— Это касается также и нашей знакомой, — спросил он, — матери Марии — настоятельницы Багсверда?
Дьякон ответил не сразу.
— Мы будем стремиться к этому, — произнес он.
Каспер сложил лотерейный билет.
— На этом билете есть несколько цифр, — сказал он. — Номера телефонов и всякое другое. И еще выигравший номер. Мне они больше не понадобятся. Там, куда я направляюсь.
Он засунул билет в нагрудный карман одеяния дьякона.
— Символический вклад, — сказал он, — в богоугодное дело интеграции строптивых дам.
Дьякон проводил его к выходу.
— Может, скажете пару слов благодарности? — спросил Каспер. — Это все-таки почти миллион.
— Пахомий Великий, — ответил старик, — примерно в 307 году путем Божественного откровения получил несколько монастырских правил, которые мы до сих пор соблюдаем. В откровении этом говорилось среди прочего, что если кто-то подает милостыню своим братьям и сестрам, то благодарить должен дающий.
Каспер и дьякон посмотрели друг на друга. Затем Каспер поклонился.
— Спасибо, — сказал он. — Вам. Восточной церкви. И Датской Государственной лотерее.
3
Он оставил машину на Нюбровай. Как и в прошлый раз. Но теперь он проехал мимо домов и спустился к берегу озера.
Он шел, едва передвигая ноги. Он похудел килограммов на пятнадцать. Жира совсем не осталось, даже на ягодицах. Синяки появлялись мгновенно, стоило ему лишь немного посидеть на стуле во время допросов.
Он нашел место в ограде напротив маленькой церкви с куполом, где монастырь не было видно из-за деревьев. Каким-то чудом он смог перетащить свое тело через забор на другую сторону. Но прежде чем встать и пойти дальше, ему пришлось отлежаться в траве минут десять.
Он вошел в главное здание через черный ход. Коридоры были пусты. Где-то вдалеке шла служба. Звучал Бах — одна из пасхальных кантат, та, где есть слова «Возрадуйтесь, сердца».
Где-то за этими звуками он услышал то, что искал.
Он поднялся на лифте в гостевой флигель. Их поместили в ту келью, которая когда-то была отведена ему. Когда он был монахиней.
Он постучал и вошел. Стине и Клара-Мария сидели на кровати и пили чай. Между ними высилась гора кукол. Он взял стул — тот стул, на котором когда-то сидела Синяя Дама.
Окружающее их звучание было больше помещения, оно было сводчатым, словно собор. Ему и прежде доводилось быть свидетелем того, как интерференция между родителями и детьми принимала такую форму — когда между ними действительно присутствовала любовь. И когда и женщина, и ребенок обретали сходство с персонажами греческой мифологии.
Он был чужим в этой звуковой картине. Ему в ней не было места. Он не имел на нее права. Его никогда не пустят внутрь. Слишком поздно.
— Хорошо, что ты пришел, — сказала девочка. — Будешь читать мне перед сном. И еще играть. И на скрипке, и на пианино. Что-нибудь этого, Баха. Каждый вечер.
Он подошел поближе.
— Я буду сидеть у тебя на коленях. А ты будешь гладить меня. Каждый вечер. Я это очень люблю.
Она стала напевать. Это была «Bona Nox». Он почувствовал, что его прошиб пот.
— Пройдет много времени, — продолжала она. — Много, много времени. Пока ты не расплатишься. За то, что тебя не было в моем детстве.
Она хлопнула по куклам.
— Двести кукол «Братц». А они обещали мне пятьсот. Обещали!
Она встала.
— Пока. — сказала она. — Я пойду поиграю.
Проходя мимо, она остановилась. Погладила кончиками пальцев его подбородок. Как взрослая женщина.
— Она моя, — сказала девочка. — Моя мама. Только моя.
Он кивнул.
— Я думаю, что ты не должен ей говорить ничего такого, — продолжала она, — чего нельзя было бы сказать при мне.
Он снова кивнул. Обаяние девочки было несокрушимо. Словно обаяние Караяна. Никто не может перечить Караяну. Или Рихтеру. Даже Бергману не может.
И она вышла из комнаты.
Он подождал, пока не установилось собственное звучание Стине. Оно тоже представляло собой пространство. Несколько иной формы, чем общее с ребенком. Он слышал это пространство с самого первого раза. На берегу. Тогда ему захотелось проникнуть внутрь. «Захотелось» — неверное слово. Его туда затянуло. И потом он так никогда и не смог выбраться обратно. Никогда не хотел.
Там было просторно. Никакой мебели. Никаких ловушек. Никаких оговорок. И тем не менее. Какое-то одно место всегда оставалось недоступным. Но теперь ему уже нечего было терять.
— Ты сидела два года в Хорсенсе, — сказал он. — До нашей встречи. За убийство.
Ему случалось общаться с разными преступниками. Цирк — многогранный мир. Убийство всегда порождает некое особое звучание. Звучание чего-то окончательного. Сейчас оно тоже возникло вокруг них. Так бывает со словами: стоит их произнести — и мгновенно возникает фрагмент обозначаемой ими действительности.
— Это был любовник, — сказала она. — Он изнасиловал меня. Это случилось, когда он собирался сделать это во второй раз.
Он прислушался к ее системе.
— Насилие всегда оставляет след. Я никогда не буду ступать на него.
Она встала, подошла к нему сзади.
— Я рада, — сказала она. — Черт возьми, как я рада этому.
Она провела рукой по его затылку. Его реле отключились. Мозг отключился. Синапсы перестали действовать. Он пропадал не за грош. Он был беззащитен перед ней. С улицы донесся детский смех.
— Сколько времени они здесь пробудут? — спросил он. — Дети?
— Они улетают домой завтра. Все, кроме Клары-Марии.
— А что насчет предсказаний землетрясения?
— Мне надо было что-то придумать. Чтобы объяснить тебе наше с ней знакомство.
Где-то далеко, далеко в глубине его, зазвенел предупредительный сигнал. Но он был так далеко. Он почувствовал тепло ее ладоней. Почти как горячие угли. И перестал что-либо слышать.
4
Он проснулся с осознанием, что женщина и ребенок покинули его.
Сон был тяжелым. Во сне к нему являлись видения, словно в опиумном угаре. Тело было истерзано, глаза склеились от вязкого макового сна. Он сканировал здание — они исчезли. Пошатываясь, он вышел в коридор и открыл дверь в их келью. Кровать была несмята. Куклы исчезли. Одежда тоже.
Он плеснул в лицо холодной водой. Отражение в зеркале более не обращалось к читательницам дамских журналов. Оно взывало к пластическим хирургам. К хоспису Государственной больницы.
Звучала одна из утренних молитв. Из церкви. Она проникала сквозь каменные стены. Шестьдесят женщин в экстазе. А он с трудом держится на ногах.
В его детстве, когда все владельцы цирковых шатров были мужчины, а все матери — женщины, он мечтал, чтобы миром управляло женское начало. Теперь, когда это начало сбываться, в душу его стали закрадываться сомнения.
Он с трудом двинулся по белому коридору. Ему казалось, что он ползет на четвереньках. Перед комнатой во фронтоне он остановился и прислушался.
Оттуда звучал голос африканки.
— Коробка, — объясняла она. — С тремя сотнями кукол. Из игрушечного магазина «Фэттер БР». Она не могла пропасть. Она должна где-то у вас стоять.
Для мистиков и клоунов любая спонтанно возникшая ситуация начинает искриться в лучах солнечного света. Словно видимый и слышимый драгоценный камень. Он открыл дверь.
Она сидела за столом Синей Дамы. Нога ее была в гипсе. На темном лице розовели раны. Они уже заживали.
Он слышал, что последний раз она спала, по меньшей мере, сутки назад. И что ей это дается без всякого напряжения.
— Где они? — спросил он.
Он сам слышал, что в его голосе были пыль и смола.
— Они напишут тебе. В течение месяца.
Любого другого человека он бы заставил все рассказать. Но не ее — момент был слишком неподходящим для того, чтобы калечить самого себя.
Началась молитва. Он услышал свое дыхание. Его система готовилась к последнему выходу. Ее взгляд остановился на нем. Он знал, что, если он совершит хотя бы малейшую ошибку, она выведет его из игры.
Он положил перед ней ключи от машины.
— Вчера мне пришлось украсть машину — чтобы добраться сюда. Она стоит у Нюброгорд. Ярко-синяя «БМВ». Я боюсь, что, когда ее найдут, это обернется против вас. Ведь меня отпустили только на основании вашего медицинского заключения. Машину надо вернуть на цирковую площадку в Беллахое. Как ты думаешь, можно попросить какую-нибудь младшую послушницу отогнать ее туда?
Ее глаза изучали его. Все звучание и внимание он сконцентрировал где-то у своих ног. Именно так он опустошал покерные салоны Европы. Никак не задействовать сердце. Не притворяться. Вместо этого сконцентрировать все внимание у ног.
Она встала.
— Ты увидишь их снова, — сказала она. — Стине и Клару-Марию. Может пройти год. Не надо спешить. Ты увидишь их.
— Я совершенно спокоен, — заверил он.
Она ходила с одним костылем. Невесомо. На мгновение он застыл, любуясь этим зрелищем. Бах бы тоже полюбовался. Даже если бы он находился в середине последней части «Kunst der Fuge».
Он обернулся к телефону. Вслушался в молитву. Вот сейчас он в последний раз пройдет мимо стражницы. В последний раз обманом пройдет через приемную. В последний раз изобретет какую-нибудь изощренную ложь. Он чувствовал, что это необходимо, и не только ему одному. Что-то большее возникало в нем. Может быть, Всевышняя? Будем надеяться. Но разве можно когда-нибудь сказать наверняка?
Он позвонил в сеть игрушечных магазинов «Фэттер БР», в главное отделение на Роскилевай. Трубку сняла молодая женщина. У него не было никаких заготовок, но его вдохновила открытость в ее голосе. До тридцати лет люди еще не теряют веру в то, что совершенно неожиданно может случиться что-то по-настоящему удивительное.
— Это из канцелярии гофмаршала, — сказал он. — Мы бы хотели заказать пятьсот кукол «Братц». С машинами, нарядами и всеми аксессуарами. В большой коробке. Можно ли выполнить заказ в течение часа? Это подарок для дипломатов. Его надо доставить к служебной квартире премьер-министра —