ывал к столу. Причин она могла придумать с десяток, но все они сводились к одному: он в дурном настроении, и, кто бы его ни разозлил, отдуваться придется ей. Не так давно – очень давно?.. – эта мысль пугала ее до беспамятства, но сейчас она не чувствовала ровным счетом ничего. Кроме какого-то болезненного облегчения, похожего на мутную темную воду. Вот как выглядит жизнь в этом замке. Мутная темная вода. Оказываясь под поверхностью, ты перестаешь что-либо видеть и понимать. И какая разница, куда ты плывешь – вверх или вниз? Вокруг только тьма, боль и отчаяние.
– Сегодня вы очень бледны, миледи. Налить вам кофе? Или зеленый чай? Я заварил прекрасный зеленый чай…
Она дернулась, как от удара плетью по лицу, и вскинула голову. Паоло, главный повар замка, молодой итальянец – больше двадцати пяти не дашь – стоял в нескольких шагах от нее и улыбался с искренним участием. Мужчина строго-настрого запрещал ей разговаривать со слугами. Но ведь повар – не слуга? И как на ее месте повела бы себя вежливая светская дама? Она не может промолчать в ответ на прямой вопрос…
– Спасибо, не нужно, – ответила она, мучительно долго вспоминая нужные слова по-итальянски (другого языка Паоло не понимал – или делал вид, что не понимал). – Я подожду графа.
– Его милость разозлится, увидев вашу бледность, миледи. Вы прекрасны как мадонна, и я отрежу язык любому, кто посмеет это отрицать, но прошу вас, не морите себя голодом. Съешьте хотя бы что-нибудь. Возьмите лимонное пирожное или восточные сладости. Я знаю, вы любите восточные сладости.
Сглотнув, она посмотрела на блюдо с лимонными пирожными. Обращение «миледи» резало слух. Хотя было бы гораздо хуже, если бы он ее называл графиней.
Мужчина появился в дверях бесшумно – он всегда ходил бесшумно, как тень, и раньше это пугало ее чуть ли не до крика – и, приблизившись к столу, занял свое кресло. Паоло почтительно склонил голову.
– Слуги убежали, и теперь ты прислуживаешь за столом? – поднял бровь мужчина.
– Я хотел удостовериться, что миледи приступит к завтраку, ваша милость. Я сказал ей, что она бледна…
– Коли ты все сказал, можешь идти. Я позову тебя, если ты нам понадобишься.
Когда повар вышел, мужчина потянулся было за кофейником, но в последний момент передумал.
– Ты голодна? – спросил он.
– Счастье, которое наполняет меня при виде моего господина, насыщает много лучше пищи, даже самой изысканной.
– Тогда мы отложим завтрак и немного прогуляемся. Я хочу тебе кое-что показать.
– Господин позволит мне взять плащ? В саду прохладно…
– Тебе не нужен плащ. Следуй за мной.
***
Она спускалась вслед за мужчиной по каменным ступеням. Он нес серебряный канделябр, и она пыталась поспеть за ним, ступая в освещенное пятно на лестнице. Путь казался таким долгим, будто они направлялись в ад. Вот только в аду должно быть жарко, а дыхание замковых подземелий, которое она ощущала на своем лице, было холодным. Затхлый, мертвый воздух, в котором витает мерзкий сладковатый аромат. Как в склепе, невольно подумала она и содрогнулась от этой мысли, разом вспомнив все сказки о жутких темницах глубоко под землей.
Мужчина открыл следующую дверь, воспользовавшись одним из висевших на большой связке ключей, и они оказались в просторном коридоре, в каменных стенах которого были выложены ниши. Кое-где человек мог вытянуться в полный рост, а в некоторых из них поместился разве что ребенок, да и то лишь в том случае, если бы сидел на корточках.
– Нравится тебе здесь? – спросил мужчина.
Она сглотнула в безуспешной попытке увлажнить пересохшее горло.
– Здесь прохладно и тихо, мой господин. Это хорошее место.
– Хочешь узнать, зачем я тебя сюда привел?
Она бы отдала все ради того, чтобы не знать этого. Ни сейчас, ни потом, ни на смертном одре, ни в следующей жизни.
– Желания моего господина – мои желания.
– Я хочу показать тебе, что происходит с теми, кто меня злит.
С этими словами мужчина поднес канделябр к одной из ниш. Обнаженная девушка с длинными рыжими волосами сидела, обхватив колени руками и склонив голову на бок. Она смотрела куда-то вдаль, в направлении двери, ведущей в подземелье. Ее можно было бы принять за живую, если бы не изодранная в клочья кожа на груди. Под ногтями девушки запеклись следы крови.
– Это Беатрис, – представил мужчина. – Она сказала, что, скорее, вырвет себе сердце, чем разделит со мной постель. А я ответил, что хочу на это посмотреть, и приказал ей начинать немедленно. Но у нее ничего не получилось. Она умерла от болевого шока, не от потери крови. Видишь, какие у нее румяные щечки. И глаза блестят. Глупышка. Проще было бы сломать ребра. Как же добраться до сердца, если ребра мешают?
У нее задрожал подбородок, и она стиснула зубы, мысленно приказывая себе успокоиться. Мужчина взял ее за руку.
– Что с тобой, дорогая? Ты дрожишь. Тебе холодно? Я могу дать тебе свой плащ.
– Не нужно, мой господин. Я дрожу в предвкушении знакомства с другими сокровищами твоей коллекции.
– Ты думаешь, что Беатрис красива?
– Она прекрасна как греческая гетера.
Мужчина расхохотался.
– Тут ты права. Вот только никакая она не гетера. Скорее уж дешевая девка из лупинария. До последнего клялась, что девственница, представь себе. Кто отдает свою невинность до свадьбы, если не шлюха? Пусть скажет спасибо за то, что я позволил ей умереть так легко. Иначе она была бы обречена на жизнь в позоре.
– Мой господин, как всегда, прав.
Подойдя к очередной нише – большой, в отличие от предыдущей – мужчина осветил стоявшую там фигуру. Женщина была старше расцарапавшей грудь Беатрис лет на десять, если не больше. Облаченная в белую шелковую тогу, она замерла, скромно сцепив пальцы на животе и опустив веки. Почти полностью, но достаточно для того, чтобы сторонний наблюдатель заметил отсутствие глаз. Рыжие волосы женщины мягкими волнами падали на плечи и обнаженные руки, покрытые нежными, едва заметными веснушками.
– А это Жюстина, – представил мужчина. – Когда-то она была моей любимицей. А потом заявила, что ждет от меня ребенка. Ребенка она и вправду ждала, вот только не от меня, разумеется, а от одного из слуг. Клялась и божилась, что это неправда, и что она была мне верна. А слуга признался, что она его соблазнила. «Как можно не возжелать такую женщину, ваша милость? Один взгляд этих зеленых глаз…». Вот я и приказал ему вырвать эти самые глаза и забрать на память. Когда ребенок вырастет, пусть он их ему покажет. Должен же бедный мальчик получить хотя бы частицу своей матери? А потом пришлось дать ей тройную дозу сонного зелья. Она потеряла всю привлекательность вместе с глазами.
Через десять минут путешествия по каменному коридору, растянувшиеся на десять тысяч лет, ее трясло от увиденного и услышанного. Мужчина увлеченно представлял ей экспонаты своей богатой коллекции, рассказывал о приготовлении особого состава для бальзамирования, с помощью которого он сохраняет тела. Слова доходили до нее будто сквозь плотный слой ваты, а потом она и вовсе перестала что-либо слышать и очнулась лишь в тот момент, когда он грубо ее окрикнул.
– Ты что, оглохла?! Я сказал, садись! Теперь твое место – здесь!
Она непонимающе смотрела на пустую нишу. Крохотный паук ткал свою паутину на одной из стен, пол был засыпан песком и острыми каменными обломками. В одну из стен вставили цепь, которая заканчивалась тяжелыми кандалами.
– Неужели я чем-то прогневала своего господина? – спросила она, надеясь, что в ее голосе не звучат слезы.
– Если ты задаешь этот вопрос, значит, тебе придется просидеть здесь втрое дольше! Сядешь – или я помогу?!
По ее щекам потекли обжигающе горячие слезы, и мужчина толкнул ее в спину. Она упала на колени, чудом не врезавшись лбом в стену, каменные обломки впились в колени.
– Я не буду приковывать тебя кандалами, – сказал мужчина. – Не смею лишать свою даму удовольствия пообщаться с ее предшественницами. Сперва ты не захочешь говорить с ними, но через пять-шесть суток все изменится. Люди, долго проведшие взаперти, должны слышать чей-нибудь голос, пусть бы и свой. Иначе они сойдут с ума. Инстинкт самосохранения у вас очень силен. Подумай над своим поведением. Когда решишь попросить прощения, позови. – Он рассмеялся. – Если сможешь до меня докричаться, конечно. С твоего позволения, воздам должное зеленому чаю и миндальным пирожным.
***
Она сидела, забившись в угол, и наблюдала за огромной крысой, устроившейся возле противоположной стены. Крыса непрестанно шевелила блестящим черным носом и усиками и жевала кусочек какой-то пищи, сжимая его в лапах. Она прищурилась, пытаясь разглядеть что-либо в темноте. Бисквит. Ягодный бисквит, тающий на языке. Рот наполнился слюной, желудок уже в который раз свело голодной судорогой. Сколько она здесь сидит? День? Два дня? А, может, неделю? Пить уже не хотелось. Голова отзывалась тупой болью в висках, не успевшие зажить порезы и синяки на ногах саднили и чесались. Она пыталась думать о доме, о свободе, о синем небе и зеленых лесах, о цветах в саду, о прозрачной воде озерца возле родной деревни. Но все эти мысли вытеснило глухое, абсолютное отчаяние. Нужно уснуть. Если она умрет во сне, но не будет мучиться ни от голода, ни от жажды. Ее мать тоже умерла во сне. Милосердная смерть. Вот только мать умерла свободной, а она умрет здесь. Под укоряющим взглядом замолчавшей на веки женщины в нише напротив. Как ее зовут?.. Она не помнила. Да и зачем они, эти имена? Сестры не называют друг друга по имени. А все они сестры. Разделяют страдание и боль. Но кому-то повезло, и для него боль прекратилась.
Крыса ушла, через минуту-другую вернувшись с очередным кусочком пирожного. Вдвое больше предыдущего. И принялась грызть его с удвоенным аппетитом. Она бессильно застонала – с губ сорвался странный полувздох-полухрип – и села, пытаясь не обращать внимания на израненные ноги. Нет, сдаваться нельзя. Она не умрет. Не здесь. Не в подземелье со страшными статуями застывших в своей безжизненной красоте женщин. Рано или поздно она вырвется на свободу. А потом убьет его. Он бессмертен, но и бессмертные уязвимы. Дело за малым – узнать, чего они боятся, и отыскать это средство, чего бы ей это ни стоило. В замке огромная библиотека, в ней собраны книги на нескольких языках… Она с трудом читает на родном французском, не говоря о других, но у нее есть все время на свете для того, чтобы исправить ситуацию.