приемов, была обставлена менее роскошно и была меньше спальни. Стол тянулся вдоль стены, облицованной тонкими дощечками с искусной резьбой. Здесь были цветы и неведомые птицы, замершие в вечном танце. Такие дощечки делали на Востоке, и Марна была влюблена в этих длинношеих птиц с первого взгляда.
Вдоль стола стояли несколько тяжелых кресел, обитых красным бархатом, а по стенам тянулись несколько рядов маленьких фонариков, имитирующих свет свечей.
К сегодняшнему ужину Марна распорядилась открыть несколько бутылок красного вина. Выходя из спальни, она неожиданно для самой себя задержалась у зеркала. Несколько секунд она разглядывала свое отражение, а потом потянула за край черной ленты, позволяя волосам рассыпаться по плечам, закрывая капитанские эполеты. В пансионате ей говорили, что у нее красивые волосы. Потом ей много лет было не до них: с тех пор, как ей удалось поступить юнгой на грузовой корабль «Фортуна», притворившись мальчиком, единственное, что ее заботило, — вовремя подстригать их, чтобы они, отрастая, не выдавали излишнюю женственность ее лица. А потом она уже могла позволить себе отрастить их до любой, даже самой вызывающей длины: никто не сказал бы ни слова поперек капитану Торви.
Скривившись, она несколько раз провела расческой по волосам и, подумав, заплела их в воздушную косу, завязав ее все той же лентой. Потом, отчаянно пытаясь не думать, а зачем она это делает, Марна взяла со столика пыльный флакон терпких восточных духов и нанесла несколько капель на манжеты.
На ужин она пригласила своего штурмана Эриха, Анну, лоцмана Налу, фотографа «Парнаса» Оскара и старпома Ульве. С Эрихом они плавали с тех самых пор, как «Плясунья» была спущена на воду. Этот невысокий бледный мужчина с жесткими рыжими усами и веснушками, густо обсыпавшими его лицо, был для Марны лучшим другом все эти годы. В одном из боев Эрих потерял левую руку, и теперь ее заменял металлический протез. Эрих отказался делать его похожим на настоящую руку и никогда не закрывал рукавом. В результате все могли беспрепятственно любоваться, как шестеренки протеза крутятся быстрее, когда он сгибает руку или шевелит пальцами. Хорошо хоть рука не ржавела от сырого морского воздуха, иначе Эрих с удовольствием бы ей скрипел и шутливо жаловался на радикулит!
Нала была ее недавней «находкой». В одном из плаваний два года назад, Марна взялась везти к мужу некую высокопоставленную особу. Эта женщина все плавание не выходила из каюты, и никто не видел ее лица и не слышал голоса — она была с головы до ног завернута в черные шелка. С ней была юная, такая же молчаливая служанка. Незадолго до прибытия девушка пришла к Марне в каюту, и, разрыдавшись, попросила оставить ее на корабле. Она сказала, что прекрасно владеет навигацией и умеет пользоваться экранами и астролябией. Откуда она все это знает — Нала так и не призналась. Марна, недолго думая, ночью спустила под воду свой личный батискаф, а утром подняла скандал, сказав, что служанка пассажирки сбежала, угнав ее подлодку. Женщина не сказала ни слова. По прибытию на берег, Марне выплатили сумму большую аккуратно на стоимость ее батискафа. Когда они отошли от порта, Нала наконец-то смогла выйти из трюма.