Тит Антонин Пий. Тени в Риме — страница 6 из 9

Люди, как утверждал Платон,

всю жизнь пребывают в пещере.

Всё, что нам дано узреть —

это только тени на стене.

Так ли это?

Автор

Глава 1

В конце сентября, в самое золотое и сытое римское время, наследник всадника Корнелия Лонга, Бебий ощутил, как на него нежданно-негаданно свалилась слава.

Им заинтересовались, о нем заговорили, ему завидовали, особенно те, кто считал себя обойденным удачей. И все по милости его лучшего друга Марка Аврелия, усыновленного новым императором Антонином.

Новый статус Марка волей-неволей потянул за собой Бебия. Теперь молодой патриций был уже не просто всадником среднего достатка, но «лучшим другом» наследника престола. Он стал вхож в императорский дворец, во время гладиаторских боев Марк усаживал его в императорскую ложу. Правда, ни тот ни другой особой склонности к кровавым развлечениям не испытывали, но вслух пристрастия толпы не порицали, ведь, согласно требованиям философии, недостойно осуждать человека только за то, что он несведущ в понимании добра. Не лучше ли и не полезнее направить усилия на просвещение темных и указания пути заблудшим? Но для этого необходимо было определиться с главным – насколько человек волен в своих поступках и как отличить добродетельное деяние от постыдного? В этом поиске они оба – Бебий и Марк – сходились без всяких зазоров.

Их спорами не брезговал и новый император. Правда, со временем Антонин все дальше и дальше отдалялся от захватывающих дух, но отвлеченных философских рассуждений, направленных на поиск истины. С тех пор, как на восточной границе зашевелились парфяне, а в Риме начала твориться неподвластная разуму чертовщина, и сумеречные знамения, словно назло, подтверждали скорый приход ночи, – ему просто не хватало времени на досужие разговоры.

* * *

– …Ознакомься! – Император протянул свиток Марку Аврелию. – Твой Люпусиан никак не может угомониться. Он прислал мне еще одно письмо.

Принцепс и молодые соправители устроились в императорских покоях, расположенных возле зала Гермеса по другую сторону Солнечной галереи.

Марк Аврелий принял свиток и углубился в чтение.

«Аквилий Регул Люпусиан императору Цезарю Титу Элию Адриану Антонину Августу.

…Не ответив на мое предыдущее послание, владыка, ты не избавил меня от обязанности исполнить долг по отношению к государству, служить которому меня призвал твой предшественник.

Тебе, благочестивый, стоит только приказать, и я умолкну, но до того момента я обязан говорить то, что считаю нужным, особенно по вопросам, имеющим чрезвычайно важное значение для благополучия государства.

…Признаюсь, я долго колебался, прежде чем решился сообщить факты, которые дошли до меня из Египта.

…Твой священной памяти отец всегда считал эту провинцию, и прежде всего ее столицу Александрию, рассадником всяких безумств – от нелепых религиозных сект до не угасшего и поныне духа превосходства, которое испытывает всякий считающий себя образованным грек в сравнении с римским „варваром“.

Верные люди сообщают о неуместных разговорах, которые позволяют себе местные высшие магистраты, в том числе и военные, по отношению к новому принцепсу. Я буду откровенен, потому что умолчание в таких вопросах, тем более льстивые попытки сгладить углы, могут привести к самым серьезным последствиям. Мне не будет покоя, если я поддамся на удочку внушаемого властью ужаса, желания выслужиться или, что еще хуже, тайного злорадства, поэтому пишу как есть.

В высших кругах Александрии открыто обсуждаются перспективы твоего царствования, и обсуждаются в откровенно мрачных тонах – император, мол, слаб, неповоротлив. Его соправители – молокососы, а тут в Африке, в приграничной провинции, творится черт знает что! В Иудее опять зашевелились иудеи – приверженцы наихудшего из культов, возвеличивающих единого бога в ущерб всем остальным небожителям, в том числе и тем, кому поклоняется римский народ. В Киренаике участились случаи набегов кочевников. В самом Египте, являющемся житницей Рима, отмечены факты прямого неповиновения центральным властям, причем, по моим данным, местная администрация мало того, что скрывает эти факты, но, случается, потворствует им.

Более того, кое-кто из местных вояк позволяет себе предосудительно заявлять, что пора Египту самому решать свою судьбу. Рим далеко, в Риме орудуют полчища лемуров и лярвов, власть бессильна, население в панике. Это, мол, дает возможность провинциальным властям самим позаботиться о себе.

Поверь, владыка, я бы не придавал значения всем этим досужим разговорам. Недовольные всегда будут трепать языками, если им эти самые языки не укоротить, – однако во всей этой истории существует тень чего-то более опасного, чем просто пустопорожняя болтовня. По свидетельству знающих людей, все эти разговоры возникают не без подачи из Рима. Кто-то в столице очень ловко будоражит провинции, и не только Египет, но также Сирию и Испанию. Кто этот „доброжелатель“, мне разузнать не удалось. Опыт подсказывает, этот злопыхатель принадлежит к сенатской оппозиции, причем он не из последних, если к его словам прислушиваются командиры легионов на местах и провинциальная знать…»

Марк поднял глаза на приемного отца.

– Неужели и на этот раз не будет никакого ответа?

Антонин кивнул.

Марк Аврелий возмутился:

– Но почему?! Можно хотя бы встретиться с Люпусианом. Это, надеюсь, не возбраняется?

– Возбраняется. Тебе тоже. Ты не принадлежишь себе, Марк, так что будь любезен соответствовать должности. Знаешь, сколько мне пишут? Меня буквально заваливают горами жалоб, кляуз, просьб – что просьб! – требований о помощи! Мне описывают жуткие истории о диких выходках, которые позволяют себе чиновники на местах. Хвала богам, я их не читаю! Так что в нынешних условиях поддаться на организацию встречи с Лупой – значит изменить себе, а это худшее, что может случиться с правителем. Если вольноотпущенник прав, этот самый «кто-то» только и ждет, чтобы мы с тобой оступились.

– Но как он узнает о встрече?!

– Узнает, – вздохнул Антонин. – Как, я сам хотел бы знать… Люпусиан давным-давно находится под колпаком, ведь он был особо доверенным лицом нашего предшественника. Я это знаю наверняка. Он сообщал Адриану обо всем, что творится в городе. Адриан выведывал через него, что делалось втайне.

После короткой паузы Антонин продолжил:

– Ты прав в том, что и не ответить нельзя. Есть два пути решения проблемы: первый предлагает Лупа – укоротить языки; второй – не терять самообладания, а последовательно и без спешки просвещать народ.

– И даже этого неизвестного злопыхателя?

– Таких, как он, в первую очередь! – кивнул император. – Я склоняюсь ко второму варианту. У нас столько дел, мы просто не можем поддаться паническим настроениям. Прежде всего необходимо закончить строительство мавзолея, в котором упокоился наш предшественник, затем как можно быстрее заняться починкой свайного моста через Тибр. Грекостадиум и Колизей требуют ремонта. Боюсь, одной покраской здесь не обойдешься. Придется взяться за глубокую реставрацию. Требует восстановления Эмилиева дорога, нельзя откладывать расширение сети дорог в Нижней Германии. Но в первую очередь следует заняться Британией. Нам необходимо отодвинуть северную границу на пару сотен миль к северу. Тем самым мы утихомирим тех, кто, сокрушаясь о прежней славе Рима, требует непомерных завоеваний, на которые у нас теперь нет денег.

Что касается внутренней политики, первый шаг мы сделали. После утверждения сенатом моего империума я отменил разовый сбор, назначенный по поводу моего и твоего усыновления, целиком для жителей Италии и наполовину для провинциалов, но от этого денег в казне не прибавилось. Знаешь, почему? Потому что обнищавшее население не в состоянии платить даже очередные налоги. Что уж тут говорить о дополнительных сборах! Значит, следует отыскать источники денег, а тут еще этот Лупа со своими воплями о заговоре.

Вот тебе задачка на сообразительность: как совместить наши обязательства по отношению к открытости, милосердию и согласию с решением самых неотложных задач?

Сам сообрази, как я должен поступить с письмом Лупы, который самим Адрианом приучен к исполнению долга, – и в то же время не дать ни малейшего повода говорунам в сенате и бессчетным охотникам поживиться за счет казны публично осуждать нас за невнимание к их требованиям?

– Мне ничего не приходит в голову.

– В этом случае неплохо было бы использовать твоего друга Бебия Лонга, чей воспитатель Эвтерм, несмотря на христианские заскоки, плохому не научит.

– Другими словами, организовать неофициальный канал связи, который не дал бы повода никакому злопыхателю обвинить нас в двуличии и тайной подготовке репрессивных мер ко всякому нашему недоброжелателю.

– Именно! Я хотел бы поручить тебе уладить этот вопрос и держать его под контролем. Парфянами, дорогами, строительством мавзолея и ремонтом храмов я займусь сам, а ты подумай, как оформить связь с Лупой. И не только с ним, но и с теми доверенными фрументариями, которых рассадил по провинциям наш предшественник, а также поискать своих, тебе лично преданных людей.

Что касается оппозиционеров, вопящих на каждом углу о нашей лености и нежелании сокрушать врагов, подумай над тем, чем можно заткнуть им рот.

– Маленькой победоносной войной?..

– Правильно. Нам нужна кампания, которая не подорвала бы наши усилия сэкономить средства и подготовиться к грядущим испытаниям. Вот тебе еще задачка на сообразительность, которую задал мой отец. По какой причине Адриан и государственный совет решили именно мне доверить империум, выставив при этом условие усыновить тебя и Луция Вера?

Марк развел руками:

– Отец, ты предлагаешь мне поразмышлять над тем, что уже свершилось?

– Это «свершилось» еще очень зыбко. А поразмышлять никогда не вредно. Это очень помогает сохранить самообладание. Только старайся размышлять на пергаменте, тогда в трудную минуту у тебя всегда будет под рукой ответ на самые трудные вопросы.

После короткой паузы император пояснил:

– Кое-кто утверждает, будто Адриан усыновил меня, потому что я не допустил, чтобы он покончил жизнь самоубийством. Другие настаивают, будто я ни разу не перечил Адриану. Третьи – из числа завистников – кричат, будто это случилось после того, как я, когда Адриану стало дурно, на глазах сената поддержал его под руку. Тебе не кажутся смешными подобные объяснения?

Марк кивнул.

– Адриан усыновил меня, – голос у императора дрогнул, – потому, что оба моих сына, Фульв и Антонин, умерли в малом возрасте, причем оба они были Марки Аврелии. Задумайся, что есть самое страшное в деспотии – а мы с тобой деспоты, пусть и «добряки», благожелательные и добродетельные, но деспоты… Самое страшное в деспотии – это передача власти по наследству. Этого не может избежать ни один самодержец. Единственное снадобье – воспитание преемника. Он не может быть кровным родственником.

– Я понимаю, отец, – тихо ответил Марк. – Адриан доверил тебе воспитать меня, а я займусь этим с Луцием Вером, тем самым будет исключена передача власти по наследству, а по мере готовности претендента. Я никогда не забуду твой урок. Я всегда буду с тобой, ведь я тоже Марк Аврелий.

Император не ответил.

Глава 2

Бебий Корнелий Лонг влюбился в Пантею с первого взгляда.

Он наткнулся на нее случайно, в коридоре дома Лупы, куда отправился с предложением Марка организовать тайную связь. Девушка как бы случайно вышла из тени, отбрасываемой занавеской, прикрывавшей вход в какую-то комнату. Увидев незнакомого молодого человека, воскликнула «Ах!» – и скрылась за занавеской.

Бебий не удержался – приблизился, откинул прошитую золотыми нитями кисею и при тусклом дневном свете, попадавшем в комнату через затянутое слюдой маленькое оконце, увидел, как неизвестная красавица, подняв подол туники, быстрыми движениями потирает ногу выше колена.

Заметив незнакомца, она еще раз ахнула, однако подол не опустила и, демонстрируя ножку, объяснила:

– Вот, ударилась!

Бебий вошел в комнату.

– Я рад помочь.

Девица опустила подол.

– Не надо.

Бебий неловко поклонился и вышел из комнаты.

Лупа, поджидавший молодого человека в атриуме, оказался невольным свидетелем этой сцены.

Он, уже собравшийся окликнуть Бебия, на мгновение замер. Несколько дней назад ему тоже повезло на том же самом месте наткнуться на эту вновь обретенную родственницу. Вспомнился тот же «ах!», неловкость, его желание помочь, когда он заглянул в комнату, вспомнилась ножка, выгодно освещаемая свечой.

Следом повеяло насторожившим его на днях недоумением, которое он испытал, наблюдая издали, как новоявленный племянник попытался погладить одного из привязанных молосских псов, охранявших территорию усадьбы.

…Пес зарычал, мальчишка едва успел отдернуть руку. Неожиданно вся свора исступленно залаяла и попыталась набросить на незнакомца.

…Вот что отложилось в памяти. Псы всегда вели себя с чужаками очень неласково, но со своими были добры и покладисты, а ведь Викс уже общался с ними, но в компании с другими даками.

Дурное предчувствие было смутным, навеянным скорее неосознаваемой тревогой, в которой все это время пребывал Лупа после того, как узнал о появлении Сацердаты. Никакой связи между вернувшимся в Рим негодяем, решившим отомстить новоявленному наследнику сенатора, и внезапно отыскавшимися племянниками не было, но смущал сам факт совпадения во времени. Более десятка лет ведя двойную жизнь ненавидимого многими в Риме случайного выскочки и тайного соглядатая Адриана, он многому научился. Первый урок преподал ему прежний император. Он заучил его назубок.

Доверяй, но проверяй!

Он уже и до прихода Бебия прикидывал, не послать ли верного человека в Медиолан, чтобы выяснить все подробности появления «племянников» в Риме. До сегодняшнего дня все откладывал – дети вели себя прилично, куда не надо, нос не совали, а ведь у него в доме хранилось много всяких драгоценных штучек, а также кое-какие бумаги, изобличающие недовольных Антонином сенаторов. За эти бумаги они золота бы не пожалели.

Или его жизни…

Тем более когда от ныне царствующего принцепса поступил насколько благородный, настолько легкомысленный ответ.

Вернее, никакого ответа, что поставило Лупу в тупик и еще более насторожило его в отношении того, что совершается в тени, в которой прячутся сенатские оппозиционеры. Как оказалось, в мыслях нового властителя Рима тоже царит сумбур и сумерки.

…Он подозвал Бебия. Тот обрадовался, вскинул в приветствии руку, и Лупа пригласил его в свой кабинет.

* * *

Уже в кабинете, разместившись друг напротив друга в плетеных креслах, Бебий заявил:

– Я здесь по просьбе Марка Аврелия.

Лупа удивленно взглянул на него.

– У него есть к тебе дело и, на мой взгляд, не терпящее отлагательств. Не сочти за труд посетить наш дом в удобное для тебя время…

Лупа перебил юношу:

– Может, в удобное для соправителя время?

– Можно и так сказать, – кивнул Бебий.

– Зачем я понадобился наследнику?

– Мне поручено ничего не скрывать от тебя. Марк попросил меня поговорить о твоем письме принцепсу. Его молчание не означает, что там, – юноша ткнул пальцем в сторону Капитолийского холма, – не придали значения твоим предупреждениям. Придали, и очень серьезное, но момент сейчас такой, что публично ни о твоих подозрениях, ни об опасностях, которые могут угрожать верховной власти, говорить вслух неуместно. По причине твоей безопасности тоже. Марк доверил мне сообщить, что связь с ним следует поддерживать на частном уровне, в этом случае никто не сможет заподозрить, что власть затевает что-то предосудительное. Марк просит обдумать его предложение и наметить предварительные меры, которые бы способствовали прояснению обстановки.

Лупа кивнул:

– Хорошо, я обдумаю. Как поживает Эвтерм и Зия? Почему ты не расскажешь о себе? Чем занимаешься, чем собираешься заняться?

– Мне предложили вступить на государственную службу, но только после того, как я как частное лицо побываю в провинциях.

Лупа пригладил волосы и поинтересовался:

– С какой, если не секрет, ты решил начать?

– С Сирии, где начинал божественный Веспасиан.

После паузы Лупа неожиданно предложил:

– Не лучше ли отправиться в Египет? Например, в Александрию?..

– Я понимаю, к чему ты клонишь, и, хотя я не знаю, что было в твоем письме принцепсу, но Эвтерм почему-то убежден, что если где-то тени начинают сговариваться, то это в Антиохии.

– Нет, скорее в Александрии. Это опасно, Бебий, – предупредил Лупа.

– Когда-то же надо начинать… Скажи, кто эта девица, которую я встретил в проходе?

– Это моя внезапно ожившая племянница. Они попросили дать им убежище, я не отказал. Более я ничего не знаю.

– Ага, – засмущался Бебий. – Я пойду.

– Обедать не останешься? Я познакомлю тебя с родственниками.

– Я не прочь…

* * *

Домой Бебий вернулся затемно.

Тибр перешел по льду – точнее, перебежал. Одним махом по мраморной лестнице, украшенной на промежуточных площадках скульптурами героев и богов, взлетел до середины Целийского холма. Добравшись до скамьи, над которой нависала статуя Амура, натягивающего тетиву своего волшебного лука, протянул к божеству руки:

– Умоляю, больше не трать на меня стрел!.. Затем признался небожителю: – Сегодня ты, сын Венеры, попал в цель.

Дома его встретил встревоженный прокуратор и пригласил следовать за собой. Впопыхах, не желая расставаться с волнующими мыслями о Пантее, поинтересовался:

– Куда ты меня ведешь, старик?

Домоправитель промолчал и ввел молодого хозяина в кабинет Эвтерма. Опекун с мрачным видом сидел возле стола, напротив в кресле расположилась его супруга Зия.

Бебий с ходу спросил:

– Что вы сидите как в воду опущенные? С кем случилась беда?

– С тобой, Бебий, – ответила женщина.

Молодой человек растерялся – и двух часов не прошло, как он влюбился в Пантею, а им уже все известно!..

Ну, дела!..

– Я давным-давно напялил гражданскую тогу, так что…

Зия не дала ему договорить. Заявила резко, глядя прямо в лицо:

– В том-то и дело, что давным-давно… Почему ты не сообщил, что Марк поручил тебе отправиться в поездку?

– А почему я должен сообщать об этом? – перебил ее Бебий и смутился. Он не привык так обращаться со своей воспитательницей, заменившей ему мать и бабушку. С другой стороны, зачем вольноотпущенница лезет не в свое дело?

Зия словно догадалась, о чем подумал воспитанник.

– Это я лезу не в свое дело? Тебе уже давно перевалило на второй десяток, ты в фаворе у нового императора, а хоть раз задумался, какой ценой нам достается ведение хозяйства, пригляд за дачей в Путеолах, за кирпичным заводом, за плантациями. Ты все книгами увлекаешься, слушаешь наимудрейших. Ты весь в поисках истины! Это хорошо. Мы слова не сказали, когда ты решил отправиться в Афины изучать философию. Молчали даже тогда, когда тебе пришло на ум записаться в бродячие риторы. Сколько месяцев ты босой, в хламиде бродил по Италии, обучая местное население мудреным прелестям философии?

– Около года.

– Тебя больше года не было дома! Мы с Эвтермом хотя бы раз упрекнули тебя, хоть раз напомнили, что пора окончательно встать на ноги?

Бебий понимающе воскликнул:

– А-а, вы опять о своем. О женитьбе? Так вот, я выбрал невесту. Она – племянница Лупы Пантея.

Эвтерм и Зия опешили:

– Какая племянница? Откуда она взялась?..

– Она появилась на днях! – торжествующе объявил Бебий. – Я не хочу без нее жить. Мое слово – закон. Я хозяин в этом доме.

Он неожиданно смутился. Все в нем встрепенулось – это было вопреки всем установлениям философии, вопреки заветам мудрецов, и в частности Эпиктета[26], в подобном тоне разговаривать с теми, кто вырастил его, кто сохранил доброе имя Корнелиев Лонгов и, что самое главное, сохранил хозяйство.

С досады он признался:

– Я беззаветно полюбил ее!

Зия пожала плечами:

– Ты когда увидел ее в первый раз?

– Сегодня у Лупы, когда мы обсуждали с ним будущую поездку в Африку.

Эвтерм пристально посмотрел на воспитанника:

– Значит, ты сегодня познакомился с девушкой, которая приглянулась тебе. Это хорошо. Мы с Зией давно предлагали тебе жениться. Бебий, мы состарились, мы очень устали. Как считаешь, мы заслужили покой?

– Конечно, Эвтерм! Все, что в этом доме, ваше. Живите, и вы не будете знать ни в чем отказа.

– Это все слова. Ты давно уже не безусый мальчишка и соображаешь, что женитьба накладывает определенные обязательства.

– Обязательно! Я готов взять их на себя.

– Как же ты собираешься управлять хозяйством? Из Испании или из Африки?!

Бебий смешался.

Эвтерм продолжил:

– Не думай, что мы с Зией держимся за этот «сладкий кусок», называемый «домом Лонгов». Нам много не надо, но, согласись, то, о чем ты сейчас объявил, требует по крайней мере осторожности, предусмотрительности…

– Это неизбежно, – признался Бебий.

– Твой наставник Эпикур советует не обзаводиться семьей, потому что с ней уж очень много хлопот…

– Эпикур глуп и самонадеян…

Разговор перешел в философские эмпиреи, в которых Бебий чувствовал себя как рыба в воде – и он успокоился. Они с Марком любили поговорить, подискутировать.

Это были самые милые часы, особенно теперь, когда они страстно увлеклись Эпиктетом, утверждавшим, что счастья нет, есть только осознанное понимание необходимости следовать за лучшим и отвергать худшее.

Бебий позвонил в колокольчик. Молодой раб внес в комнату плетеное кресло – будто знал, что понадобится… Или прокуратор подсказал?..

– Итак, – спросил Бебий, устроившись в кресле, – на чем мы остановились?..

Эвтерм объяснил:

– Сборы в Африку – это не простое дело. Помню, твой отец перед отъездом в Сирию все тщательно предусмотрел. Прежде всего, он назначил тебе опекунов. Ты их знаешь. Теперь нам тоже следует все предусмотреть. Отправляясь в опасный путь, ты должен оставить наследника. Или наследницу. Мы ими быть не можем – и не хотим. Зия предупредила – с нас хватит. Мы устали. Следовательно, ты обязан перед отъездом жениться. Посоветуйся с сенатором Аннием и с Аквилием Регулом Люпусианом. Поверь, они скажут тебе то же самое, что сказала Зия. Мы ничего не знаем о племяннице Лупы, значит, надо откровенно поговорить с ним. Откуда она родом, как оказалась в Риме, кто ее родители…

Бебий вскинул голову.

– Ты только не горячись, – посоветовал Эвтерм. – Мне бы хотелось, чтобы ты усвоил простую истину – если поступишь своевольно или вопреки здравому смыслу, мы с Зией немедленно покинем твой дом. Я согласен с женщиной, – он кивком указал на Зию, – что ни о какой поездке в Африку без выполнения этих условий и речи быть не может.

Бебий через силу рассмеялся:

– Ну, это уже мне решать.

– Сомневаюсь, – возразил Эвтерм. – Насколько я понял, тебя посылают с каким-то заданием. Следовательно, император знает о поездке и, поскольку он является одним из тех доверенных людей, на которых твой отец оставил тебя малолетнего, вряд ли он согласится поручить ответственное задание человеку, который отрицает обычай, пренебрегает здравым смыслом, который, в первый раз увидев смазливую девицу, тут же решил жениться на ней.

Бебий встал и вышел.

Из перистиля – внутреннего дворика – поднялся в свои комнаты. Там рухнул на ложе и, закинув руки за голову, задумался о непредсказуемости фортуны, столько лет державшей его в стороне от всяких тягот и жизненных забот. Он жил как бы на ярком свету – мог выбрать, чем заняться, чему отдать предпочтение.

Ясное дело, философии! Какое другое поле деятельности могло бы помочь отыскать истину! После риторской школы он отправился в Афины, где просидел в нескольких академиях и в конце концов пристрастился к учению стоиков. Уже в Риме, ознакомившись с наставлениями Эпиктета, он окончательно утвердился в этом решении. Если долг римского гражданина повелевает отправиться в Александрию, значит, надо ехать.

В комнате стало совсем темно, контуры предметов расплылись, обратились в тени. Что еще непонятней – тени неожиданно задвигались, исказили пространство. Тьма наполнилась звуками – шуршанием, скрипом, неясными вздохами и звуками капающей воды.

Тьма забормотала…

…Вспомнилась Пантея, скромница и простушка. Как она робела за обедом в его присутствии. Ее брат Викс тоже помалкивал, но по всему видно, этот парень еще тот проныра. Так и шарил глазами по сторонам.

…Завтра навещу Люпусиана, извещу его о своем решении и сделаю предложение Пантее.

Глава 3

Услышав отказ Люпусиана даже обсуждать вопрос о женитьбе, Бебий потерял дар речи.

– Но почему, Лупа?!

– Потому что поездка в Александрию и женитьба на Пантее несовместимы!

Бебий растерянно глянул на хозяина.

Лупа поднялся, подошел к окну, выходившему в парк, и уже оттуда, не поворачиваясь к гостю, объяснил:

– Неизвестно, имеет ли эта женщина италийское гражданство. Римского у нее безусловно нет, так что, взяв ее в супруги, ты нарушаешь закон, а это означает, что она не может быть твоей наследницей. Как, впрочем, и ее дети.

– У Пантеи есть дети?!

– Я не знаю, – ответил Люпусиан и подошел к креслу, в котором расположился Бебий. – Беда в том, что я вообще ничего о ней не знаю, а это чревато… В моем положении особенно. В твоем тоже. Император никогда не согласится отправить тебя в Александрию, если не будет уверен, что ты чист как стеклышко.

– Но он же знает меня с младенческого возраста! И Марк Аврелий!..

– Бебий, ты уже давно вышел из младенческого возраста, а дело, которое хотят поручить тебе, не терпит никаких неясностей, тем более что я поручился за тебя.

– Какое же дело мне хотят поручить?

– Об этом будешь говорить с Марком. И говорить будешь не как с другом, а как с наследником императорской власти, как с руководителем службы фрументариев, обязанным приглядывать за всем, что творится в империи. Ему, надеюсь, ты доверяешь?

– Еще бы… Тогда скажи, как мне быть?

– Жениться, и обязательно перед отъездом.

– Но…

– На римской гражданке из хорошей семьи. Зия уже приметила одну особу.

Бебий усмехнулся:

– Выбрала по каталогу?

– Не ерничай! Семья достойная, из патрициев, дед был сенатором.

– Я его знаю?

– Да, Матидий Галл. У него есть дочь Матидия.

– Но ей четырнадцать лет!!

– Никаких «но»! Твоя судьба в твоих руках!

* * *

Нерадостную новость Пантее передал ее «братишка» Викс, сумевший подслушать разговор хозяина с римским придурком, уже, казалось, заглотнувшим «медовый» крючок.

Пантея возмутилась.

– Он мне за все заплатит, – пригрозила она.

– Кто? – засмеялся Викс. – Дядюшка или жених?

– Оба, – пообещала девица.

Викс предостерег ее:

– Ты только не безумствуй, пакость! Сначала надо сообщить хозяину.

– Вот и сообщай!

– Э-э, нет. Пойдем вместе.

Антиарх, выслушав грустную историю несостоявшегося сватовства, вышел из себя:

– Чему тебя учили в храме Астарты, шлюха ты недоделанная? Не могла тунику повыше задрать, чтобы этот римский недоносок при виде твоих прелестей совершенно сошел с ума? Что-то ты совсем распустилась, зажирела на сладких харчах «любимого дядюшки». Я быстро отучу от лени. А ну-ка, встань поближе к окну.

Пантея даже взвизгнула от страха.

Викс засмеялся.

Антиарх обернулся к нему:

– Ты что ржешь, проныра? Почему до сих пор не разведал, где этот подлый раб прячет секретные бумаги? Как насчет охраны? Подыскал кого-нибудь, которого можно подкупить? Будешь следующим за Пантеей.

Старик перевел взгляд на девицу:

– Ты что стоишь? А ну, марш к окну!

Та взмолилась:

– Я сделала все, что могла! Он никуда не денется… Он будет мой!

Старик поправил Пантею:

– Не твой, а мой! Хватит болтать! Вставай к окну!

Девица расплакалась и, преодолевая страх, приблизилась к зарешеченному широкому проему, куда размашисто падал солнечный свет.

Был полдень, и света было вдоволь. Тень загородившей окно девицы была густа и отчетлива.

– Спиной к окну становись! Морду я тебе портить не буду, еще пригодится, – затем он с размаху ударил посохом по тени Пантеи.

Та громко вскрикнула и отскочила в сторону, там залилась слезами.

Викс жутко осклабился и засмеялся.

Антиарх приказал Пантее:

– Ну-ка, повернись. Не ори, а то добавлю.

Девица повернулась спиной и задрала тунику.

На спине повыше ягодиц багровым рубцом обозначился кровоподтек. Чтобы сдержать слезы, Пантея прикусила губу.

Антиарх посохом указал Виксу, куда ему следует встать.

Мальчишка побледнел. На лице у него резко обозначились морщины, отразившие его подлинный возраст – лет тридцать, не меньше! Руки у него дрожали…

В этот момент занавеска внезапно откинулась, и в комнату величаво ступил домоправитель Ватия.

Викс, за мгновение до прихода толстого, напыщенного прокуратора Манилии учуявший опасность, отвернулся.

Пантея одернула тунику.

Антиарх приветливо заулыбался и указал на непросохшие слезы на лице красотки:

– Вот учу молодое поколение жизни и примерному поведению. Нечего публично плакать, показывать пальцем на местные диковинки, пялиться на молодых людей. Не дело родственникам такого достойного человека, как Регул Люпусиан, вести себя провинциально.

Ватия одобрительно кивнул:

– Это нужное дело. В Риме без учтивости никуда… Антиарх, к тебе пришли. Посланец требует, чтобы ты спустился вниз.

– Требует? – удивился старик.

– Такие, как этот, могут потребовать что угодно и от кого угодно. Так что ты не заставляй его ждать.

Ватия вышел. Старик отправился следом. На прощание погрозил посохом своим подельникам.

Как только дверь закрылась, Викс повернулся и показал красотке язык. С виду он вновь оказался необычайно молод – глупый парнишка лет двенадцати-тринадцати, не больше.

Лицо Пантеи перекосило от ненависти. Она предупредила:

– Погоди, негодяй. Старик обещал научить меня управляться с тенями. Уж тогда тебе так достанется, что навсегда постареешь.

Викс неожиданно погрустнел и действительно постарел.

– Он мне тоже обещал, да сбудется ли?.. Если да, я возьму тебя в жены, – затем серьезно добавил: – Не нравится мне эта история.

Пантея задумалась.

– Прежде чем возьмешь в жены, тебе придется потрудиться. – Она снизила тон. – Для начала проследишь за этим молодчиком. Впрочем, в Риме много богатеньких молокососов, кого-нибудь отловлю. Чтобы только… – она кивнула в сторону выхода, – не узнал.

Викс одобрительно кивнул:

– В Риме каждый устраивается как может.

Во дворе незнакомец, облаченный в коротенькую тогу вольноотпущенника, сурово приказал Антиарху:

– Следуй за мной.

Ватия, желавший узнать, зачем понадобился жилец, поинтересовался:

– Кому и зачем требуется сей достойный гражданин?

Незнакомец перебил его:

– Заткнись! – и, повернувшись, направился к выходу.

Антиарх и Ватия переглянулись, и старик торопливо засеменил за незнакомцем.

По пути старик прикинул, кем мог быть человек, который с такой бесцеремонностью и пренебрежением позволяет себе обращаться с гражданами. Внутреннее чутье подсказало – это не магистрат, не посланец городского префекта, скорее доверенное лицо «важняка», который почувствовал надобность в Антиархе. Следовательно, тот слыхал о нем раньше и речь о передаче его в руки правосудия не идет.

Не уловив тени опасности, он помалкивал и запоминал дорогу. Заодно приглядывался к толпе – не мелькнет ли знакомое лицо, а если мелькнет, чем ему может грозить непреднамеренная встреча?

Шли недолго. В городской богатый дом, расположенный в Каринах на Эсквилинском холме, вошли с черного хода – из мрачного затененного даже в этот полуденный час проулка, причем неизвестный посланец дождался, когда в проулке не будет прохожих, и только после постучал в неприметную дверь. Створка тут же распахнулась, и они вошли в темный коридор, который вывел их в сад.

Антиарха провели в беседку, расположенную в дальнем конце сада, там приказали ждать.

В беседке на столе старик обнаружил кувшин и сосуды для питья. Все из глины – на более изысканную посуду здесь решили не тратиться.

Антиарх присел на лавку, отлил из кувшина, пригубил.

Калда.

…Холодная, вкусная. На вине и пряностях не экономили, разве что на мёде… Воду, которой разбавили напиток, можно было бы взять похолоднее.

Ну-ну…

…Неплохое угощение, дешевая посуда, странное приглашение. Но страха не было. Наоборот, дело, о котором он мечтал столько лет, ради которого перенес столько невзгод и, несмотря на смертельную опасность, вернулся в Рим, кажется, сдвинулось с мертвой точки.

Он попытался припомнить, в чей дом его привели.

Напрягаться было ни к чему – он уже бывал в этом доме. Принадлежал он префекту города Публию Ацилию Аттиану, нынешнему сенатору и бывшему воспитателю безбожного, достойного самого нижнего ада Адриана.

…Аттиан без надобности с плебеями не разговаривает, тем более с беглыми легионерами, сбежавшими гладиаторами и всякими другими «хорошими» людьми.

Страха по-прежнему не было.

Антиарх устроился поудобнее и закрыл глаза. Как учил Елксей, в трудную минуту не грех воспользоваться вещим сном. Наставник называл такого рода отрешение сулонгом. Это состоянии при умелом его использовании укрепляет дух, придает телу мужественность и распахивает двери в будущее.

Он погрузился в сумерки, переполненные мерцающими тенями…

– …Я смотрю, ты спокоен, Антиарх, как может быть спокоен римский гражданин, исполнивший долг и обзаведшийся кучей наследников.

Сердце у старика екнуло.

Старик приоткрыл глаза – да, это был он, прежний префект города, охотившийся на него в каком?.. – дай Христ вспомнить, в каком году?

– Сказать по правде, господин, я себя именно так и чувствую, кроме одной малости. Деньжонок маловато, а так – хвала богам!

– Рад за тебя, – ответил Аттиан. – Ты еще вполне бодрый старикашка.

С тех пор как Антиарху приходилось встречаться с сенатором, тот прекрасно сохранился. Постарел, конечно, но бодрости не растерял. Все так же в меру худощав, вполне энергичен и глазаст. Взгляд у Аттиана еще в бытность начальником полицейской службы всегда был проницательный. Он всегда знал, от кого можно принять денежный подарок, а с кем лучше не связываться. От сенатора Регула он взял, и Сацердате позволили сбежать из тюрьмы.

Хозяин сел напротив гостя и щелкнул пальцами.

Как из-под земли появился мальчишка-раб и поставил перед хозяином чашку из дорогого китайского фарфора, в которую налил того же напитка, что и отведал гость.

– Брысь! – приказал Аттиан, и мальчишка исчез.

Затем он обратился к гостю:

– Наливай, не стесняйся. Не думай, что я хочу поставить тебя на место, брезгуя выставленной здесь глиняной посудой. Я просто хочу напомнить, что я ничего не забыл и обо всем извещен, а это значит, что китайская чашка – твой приз, если, конечно, мы с тобой поладим.

– А если не поладим?

– Тогда последний глоток, Сацердата, ты сделаешь из грязной глиняной посуды.

Сердце у старика екнуло – помнит. Все помнит!!

Сенатор добавил:

– Но мы поладим.

– В том случае, если оба будем вести честную игру.

– Ты смеешься, разбойник?! О какой честной игре может идти речь между римским патрицием и беглым каторжником! Ты можешь рассчитывать на партнерство, и это для тебя в твоем положении очень высокая честь, так что не надо обольщаться несбыточными надеждами. Ты исполнишь, что тебе будет предписано, и взамен получаешь то, о чем мечтал столько лет. Я веду речь о наследстве этого несносного Люпусиана. Конечно, тебе придется поделиться…

– Если бы, господин, – невозмутимо перебил его старик, – не упомянул о дележке, я бы счел эту игру нечестной. В таком случае я бы откланялся и вернулся домой. Ты позволишь мне вернуться домой?

– Безусловно. В любом случае – договоримся мы с тобой или нет.

– И это принимается. Готов выслушать заказ.

Сенатор развел руками:

– Ты опять за свое. Ты вроде вышел из того возраста, когда не задумываясь проливал кровь. Пора взяться за ум…

– Я взялся за ум!

– Верю. Мне донесли, как ты сумел проникнуть в Город, как обошелся с этим наглым Витразином. Говорят, ты умеешь обращаться с тенями? Это внушает надежду. От тебя требуется только одно – напустить их на того человека, на которого я тебе укажу.

– Я догадываюсь, кого ты имеешь в виду, господин.

– Вот и догадывайся. Если поможешь мне, я помогу тебе. Своих слов я на ветер не бросаю. Короче… Как мне стало известно, сын одного из твоих недоброжелателей, свихнувшийся на философии, по уши влюбился в твою рабыню…

– Она не рабыня, – уточнил старик.

– Это не имеет значения. Этого умника и идеалиста отправляют с трудной, но почетной миссией в Египет. Так вот, опекуны этого романтика настаивают на том, чтобы перед отъездом этот умник обязательно женился. Нашли дурака, ха-ха! Если он к концу третьего десятка не обзавелся семьей, зачем ему это теперь. Таких в Риме теперь пруд пруди. Но это пустое… Вернемся к нашим баранам. Сацердата, не мне объяснять тебе наши обычаи, но этот умник вряд ли женится на твоей… кем она доводится этому несносному Люпусиану?

Антиарх, ошеломленный осведомленностью хозяина, ответил не сразу.

– Племянницей, – запнувшись, ответил старик.

– А тебе?

– Воспитанницей.

– Пусть будет воспитанница. Брак, особенно при такой разнице в общественном положении, практически невозможен. Если он решится, это может сорвать его поездку в Египет. Пошлют кого-нибудь другого, поопытнее, порасторопнее, а мне этого очень не хочется. Но в любовницах твоя девка вполне может очутиться.

– В наложницах… – уточнил старик.

– Ни в коем случае! – резко возразил сенатор. – Это далеко не все равно, особенно если ты согласишься приставить ее к философу… то есть к романтику. Любовница – пфуй, и нет ее, а наложница может возмутиться. Наложница может закатить скандал.

– Но, господин…

– Послушай, Сацердата, не надо дерзить, ссылаться на римские законы, тем более читать мне нотации. Я таких пророков, как ты, навидался сотнями и тоже могу строить глазки всяким мерзким субъектам вроде тебя. Я разговариваю с тобой откровенно, потому что ты мне нужен. Со всеми твоими ухватками, пророчествами, ссылками на власть теней и прочей ерундой, если даже это совсем не ерунда. Важно, чтобы твоя девка сопровождала романтика в поездке в Египет. Никаких покушений на жизнь римского гражданина, никаких капризов, скандалов, выяснения отношений, только строгая и точная информация, с кем встречался романтик, что выяснял, чем интересовался и, главное, что выяснил.

– Дело трудное…

– Но почетное. Тебе и твоей девке оно под силу.

– Но как же запрет, который наложен на романтика? А если он вдруг решит жениться?

– Я тебе и говорю – дело не простое. Если его заставят жениться, а его заставят, пусть твоя воспитанница, нечаянно оказавшаяся племянницей известного тебе несносного типа, вползет в самую его душу. Если даже не вползет, не страшно, но сведения я должен поучать точные и своевременные.

– Я о другом, господин. Она не может просто так исчезнуть. Лупа сразу учует, что дело не чисто. Он здорово поднаторел в такого рода хитростях. К тому же у него есть связи во дворце. Мою воспитанницу начнут разыскивать, а мне это ни к чему.

Аттиан задумался, потом кивнул:

– Да, это может осложнить дело. Вот и подумай, как провернуть это дельце, чтобы никто не встревожился. – Он сделал паузу, потом добавил: – Во дворце…

Антиарх помолчал, потом, как бы догадываясь, поделился:

– Ее можно похитить. Девка она смазливая, а в Риме полным-полно поклонников женской красоты. А где похититель будет ее прятать, это только Хрѝстосу известно.

Аттиан прикинул:

– А что, вполне разумно. Даже очень… Люпусиан вынужден будет обратится за помощью к городскому префекту, а тот вполне может затянуть дело.

Антиарх решил подольститься к хозяину:

– Особенно если ты подскажешь, господин. Однако это дело не из дешевых… Одна поездка в Александрию сколько стоит. Здесь десятком тысяч сестерциев не обойтись.

– Твои расходы будут оплачены щедро, но ты не наглей. Задаток получишь сейчас же. По рукам?

Антиарх невольно протянул руку.

Хозяин удивленно глянул на него:

– Ты лапы не протягивай. Знай, с кем имеешь дело.

Антиарх отдернул руку и спросил:

– Означает ли твое предложение, что с этого момента я смогу свободно ходить по городу и заниматься тем, что лежит у меня на сердце.

– Да, – кивнул хозяин. – Это я беру на себя. Ты получишь свободу. Можешь встречаться, с кем захочешь. – Он неожиданно засмеялся. – …В прямом и переносном смысле. Но смотри, уговор дороже денег.

Глава 4

Сразу после свадьбы, состоявшейся в июне 139 года, и скомканной брачной ночи Бебий Корнелий Лонг еще до восхода солнца отправился в Остию, где его ждал возвращавшийся в Египет зерновоз.

Капитану судна, открыто выражавшему недовольство в связи с нелепой задержкой из-за «ожидания какого-то римского прыща», в портовом магистрате посоветовали «засунуть свой гонор куда подальше и быть с пассажиром пообходительнее».

Как только матросы, торопясь, погрузили немалые пожитки навязанного ему пассажира, капитан лично проводил важного гостя в его каюту, расположенную в кормовой надстройке, после чего массивное судно тут же отчалило от пристани.

В каюте Бебий решил прилечь, доспать привычное, городское, однако сна не было – то ли качка мешала, то ли будоражил свежий, пропахший обещанием будущих приключений воздух. Какое-то время он томился на ложе – оно было огромно, роскошно и на удивление жестко.

Повалявшись, решительно поднялся и вышел на палубу.

Здесь было пусто – рулевой за надстройкой на корме, наблюдатель в корзине на мачте и пара вахтенных матросов, укладывавших в бухту канат возле переднего бушприта.

…Вспомнилась невеста по каталогу – она не рыдала, не молила о пощаде, только закусила губу и вытерпела все достойно и молча, так что Бебий одобрительно погладил ее по волосам.

…Вспомнились наставления Марка, убеждавшего поменьше говорить и побольше слушать.

«…Сохраняй невозмутимость, даже беседуя с отпетым придурком. Но главное, не выставляй своих убеждений напоказ, пока не убедишься, что они интересны собеседнику.

…Отбрось вызывающее пренебрежение к мирской суете. Не стоит также публично насмехаться над глупейшими суждениями простолюдья – например, если свинья родила поросенка с ястребиными когтями, жди беды.

…Это они не со зла. Это от непонимания мирового закона, требующего сегодня быть лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня. Смеяться над ними бессмысленно, их надо просвещать, особенно на государственном уровне.

…Попробуй свои силы на этом поприще.

…Скажу по секрету, император метит тебя в префекты Египта. Это высокая должность, Бебий. Египет является житницей Рима. Его поставки удовлетворяют более трети потребности столицы в зерне.

…Конечно, не сразу. Сначала поработай на низовом уровне, дальше видно будет, но прежде необходимо ознакомиться с обстановкой. Это я настоял, пусть попробует, так что не подведи».

Это было непривычно – Бебий был старше Марка Аврелия, и до последних месяцев заводилой в их дружбе всегда являлся Лонг.

Они любили поговорить, тем более что, пройдя обучение риторическому искусству не где-нибудь, а в самих Афинах, приладились высказываться складно, логично и, как им казалось, неопровержимо. Бебий, например, любил приплетать к месту и не к месту «мировой разум», то и дело ссылаться на мировую душу или пневму. Чаще всего все эти разговоры кончались жаркими спорами, смысла в которых – это стало пронзительно ясно при виде необъятного, неостановимо колыхающегося пространства воды – не было ни на квадрант[27].

Море также подсказало разгадку внезапно проснувшейся назидательной отрешенности Марка. С того дня, как его назначили наследником империума и женили на малолетней Фаустине, в кругу друзей он предпочитал слушать, а не говорить. Свое мнение не скрывал, но и не выпячивал. В чужих компаниях, особенно в государственных, вообще помалкивал, отвечал только, когда спросят. Правда, язык у него был подвешен, дайте боги каждому. Всякого рода наглецы и подхалимы получали от него достойный отпор. Например, тот же Гомул одновременно и наглец, и подхалим, которому наследник сурово предписал никогда впредь не обращаться к нему со словами «молодой человек», а исключительно «цезарь» или «достойнейший».

…Бебий еще тогда обратил внимание, как передернулось лицо у вздорного сенатора, которому какой-то мальчишка посмел указать, что «достойнейшим» является он, а не всеми уважаемый Гомул.

…Пока стоял у борта, и сравнение подвернулось. В своем новом статусе Марк действовал сродни свежему ветру, придававшему натяг и силу парусам. Ветер, не досаждая, настойчиво посвистывал, на радость мореходам, благодарившим богов за попутный «свежак» и скорый ход массивного судна.

Морские впечатления мешались в душе Бебия с поисками ответов на все вопросы, которыми он сосредоточенно занимался все эти годы. К сожалению, похвастаться успехами не мог – то, что вчера казалось абсолютной истиной, на следующий день оборачивалось сомнением, скепсисом, безнадежной погоней за ускользающей разгадкой.

Наступавший день, взволнованное море, барашки за бортом поделились с ним разгадкой. Впервые Бебий ощутил, что дело не в истине и не в ее поисках, а в нем самом.

…Ему припомнилось, как Матидия, впервые отведав плотской любви, схватила его руку и прижалась к ней щекой.

…Вспомнилась Пантея, и сердце начало биться громко, стучать страстно, с надеждой. Нельзя было поддаваться даже тени воспоминаний об этой женщине. Жизнь его теперь была измерена женитьбой, предстоящим испытанием гражданских способностей, желанием проявить себя на новом поприще.

Бебий вернулся в каюту и с целью отогнать будоражащие воспоминания приказал своему слуге Филомузу принести обшитый кожей ящик с документами. Потом отослал мальчишку и достал свиток, врученный ему Марком Аврелием.

Первым делом проверил, точно ли совмещаются метки, предохраняющие написанное цезарем от чужих глаз. Все совпало, и, разворачивая свиток, Бебий со скептической усмешкой припомнил повторное напоминание друга выучить наизусть все, что там написано – адреса, не подлежащие оглашению; тайные фразы, которыми следует обменяться с нужными людьми… При этом, приказал Марк, следует хорошенько подумать, прежде чем произнести заветные слова.

Также в свитке были имена верных людей, к которым можно будет обратиться за помощью, денежной в том числе. Первым здесь упоминался Евсевий, помощник главного фрументария в Египте. Что удивительно, имени самого Вителиса в секретном списке не было!

«…Для экстренной связи используй военную галеру, которая неделю назад была послана в Александрию. Сам в Царской гавани не появляйся, тем более на галере. Письма, не предназначенные для чужих глаз, я буду посылать на легионную магистратуру, тамошний военачальник предупрежден об этом.

При получении письма обязательно сверяй метки!

…Этот свиток сожги. Эти сведения ни в коем случае не должны попасть в чужие руки!

…И особо там не роскошествуй, но и не скупердяйничай. Главное, выясни, какая в Египте обстановка. О чем болтают магистраты? Кто командует хранением и погрузкой зерна? Какие настроения в окружении префекта и в расквартированном возле Александрии II Траяновом Неустрашимом легионе? По легенде ты являешься лицом любопытствующим и неофициальным. Твое страстное желание – совершить ознакомительную экскурсию к пирамидам, но учти, всем известно, что мы с тобой близки и что даровой дружбы между цезарем и обычным римским гражданином не бывает. Будь осторожен с женщинами, а то…» – И юнец погрозил Бебию пальцем.

Тот возмутился – что вы все заладили: будь осторожен, будь осторожен! Я и так выполнил все, что требовал от меня обычай.

…Мы не требовали, а напоминали.

* * *

Когда с палубы донесся крик вахтенного: «Маяк! Маяк!» – Бебий Лонг сжег свиток и поспешил на палубу.

Сначала он увидел темное прозрачное облачко, вскоре обернувшееся столбом дыма, затем на горизонте с необычайной и ошеломляющей неотвратимостью начала вырастать гигантская фигура бога Посейдона, головой упиравшаяся в облака. В руке повелитель морей держал густо дымящийся факел, и наконец, когда зерновоз дошлепал до очертаний земли, глаз с будоражащим восхищением полностью ухватил очертания исполинской башни, которую называли седьмым чудом света.

Вскоре судно обогнуло мыс, на котором возвышалось «око Гелиоса», как называли в Александрии прославленный маяк, и причалило в Большой гавани, неподалеку от храма Посейдона.

Первая неприятность, с которой Бебий столкнулся в порту, была встреча, которую организовал – или подстроил? – фрументарий Адриана Вителис, сохранивший свой пост с приходом новой администрации. Он лично явился встречать рядового туриста.

Заметив спускающегося по трапу Бебия, Вителис, высокий, толстый, шумный человек в тоге, с лысой – до гладкости и блеска – головой, обращаясь к сбегавшимся со всех сторон зевакам, громогласно представил гостя:

– Жители Александрии! Смотрите, кого нам послала судьба. Это же Бебий Корнелий Лонг, один из самых преданных любимчиков императора, да сохранят боги ему жизнь!

Бебий, неприятно озадаченный должностью, которую приписал ему ликующий провинциал, попытался объяснить, что никогда и ни у кого в «любимчиках» не состоял. Он всего лишь путешественник, однако Вителис только расхохотался и, бесцеремонно заключив спустившегося по трапу гостя в объятия, пригласил Бебия в свою коляску.

Затем громко – так, чтобы его услышали в собравшейся толпе – встал в коляске и объявил:

– Кому какое дело, кого встречает верный слуга императора и его верный страж на этой пустынной и в то же время благословенной земле! Императорского любимчика или его верного приверженца! Вчера я ходил в любимчиках у Адриана, а сегодня достойно служу Антонину. Что касается тебя, Бебий, я много наслышан о твоих неисчислимых достоинствах. Вчера ты был заядлым философом, сегодня стал туристом, а завтра, глядишь, станешь префектом, так что нечего стесняться философии. А на мнение этих птицеголовых[28] и развратных гречишек, – он указал на собравшихся на пристани зевак, – наплевать! А ну, брысь отсюда!..

Толпа чуть отхлынула, потом вновь придвинулась, ожидая от магистрата какого-нибудь еще более сенсационного и срывающего покров тайны с «любимчиков» заявления.

Бебий осадил фрументария:

– Может, тронемся, Вителис? Я не выношу жару.

Вителис тут же согласился:

– Конечно, дорогой, – потом приказал вознице: – Трогай!

Рабы Вителиса, босоногие и полуголые, помогавшие загрузить пожитки гостя, побежали вслед за коляской. За ними, не скрывая удивления, последовали сопровождавшие Бебия Филомуз и раб Люпусиана Храбрий, приставленный к Бебию в качестве телохранителя.

Бебий, признаться, почувствовал себя выбитым из седла.

…К чему этот ажиотаж?

Зачем крики, зачем эти полунасмешливые и полуоскорбительные намеки на его статус? Неизвестно, мол, кто ты есть и кем ты станешь завтра? С какой стати Вителис лично явился в порт в такую жару?

Между тем магистрат, отвечающий за поставки зерна в столицу, не унимался:

– Ты остановишься у меня, Бебий! Я отвел тебе лучшие покои…

– Нет, – решительно возразил Лонг. – Отвези меня в гостевой дом, о котором тебе писали мои друзья.

Отпор был резкий, учтивостью здесь и не пахло, однако Вителис и глазом не моргнул.

– Как прикажешь, дорогой. Вечером жду тебя в гости. У меня сегодня назначен пир по случаю победы Корнелия Галла над эфиопами.

– Какого Галла? – удивился Бебий.

– Как, тебе не известно имя победителя Африки? Ты не слыхал о покорителе Аравии?! – обрадовался Вителис. – Сегодня вечером ты услышишь об этом знаменитом полководце, сумевшем привести к покорности нубийцев и арабов.

Неожиданно фрументарий, искоса глянув на гостя, прерывисто вздохнул.

– К сожалению, он плохо кончил. Октавиан Август, позавидовавший его славе, отозвал Галла в Рим и приказал выпить отравленное вино. Он выпил, как и подобает славному воителю, но ты не бойся, сегодня тебя никто травить не собирается.

– А завтра? – поинтересовался Бебий.

Вителис оглушительно расхохотался:

– Завтра будет завтра. Живи сегодняшним днем, Бебий! Здесь все так живут.

– В таком случае скажи, когда мы займемся делами? Я должен передать тебе послание императора, а также просьбу наследника ознакомить меня с состоянием дел в провинции.

– Когда прикажешь, Лонг!

– Давай назначим встречу на завтра, а потом я отправлюсь в плавание по Нилу. Мне не терпится осмотреть пирамиды.

– Завтра так завтра, – охотно согласился Вителис.

Уже под вечер Бебий, озадаченный таким откровенно бесцеремонным и вызывающим напором представителя местной власти, решил известить чиновника, что устал и хотел бы отдохнуть. Пусть Вителис примет его извинения, но на пир он не пойдет. Однако при вдумчивом – на чем особо настаивал Марк Аврелий! – рассмотрении вопроса Бебий решил, что за показной простотой и оглушительной навязчивостью скрывалось что-то подспудное, не дававшее покоя местному служаке. Вспомнилась едва заметная оговорка Вителиса насчет императора, чью жизнь должны были хранить боги.

Как он выразился: да сохранят боги ему жизнь! А не его жизнь.

Разница существенная!

Эта подозрительная оплошность и скрывающийся за ней намек (даже если это ему только померещилось), тем более вызывающий отказ от приглашения, сразу ставил Лонга в конфликтную ситуацию с местными властями, что было чревато ответными мерами. Они сумеют не только помешать ему познакомиться с состоянием дел на местах, но и окончательно испортят отдых.

Этого ли ждал от него Марк?

Бебий не отказал себе в удовольствии приободрить себя – кто я? Столичный «прыщ» или заскорузлый тупой провинциал?

Неужели не сумею пустить пыль в глаза?..

Он приказал Филомузу готовить себя к вечернему развлечению, и, пока слуга облачал его в тогу, навскидку припомнил несколько имен прославившихся в самое последнее время гладиаторов и возниц, выигравших солидные призы на последних скачках. Перебрал в памяти последние столичные сплетни, а также взволновавшие Рим события, среди которых надо обязательно упомянуть о непрекращающихся нападениях разбойников, переодетых в тени незахороненных мертвецов, а также пожар, случившийся в лагере преторианцев.

Однако действительность или, по выражению его учителя Диогнета, «объективная реальность» внесла такие поправки в намечаемую линию поведения, что Бебий более чем на неделю забыл о сплетнях, письмах, пирамидах.

Глава 5

Все началось с открытия, больно ударившего по самолюбию гостя – припасенные им «жареные» столичные новости были хорошо известны присутствующим на роскошном обеде, устроенном Вителисом в честь небезызвестного Корнелия Галла, о котором на школьных уроках истории рассказывали, что тот потерпел сокрушительное поражение в Эфиопии, а «завоеванную» им Аравию пришлось покорять вновь, сто лет спустя, по приказу Траяна. Но об этом не стоило упоминать за столом, и Бебий прикусил язык. Конечно, он постарался вставить несколько замечаний насчет разлива Тибра, затопившего нижние восточные кварталы, зловещих птиц, слетевшихся на Капитолий, на что ему возразили: «…А у нас в окрестностях Антинополя видели громадную змею с гребнем, которая сама себя пожрала от хвоста до середины туловища».

Что касается теней мертвецов, наводивших страх на жителей столицы, о их происхождении были высказаны разные точки зрения, которые один из гостей – легат II Траянова Неустрашимого легиона Гай Валерий Муциан – отмел с ходу:

– Это все детские забавы! Поглядели бы вы на обезумевших жителей Сирии, ни с того ни с сего уверовавших в неминуемый конец света. О его приближении якобы свидетельствует надвигающаяся вселенская Тень, составляющая одну семейку с мраком и ночными призраками.

Что касается пожара в лагере преторианцев, местный квестор, ведавший сбором налогов, позволил себе поспорить со столичным гостем насчет причин возгорания и ущерба.

Квестор свалил вину не на происки судьбы или злой умысел, а на нераспорядительность префекта претория Гавия Максима. Бебий возразил – кто мог предугадать, что в самый нужный момент сифон[29] выйдет из строя.

– …Вот я и говорю, – настойчиво подтвердил квестор, – всему виной преступная халатность и распущенность, которая чем дальше, тем заметнее воцаряется в Риме.

Вителис тут же полез в спор:

– Этим, уважаемый Флегонт, как раз и занимается наследник престола Марк Аврелий.

– Этот-то куда полез? – удивился командир легиона.

Хозяин дома объяснил:

– О-о, он теперь в большой силе и ведает всеми магистратами Рима.

– Не молод ли? – усомнился легат.

– Зато не по годам грамотен! – возразил Вителис.

Все засмеялись, и хозяин дома поднял тост за «славного юношу», надежду Рима и всех его обитателей.

Обозначение «славный» неприятно покоробило Бебия.

Неожиданно молчавший до сих пор мрачноватый верзила, которого представили как Публия Христогона и о котором было сказано, что он является ближайшим советником префекта Египта Гая Корнелия Гелиодора, – прищурившись, поинтересовался:

– А как насчет письма, уважаемый, которое ты должен передать Гелиодору?

– Какого письма? – удивился Бебий.

– Разве ты не везешь послание префекту Египта Гаю Гелиодору?

Бебий растерялся:

– Я не везу никаких писем, только приветы. Я всего лишь путешественник, частное лицо.

Христогон сразу потерял интерес к гостю и насмешливо поинтересовался:

– Тогда расскажи насчет рожденного на Тибуртинской дороге теленка, у которого голова срослась с ногой? Говорят, впавшие в исступление женщины Рима стали пророчить, будто главою дел человеческих вместо нынешнего предводителя готовится стать кто-то другой?

Бебий растерялся – что тут можно сказать? Что он впервые слышит об этом зловещем предзнаменовании? Или пристыдить верзилу за доверие к слухам «исступленных женщин»?

Неловкость прервал неунываха Вителис. Он засмеялся и объявил – скука самый неприятный гость на празднестве, а посему… – и три раза хлопнул в ладоши.

Тут же в зал вбежали танцоры и танцовщицы с бубнами. Музыканты заиграли разухабистую мелодию, и раскрашенные плясуны пустились в пляс.

Скоро артисты и артистки – кому кто нравился – расползлись по ложам, на которых возлежали гости. Одна из смазливых чернокожих танцовщиц попыталась было пристроиться к Лонгу, однако распорядитель пира, скрестив руки на груди наблюдавший за разгулявшимися гостями, отогнал ее.

В этот момент к лицу Лонга сзади прикоснулись чьи-то нежные пальчики, закрыли глаза, затем кто-то чмокнул его в щеку.

Пальчики ослабли, Бебий осторожно убрал их и повернулся.

На него смотрела Пантея.

Он узнал ее сразу, несмотря на то что на ней была напялена «маска медузы»[30]. Глаза ее сияли, она прильнула к Лонгу с такой силой, что всякая настороженность, связанная с этим роскошным пиром, посвященным какому-то незадачливому полководцу, вопросами насчет Марка, интерес к письмам, которые он якобы должен передать префекту, и предположениями о ком-то «другом», призванном сменить кого-то на троне, растворились в поцелуе, которым наградила его желанная женщина.

– Как ты здесь очутилась?!

Пантея приложила пальчики к его губам и шепнула:

– Потом, потом…

Неожиданно хозяин, по привычке не считая нужным приглушать свой раскатистый бас, воскликнул:

– Граждане! Вы только посмотрите, что служительница Аштарту делает с нашим гостем. Он тает! Ты растаял, Бебий? Я тебе завидую – такая красотка способна растопить любое сердце. Ни один из самых целомудренных философов не в силах устоять перед ее чарами. Смотрите, с какой страстью она прильнула к нему. Я рад за тебя, Бебий. Я дарю тебе эту красотку, которую я только вчера приобрел по сходной цене у уважаемого Нератия. Это он, Нератий, владелец амбаров и судов, не позволяет великому Риму остаться без хлеба. Нератий, ты согласен, если я вручу твой дар нашему драгоценному гостю?

Нератий Приск, улыбчивый толстячок с остатками волос, венчиком обнимающих голову, азартно закивал и воскликнул:

– Я рад услужить нашему дорогому гостю! В придачу я дарю Лонгу тысячу золотых монет, которые позволят ему достойно провести время в жемчужине Египта Александрии.

Неожиданно командир легиона Валерий Муциан поднял руку.

– Со своей стороны, – заявил он, – я хочу пригласить сына и наследника знаменитого воина и префекта конницы Ларция Корнелия Лонга в легионный лагерь. Мы не забыли твоего отца, Бебий. Память о нем до сих пор живет в сердцах защитников Рима. Знаешь ли ты, как до сих пор называют его легионеры?

Растроганный Бебий приложил руку к сердцу. Мысль о том, что недостойно принимать подарки от незнакомых богачей, отступила, на глазах выступили слезы.

– …мы его звали «железная лапа». От его меча погибло множество врагов Рима. Я участвовал с ним во втором дакийском походе, когда он с честью вышел из труднейшего положения, затопив в подземной пещере орду злобных даков. Я встречался с ним в Сирии, когда он получил в дар от аравийских туземцев знаменитого на весь Рим коня по кличке Снежный…

Его прервал хозяин дома:

– Чем ты собираешься заняться, Бебий, в Египте?

– Мне бы хотелось совершить путешествие к пирамидам и заодно посмотреть страну. Здесь, говорят, много древностей, заслуживающих внимания.

– Учти, – предупредил его Вителис, – ездить в одиночку по Египту небезопасно.

Христогон, советник префекта, откликнулся:

– Я поговорю с Гелиодором. Он обеспечит тебе охрану…

– А я, – подхватил Непот, – выделю верблюдов.

* * *

Уже за полночь, до отвала насытившись любовными ласками, на которые Пантея оказалась неистощима, Бебий наконец спросил:

– Как ты очутилась в Египте?

Женщина разрыдалась.

– Меня выкрали, Бебий! Меня бесцеремонно и нагло выкрали!.. Прямо в центре Рима. Зажали рот и затолкали в носилки, потом доставили к какому-то негодяю. Я не могла сообщить о себе. Я поклялась, что не поступлюсь своей честью и покончу с собой. – Она неожиданно успокоилась, отвернулась и призналась: – Но вышло иначе… Пришлось поступиться… Меня украли по просьбе этого мерзкого, похожего на жабу толстяка Нератия. Погрузили на его быстроходную галеру и доставили сюда. Все эти дни я была как в бреду. Рядом со мной была какая-то старуха, она поила меня какой-то гадостью.

Оказавшись в объятиях этой жабы, я решила, что жизнь моя кончена, но как видишь, сумела выжить. Злодею не удалось сломать мою жизнь во цвете лет… По воле божественного Хрѝста я в конце концов досталась тебе. Этот великий знак дарит надежду.

…«Хорошо излагает, – пришло в голову Бебию, – как по-писаному… в конце концов, великий знак».

Эта подлая мыслишка показалась ему слишком оскорбительной в отношении такого чуда, каким оказалась Пантея.

Он прижал женщину к себе, шепнул на ухо:

– Я сегодня же напишу Люпусиану, поздравлю его с великой радостью.

Женщина наградила его поцелуем.

– Стоит ли так спешить? Я теперь в безопасности, а если ты напишешь письмо, дядя потребует срочно вернуть меня в Рим и что случится потом, об этом даже подумать боюсь.

Женщина всплакнула.

– После всего, что произошло со мной, я не могу считать себя достойной его. Я хочу побыть с тобой. Я вся в твоей власти. Ты можешь в любую минуту выгнать меня, продать самому проказливому старикашке. Если ты сообщишь обо мне, нас насильно разлучат. Я на все готова, но только дай мне возможность хотя бы еще немного побыть с тобой.

Наслаждение было столь сильным, изнеможение столь приятным, что он выразился кратко и определенно:

– Живи. Будь рядом. Я сам отвезу тебя в Рим, а там мы с твоим дядей уладим этот вопрос.

Женщина накинулась на него, шептала долго и страстно… Потом оседлала, и с тем же восторгом, с переменой положения тел, объятиями, закидыванием ног и поклонением очаровательным ягодицам, – они вновь отправилась в длительное и незабываемое путешествие.

Потом были и хриплые выкрики, и жесткие и болезненные хватания, исступленные удары мужским молотом, доводившие раскалившееся лоно Пантеи до умопомрачительного служения богине любви…

* * *

Угар любви схлынул через неделю.

К тому времени Пантея уже прижилась в маленьком домике, предоставленном Бебию Корнелием Лонгом. Она уже вовсю командовала на вилле, состоявшей из небольшого двухэтажного жилого строения, бассейна со ступенчатым спуском к воде, прилегающего садика, обсаженного яблонями и сикоморами (фикусами) и двумя финиковыми пальмами у главного входа, выходившим на небольшую площадь с колодцем и стелой, изображавшей голову льва.

Короткая улочка, упиравшаяся в тупиковую площадь, вела на центральный проспект Александрии, рассекавший город с запада на восток.

Усадьба когда-то принадлежала римскому чиновнику и после еврейского восстания, случившегося в городе около двадцати лет назад, когда Траян вел войну с Парфией, в качестве гостевого дома досталась службе фрументариев, следивших за поставками хлеба в Рим.

Это были жуткие месяцы, обернувшиеся неслыханными для городского великолепия разрушениями. Явившиеся из Палестины истеричные проповедники взбунтовали евреев, заселявших восточные кварталы города. Они воспламенили своих приверженцев известием, что на землю во исполнение пророчества явился мессия, посланный Творцом спасти еврейский народ. Они кричали, что наступил «день гнева» и ярость Яхве должна обрушиться на врагов.

Мятеж очень скоро превратился в регулярную войну между приверженцами иудейского культа, составлявшими более трети населения тогдашней Александрии (а оно тогда насчитывало около миллиона), и всеми остальными жителями города – египтянами, греками и италийцами. Сначала восставшие имели успех. Префект Египта, Корнелий Луп вынужден был отступить. В Александрии началась паника. Греки, египтяне и римляне укрылись вместе с Лупом в западной части города, из которого устроили укрепленный лагерь.

На их беду, в начале весны к Александрии с запада, из Киренаики – то есть с противоположной стороны, – приблизилась орда обезумевших евреев, целью которых было объединиться со своими единоверцами в Египте, откуда они намеревались двинуться в Иудею, и, если бы полководцу Марку Турбону и его когортам, встретившему бунтовщиков в боевых порядках, не удалось разгромить их, – городу было бы несдобровать.

Избиение восставших было поголовным.

Легионеры никого не щадили. В резне участвовали все, даже обозники, рабы и лагерные шлюхи. Киренаикские бандиты рассеялись по всему Египту, вплоть до священной Фиваиды (в среднем течении Нила), и везде их безжалостно и зверски убивали. Никто из безумцев даже не пытался просить пощады. Они сами бросались на мечи, в пламя костров, воспевая своего бога, якобы не бросившего их в несчастье и доказавшего, что его царство близко.

В те же дни Корнелию Лупу удалось окончательно подавить очаги сопротивления в самой Александрии. Прорвавшиеся в сторону Иудеи евреи укрылись в пустынях Синая, где, невзирая ни на какие трудности, стремились добраться до стоянок мятежных арабов, называя их «братьями».

После подавления восстания квесторы насчитали более двухсот двадцати тысяч трупов. Это почти все население провинции, которая превратились в пустыню.

С тех пор город, основанный великим Александром Македонцем, отстроился, раздвинул границы, о чем Бебий подробно написал в послании Марку в Рим.

Что касается путешествия к пирамидам, Бебий не мог ничем похвастаться.

Нератий Приск, обещавший предоставить верблюдов, исчез, а в канцелярии префекта к просьбе выделить охрану отнеслись более чем прохладно. Чиновники отводили глаза, отсылали от одного к другому, ссылались на то, что после его приезда на город обрушилась новая беда – на улицах Александрии начали разбойничать тени. Кто скрывался за этими нападениями, городским властям выяснить не удалось, однако орудовали злоумышленники дерзко. Запоздавших путников внезапно встречал исступленный собачий лай, затем путь преграждала повозка, над которой вырастала гигантская, неясная и пугающая фигура в черном, потом со всех сторон налетали тени, и начиналось избиение.

Несколько таких случаев привели город, давно не знавший подобных ужасов, в состояние паники.

Пантея умоляла Бебия не выходить по ночам, а уж если визит нельзя было отложить, брать с собой надежную охрану, которую следует непременно вытребовать у Вителиса. Она настаивала, что одного Храбрия будет недостаточно.

Оно, может, и так… Бебий вовсе не собирался бездумно рисковать жизнью, однако и посвящать чужих людей в свои секреты не собирался, тем более что слежку за собой он обнаружил сразу, как только оставил на своем столе в спальне недописанное в Рим письмо.

Вернувшись, чтобы окончить описание великолепного города и его достопримечательностей, он обнаружил, что кто-то посмел развернуть запечатанный свиток и ознакомиться с его содержанием. С того момента, трезво оценивая опасности, которые угрожали ему в Александрии, он начал запирать свои записи в особый ящик, за которым приказал следить Филомузу, а Храбрия попросил приглядывать за живущей в усадьбе прислугой.

Их было пятеро. Старая кухарка, ее супруг, исполнявший обязанности прокуратора, их сын, приглядывающий за садом, и два дряхлых старика, один из которых являлся сторожем и по совместительству набивальщиком матрасов, а другой – выщипывателем волос. Он сразу предложил гостю свои услуги, на что тот по наивности согласился. Этот «мастер банных дел» драл волосы с такой неуемной страстью, что Бебий взвыл от боли и далее подмышек его не допустил. Вот еще что поразило Бебия – здесь, как и на всем греческом востоке, вода не текла из кранов постоянно. Они закрывались наглухо, чему удивлялись все римляне, ведь у них в столице мира вода текла не прерываясь. Иначе и быть не могло, ведь для любого италийца текущая вода священна, а запруженная служила источником всякого нездоровья, гнили и скопищем нечистой силы.

За эти дни он нанес несколько визитов, в частности наставнику местной христианской общины Евмену, которому передал письма от Эвтерма и римского пресвитера Гигина, затем посетил Публия Христогона, ближайшего советника префекта, с которым познакомился на пиру у Вителиса, и попросил посодействовать в получении проездных документов и выделения охраны. Ничего толкового от здоровенного, мрачноватого, погруженного в какие-то свои мысли чиновника Бебий не добился. Христогон уходил от прямых ответов, ссылался на свою малозначимость, что якобы подтверждалось невозможностью предугадать будущее и его малым рангом – viri egregi («отличный муж»). Весь разговор свелся к попытке уговорить гостя похлопотать за него в Риме насчет получения следующего чина viri perfectissimi («превосходнейший муж»).

Правда, случались и более приятные встречи. Однажды утром к нему явился посланный легатом Муцианом молодой центурион с приглашением посетить легионный лагерь.

Вояка приехал ранним утром в сопровождении двух конных воинов и начал с такой силой долбить в дверь, что переполошил всю прислугу. Храбрий даже обнажил меч, а Пантея, пригревшаяся на ложе, с перепугу вскочила и бросилась к маленькому, забранному прозрачным стеклом окну.

Бебий спросонья отметил только, что у нее на пояснице выделялась красноватая ссадина, которая обычно бывает при бичевании.

Он приказал ей отойти от окна и не «пялиться», на что женщина удивленно ответила:

– Там какой-то вояка. Лица не разберешь, но симпатичный и злой, просто ужас…

Женская логика, как всегда, позабавила Бебия – лица не разберешь, но симпатичный.

Он приказал ей удалиться на женскую половину и носа не высовывать, а сам, торопливо напялив тунику, спустился встречать гостя.

Встретил в атриуме, возле имплювия.

Гость в парадных доспехах, в сопровождении двух полуголых воинов первым делом одобрил присутствие Храбрия, сжимавшего ручку дакийского меча.

– Верное решение, Бебий. Всегда надо быть готовым к неприятностям. Мали ли, а вдруг меня послали арестовать тебя? Или принудить к самоубийству? Что ты скис? Не узнаешь, приятель?

Бебий всплеснул руками:

– Боги, кого вы послали мне в такую рань! – Потом, повернувшись к Храбрию и понизив голос, прошипел: – Спрячь оружие! Привет, Авидий! Как ты здесь оказался?

– Послан к тебе напомнить о приглашении моего командира посетить легионный лагерь? Я твоего отца не знал, но много слышал про «железную лапу». Помнится, ты в Антиохии ни разу не упомянул о его подвигах, все только философия, попойки и короткие вылазки в стан местных красоток. Зря все-таки ты не остался служить, сейчас уже был бы легионным трибуном. Я, например, пока еще центурион, но лиха беда начало. Что ты стоишь? Собирайся, конь для тебя уже готов. Кого возьмёшь с собой? Этого молодца, – он указал на Храбрия.

– Нет, его я оставлю дома, охранять пожитки, которых у меня нет. Я поскачу в одиночку, как в былые годы в Антиохии, когда исполнял воинский долг перед отечеством.

– Ну и как, исполнил? – подмигнул Авидий. – Что-то, я смотрю, больших чинов на штатской службе ты тоже не нажил. Все истину ищешь?

– Ищу, Авидий! А чины это преходящее. Это для сборщиков налогов.

– Ты кого имеешь в виду, местного квестора? Ну это известный запускала! – засмеялся гость.

– Кто?

– Ну, этот… кто запускает руку в казну. Вот видишь, я сразу выдал тебе один из главных секретов, о котором здесь, в Александрии, не принято говорить. Еще больше ты услышишь в военном лагере.

– Я хотел бы угостить тебя, Авидий…

– Будем терять время или?..

– Или! – воскликнул Бебий.

– Это мне нравится! Это по-нашему…

По дороге обсудили случившееся за те пять лет, что прошли после ухода Бебия с военной службы и возвращения в Рим. Припомнили старых знакомых, потом разговор плавно перешел на состояние дел в столице. Бебий рассказал о последних мерах, предпринятых новым принцепсом для успокоения подданных, без чего нельзя призвать их стать лучше.

Авидий Кассий засмеялся:

– Бесполезное занятие!

– Улучшение нравов ты считаешь бесполезным занятием?

– Нет, призывы. Нравы можно и нужно улучшать, но только с помощью центурионской палки. Это единственное надежное средство. Так было в старые добрые времена, во времена Манлия Торквата и Камилла[31], так должно быть и теперь.

Теперь пришел черед Бебию рассмеяться.

– Ты все такой же республиканец.

– Конечно, ведь я потомок Кассия[32] и на дух не переношу всякого рода разглагольствования насчет врожденных добродетелей, смены вех, замшелых республиканских консерваторов и особенно насчет достоинств деспотии.

– Не зря мы звали тебя Катилина. Но если ты против деспотии, как относиться к твоему тезису насчет палки центуриона?

– Никак не относиться, а просто применять палку. Впрочем, что это мы о пустяках… Ты лучше подскажи, что это за девица мелькнула у тебя в окне?

– Эту женщину подарили мне боги! Мы познакомились в Риме. Она родом из Медиолана.

– Ты в этом уверен? Мне кажется, я встречал ее в другом месте. В храме Астарты в Антиохии, где она исполняла роль храмовой шлюхи и считалась одной из самых умелых шлюх.

– Ты ошибаешься! Она никогда не бывала в Сирии. Она племянница друга нашей семьи. Ее нашли совсем недавно и привезли в Рим.

– Возможно. Республиканцы тоже могут ошибаться. Ты собираешься взять ее в жены?

– К сожалению, это невозможно. Она побывала в чужих руках. Более того, перед самой поездкой я женился.

– Вот как! Я смотрю, ты здесь времени даром не теряешь. Впрочем, близкому другу «диалогиста» все позволено.

– Кого ты имеешь в виду?

– Как кого? Наследника! Так называют цезаря в кругу префекта Гелиодора. Это словечко префект подцепил в Риме и привез в Александрию. В столице его уверили, что подобные клички не к лицу первым лицам государства, но об этом мы поговорим в лагере. Ты еще не разучился стрелять из лука и метать пилум? А как насчет орудовать мечом?

Бебий засмеялся.

– Скоро увидишь.

* * *

Бебий принял участие в упражнениях на деревянных мечах.

Ни легат Валерий Муциан, ни Авидий не могли позволить выставить против потерявшего форму Бебия Лонга опытного бойца, поэтому выпустили молокососа. Гость, сражаясь с ним, пусть и не без неловкости, сумел броситься в ноги сопернику и свалить того на землю. Вскочив первым, Бебий занес палку для смертельного удара.

Легат предупреждающе захлопал в ладоши.

– Хватит, хватит!..

Когда Бебий, распаренный и запыхавшийся, подошел к группе командиров, собравшихся на претории, легат одобрительно похлопал молодого человека по плечу.

Потом была баня, обед, после которого легат и гость отправились на конях осматривать достопримечательности Египта. Охрана, которую возглавил Авидий Кассий, держалась позади, так что они могли спокойно поговорить.

Отъехав подальше от лагеря, Муциан поинтересовался.

– Как проводишь время, Лонг?

Бебий смутился – «…и этот туда же!», – однако вслух пожаловался на канцелярских крыс, засевших в окружении префекта.

– Не могу понять, чем они занимаются? – возмутился он.

– Ждут! – засмеялся Валерий Муциан.

– Чего? – не понял Бебий.

– Что могут ждать канцелярские крысы? Великих перемен.

– Каких? – удивился гость.

– Всяких! Рим всегда богат на сюрпризы. Сегодня урода-теленка нашли, завтра вдруг ворон прокаркает над императорским дворцом.

Бебий заверил:

– Никаких перемен такого рода ожидать не следует. Власть в надежных руках и крепчает с каждым днем.

Легат искоса глянул на гостя.

Бебий, оценив подспудную серьезность разговора, добавил:

– Я беру на себя полную ответственность за эти слова. Ты можешь сомневаться – кто такой этот Лонг, чтобы рассуждать о таких вещах. Да, я невелика птица, и будешь прав, но в отношении перемен я постараюсь переубедить тебя. Ты можешь молчать, можешь поделиться с префектом – поступай как знаешь. Сам выбирай – спрашивать или молчать. Спасибо, что завел этот разговор, а то в Александрии, как мне кажется, собрались одни молчуны.

Что касается умения Антонина обращаться с властью, готов заверить, что они оба – и император, и наследник – вполне серьезно относятся к слухам о попытках некоторых сенаторов переиграть выбор Адриана. А когда все были довольны? Даже во времена славного Траяна находились честолюбивые безумцы… – После паузы Бебий продолжил: – Наследник предупредил меня, что с тобой надо быть искренним, тем более что ты уже сталкивался с Антонином по судебным делам.

Легат помолчал, потом согласился:

– Что ж, Бебий, я готов выслушать тебя. Ты упомянул о важном. У тебя есть ко мне послание?

– Да, только устное.

– А к префекту Гелиодору?

– Нет.

Легат некоторое время что-то прикидывал про себя, потом кивнул:

– Хорошо, пусть будет устное.

– Никаких серьезных, тем более трагических перемен в Риме не предвидится. Да, такие расчеты есть. Эти скрытные поползновения учитываются, но решимости – я уже не говорю о военной силе – у того, кто держит в руках империум, вполне достаточно, чтобы справиться с любой угрозой. Мне кажется, тебе стоит обратить внимание на мои слова, а не вести себя так, как префект Гелиодор, избегающий встречи со мной, что вызывает определенные сомнения в его верности трону. – После паузы гость продолжил: – Угроза прекращения поставок хлеба из Египта существует, это может серьезно дестабилизировать обстановку в столице. Я отчетливо осознаю эту угрозу, потому и тешусь с девицей. Меня просили передать, что надеются на тебя и при первом же факте саботажа ты получишь особые полномочия. В твоих руках воинская сила, и сам решай, как использовать ее.

– Но если?.. Почему же нельзя одним ударом!..

Бебий засмеялся:

– Твой вопрос и есть один из главных моментов, ради которого я приехал в Египет. Один из великих императоров, не буду называть его имя, тоже решил одним ударом расправиться с врагами. Что из этого вышло? Все свое царствование он ощущал смертельную опасность со стороны тех, кто счел себя проигравшим. Но это полбеды – в борьбе за власть всегда находятся проигравшие. Страшнее те, кто обижен. Эти обычно теряют разум и готовы на все. Ты понял меня?

Муциан кивнул.

– В таком случае, – продолжил Бебий, – как должен поступить преемник? Повторить ошибку отца? Не лучше ли оставить врагам выбор – если они решатся на дерзость, они потеряют все, а в случае готовности смириться останутся со всем, что нажили. Прежде всего, с добрым именем и уважением потомков, что очень полезно для наследников. Поэтому, если даже Гелиодор уже сделал выбор, он не безнадежен. Префект – опытный администратор, император не может пожаловаться на него в смысле поставок хлеба.

Меня просили особо подчеркнуть, главное – сохранить спокойствие in orbem terrarum[33]. У римлян и у всех, кто населяет это пространство, слишком много дел, чтобы еще заниматься междоусобицей. Мне кажется, это верная политика, даже невзирая на то, что взбунтовавшийся будущий император Веспасиан, когда-то командовал легионом в Египте. Именно с берегов Нила он отправился в поход за императорским жезлом.

– У него не было выбора. После гибели Нерона власть в Риме досталась гнусным проходимцам, а это было чревато…

– А если будет выбор?

– Тогда другое дело.

– Так вот, выбор есть. Тот, кто сохранит верность присяге, сможет добиться бóльшего, чем при опрометчивом желании рискнуть. Прежде всего уважения и почетной старости.

– Ты ведешь опасные разговоры, Лонг.

– Согласен, – кивнул Бебий. – В любом случае я обязан исполнить свой долг.

Легат помолчал, потом признался:

– Многие здесь решили бы рискнуть, но не я! Так и передай в Риме.

– Или переждать? Как, например, Вителис?..

– Не знаю. Доносчиком не был и не буду!

– Это радует. Каждый должен заниматься своим делом. А дело у меня такое – мне надо осмотреть пирамиды. Глупо побывать в Египте и не увидеть седьмое чудо света, а заодно приглядеться к тому, что творится на местах. Поскольку в канцелярии префекта мне не говорят ни «да», ни «нет», мог бы ты выделить охрану для такого путешествия? Это вполне в твоей власти, а помочь наследнику «железной лапы» вполне достойно. Пусть префект задумается – куда же я раньше смотрел? Выбор за тобой.

– Я выбрал. Ты сумел убедить меня, что приехал сюда не только для изучения египетских древностей. Ты прав, я знаком с Антонином, следовательно, ты не пустобрех и не провокатор. Антонин, будучи одним из четырех консуляров, управлявших Италией во время отсутствия Адриана, честно разобрал мое дело и, главное, настоял на исполнении решении суда. Это было непросто. Поверь, Бебий, это было очень непросто наступить на хвост известному своими криками сенатору.

После долгого молчания Валерий Муциан добавил:

– Я хотел бы предостеречь тебя, Бебий. Ты еще молод и неоправданно доверчив. В Александрии есть свои тени, способные проникать не только в чужие дома, но и в чужие разговоры, и их немало. Я бы назвал этот город рассадником теней, так что поберегись делиться чем-либо стóящим с малознакомыми людьми. Особенно во время поездки к пирамидам, а то можно и не оценить их величавость. Кого бы ты хотел иметь в сопровождающих? Авидий подойдет?

– Вполне. Мы сошлись с ним в Антиохии…

– Вот-вот, об Антиохии он тебе тоже кое-что расскажет – о том, что там творится за кулисами бодрящих рапортов и уверениями в безусловной преданности. Ты слыхал, как здесь в префектуре оценивают сложившуюся в столице ситуацию? Теневой заговор.

– Даже так?

– Или, точнее, «заговор теней».

Глава 6

Авидий в сопровождении двух всадников доставил Бебия домой. По пути договорились о дате отъезда к пирамидам и количестве сопровождающих. Услышав о желании Бебия взять с собой Пантею, Авидий напомнил о предупреждении Муциана.

– Ты ведешь себя легкомысленно. Наша поездка обязательно привлечет внимание тех, кто прячется в тени, а я еще хочу жить. Ты на всякий случай приглядел бы за своей красоткой. Знающие люди рассказывают, что у храмовых шлюх в Антиохии есть особая примета – маленькое клеймо в виде цветка под мышкой.

* * *

Уже ночью, до изнеможения насытившись Пантеей, Бебий перевернул женщину на бок, поднял левую руку и обнаружил на коже неясный, но отчетливый ожог.

Пантея напряглась, замерла, притихла.

Бебий повернул ее лицом к себе:

– Рассказывай!..

Женщина заметно испугалась, потянулась к Бебию:

– Что рассказывать?

Лонг отвел ее руки.

– Кто подослал тебя? Как ты оказалась в Александрии, да еще раньше меня? Что тебе приказано выведать?

Пантея заплакала.

Бебий не торопил ее.

Наплакавшись, Пантея едва слышно выговорила:

– Не могу. Христ меня накажет!..

– Не накажет, – успокоил ее Лонг. – У могучего Рима достаточно сил, чтобы справиться со всякими самозваными сынами божьими. А ну-ка, подскажи, где в Медиолане находится мясной рынок – за Фламиниевой дорогой или возле форума?

Пантея опустила глаза.

– Нас с братом не пускали на рынок.

Бебий усмехнулся:

– Тебя, взрослую девушку, не пускали на рынок? Даже для сопровождения хозяйки?

– Нет.

– Где тебя украли в Риме?

– В Каринах.

– Ты гуляла по Риму одна? Твой дядя позволял тебе в одиночку гулять по городу?

– Меня сопровождал Викс, мой брат. Мы случайно потеряли друг друга.

– Дальше ты ничего не помнишь?

– Не помню.

– Но хотя бы сколько времени ты провела взаперти, прежде чем оказалась на боту галеры?

– День… два…

– А что помнишь в порту?

– Там было много кораблей… А на берегу портик…

– Значит, твои похитители отплыли из Остии. Вот так спокойно взяли и отплыли?

Женщина кивнула.

– Вот что, Пантея, или как тебя там… Ты не могла отплыть из Остии, этого просто не может быть. Люпусиан сразу бы поднял тревогу и сообщил мне, а если добавить, что я в приятельских отношениях с наследником престола и, следовательно, с императором, тебя просто не могли незаметно пронести на борт судна, а судно не могли бы выпустить в море без тщательного досмотра. Ты будешь говорить правду?

Пантея резко посуровела:

– Я все сказала.

– В таком случае я прикажу Храбрию подвергнуть тебя бичеванию.

Женщина зарыдала:

– Бебий… Бебий…

– Зачем ты вскрывала мои свитки? Что ты искала? Кому передала последний свиток. Я все равно добьюсь правды, но после этого ты станешь калекой.

Женщина всплеснула руками:

– Боги, почему вы так немилосердны?..

– Говори, шлюха! – Бебий столкнул женщину на пол. – Молчишь? Храбрий! – позвал он.

– Нет-нет, – испугалась Пантея. – Я все скажу. Но после того, как ты узнаешь правду, наши с тобой жизни не будут стоить горсточки пыли на дороге. От теней не укроешься.

– Ничего, я буду осторожен. Говори!

– Меня послал Антиарх. Он умеет обращаться с тенями. Он умеет принуждать исполнять его прихоти. Этот шрам он нанес ударом бича по моей тени.

– Зачем он послал тебя?

– Я не знаю. Антиарх исполнял приказ какого-то очень важного человека в Риме. Я не знаю кого. Сразу после подстроенного похищения меня доставили в Остию, и мы тут же отплыли. Викс появился в доме дяди под вечер и рассказал, что меня похитили, как он пытался отыскать меня и как боялся появиться в доме.

– То есть, когда Лупа поднял тревогу, галера уже отплыла?

– Да. Все плавание я просидела в каюте на корме. На палубу меня выпускали только ночью, и все равно сопровождавший меня раб Антиарха мазал мне лицо черной краской и заставлял надевать черную тунику и накидку.

– Как звали этого раба?

Женщину бросило в дрожь.

– Я не могу назвать его имя. Если назову, мне не жить. И тебе тоже…

– Говори!

– Исфаил… Он – эфиоп, и ему не надо красить лицо. Он сам как тень, только очень большая и страшная тень.

– Ладно, я не буду подвергать тебя бичеванию, но ты должна покинуть мой дом.

– Куда я пойду, Бебий?

– Не знаю. Мне все равно. Ступай к своему Исфаилу. Возвращайся к Вителису.

– Ты обрекаешь меня на вечные муки! Я успела привязаться к тебе… Я давно хотела признаться во всем. Мне от тебя ничего не надо, только позволь быть рядом с тобой. Я буду верно служить тебе.

– Ты не оправдала мое доверие. Я – римлянин, Пантея, и долг для меня превыше всего.

– Какой долг?

– Любой. Гражданский, человеческий и, конечно, семейный. Как я могу держать возле себя змею, ловко вползшую на мое ложе.

– Бебий!.. Бебий!.. Умоляю, не выгоняй меня!

– Ты хочешь, чтобы я сдал тебе в префектуру, где ты просидишь до моего возвращения из поездки к пирамидам, а потом тебя доставят в Рим, где будут долго и страшно пытать? Уходи!

Женщина встала, собрала вещи, завязала их в узелок, умоляюще посмотрела на Лонга.

Тот отвел глаза.

– Ты можешь покинуть этот дом утром.

Пантея презрительно рассмеялась:

– Нет уж! Уходить так уходить…

* * *

Из своей спальни Бебий слышал причитания старушки, проводившей женщину до ворот, покряхтывание старика, скрип открываемых дверей…

Некоторое время Бебий сидел стиснув зубы, прикидывал – может, догнать Пантею? Она не могла уйти далеко. В конце концов, он вправе посадить ее под замок, подвергнуть бичеванию – конечно, легкому, так, чуть-чуть. В памяти всплыл рубец на спине женщины, ее беспардонное вранье насчет того, что эта отметина – след удара гнусного старикашки по ее тени.

Такое выдумать!..

Впрочем, от этих фанатиков всего можно ожидать. С ними ухо надо держать востро. Пусть те, кто послал ее следить за ним, побеспокоятся о ней, а он известит Марка о всей этой истории. Сообщит о заговоре теней. Но прежде надо предупредить Лупу о змее, поселившейся в его доме.

А может, ее так называемый братишка тоже из этих… подручных Аристарха? Тогда жизнь Лупы в большой опасности и, поскольку тот верный слуга отечеству, его безусловно следует предупредить.

Угодив в такую заварушку, Бебий впервые осознал, насколько философия далека от жизни и следование пусть даже и справедливым правилам нисколько не поможет в борьбе со злом.

И где оно, зло? Как с ним бороться? Как исполнить долг перед принцепсом и его наследником? При этом не имеет никакого значения, дружат ли они? Долг должен быть исполнен при любых обстоятельствах, как исполнил его Муций Сцевола или Атилий Регул[34].

Как исполнил Марий, Юлий Цезарь, Октавиан.

На следующий день, промучившись всю ночь, Бебий, поручив сборы Филомузу и Храбрию, которые не скрывали недовольства расправой с Пантеей, сам отправился к Вителису, чтобы выразить возмущение по поводу проволочек, с которыми столкнулся в префектуре, необязательности Нератия Прииска, забывшего о верблюдах.

Вителис, похохатывая, успокоил гостя:

– Этот вопрос мы уладим… В течение нескольких ней. Ну, может, чуть позже, ведь верблюдов надо пригнать в город. Ты подожди, а уж потом… Глядишь, я тоже составлю вам компанию.

– Нет уж! – резко возразил Лонг. – Ты уже преподнес мне подарочек. Неужели ты не знал, что твоя девка не та, за кого себя выдает?

– То есть, как это не та? – удивился чиновник. – Очень даже та. Самая сладкая ягодка, которой я мог порадовать тебя.

– И заодно шпионить за мной! Она мне многое рассказала. И о том, как ее якобы выкрали в Риме и с какой быстротой доставили в Египет. Тебе не кажется странным, что пока я ковылял на купеческом зерновозе, ее доставили в Александрию на быстроходной галере? Рассказала она и о том, что некий мерзкий старикашка Антиарх заставил ее совершить это путешествие. Ты не знаешь, кто этот Антиарх?

– Первый раз слышу это имя.

– И о том, что за спиной Антиарха стоит какой-то важный господин в Риме, тоже слышишь в первый раз?

– Что ты говоришь! – всплеснул руками Вителис. – Ай-ай-ай! Кто бы мог подумать.

– Вот и я говорю – ай-ай-ай! – усмехнулся Бебий. – Ты мог бы подумать, прежде чем подсовывать мне храмовую шлюху, да еще спешно доставленную из самого Рима.

Взгляд у фрументария остекленился.

Бебий тронул его за плечо:

– Что с тобой, Вителис? Тебе плохо. Ладно, не переживай, – успокоил его Бебий. – Я не буду писать в Рим об этом забавном приключении.

Вителис порывисто схватил его за руку:

– Благодарю тебя! О-о, как я благодарю тебя!! Теперь я твой вечный должник. Проси у меня чего хочешь, все исполню!

Эта напыщенность покоробила Лонга.

Он поспешил распрощаться.

* * *

Уже в пустыне, оглядывая со спины громадного верблюда, бескрайнюю бесплодную равнину, Бебий никак не мог отделаться от ощущения, что, прожив без хлопот и разочарований почти тридцать годков, он так ничего и не понял в окружавшей его действительности, о происхождении, становлении и гибели которой с таким апломбом рассуждал на диспутах или на дружеских симпозиумах. Поднимая тосты за одухотворяющую пневму, мироправящий закон, за великую науку жить по правилам, установленным вселенским разумом, который, как оказалось, пропитывает каждого из нас и придает смысл и перспективу человеческим деяниям, он упустил что-то чрезвычайно важное, основополагающее, без чего душа была не на месте.

В поучениях великих стоиков все было складно, притерто, разумно – как, например, у Эпиктета, который жизнью оправдал изрекаемые им истины. То, что это были истины вечные, всеобщие, осязаемые, – бесспорно, и все равно чего-то в них не хватало. Существовали зазоры, которые никакой, даже самый разумный и чистоплотный философ не мог объяснить. Например, сюрприз, который ждал его утром следующего дня.

Сразу после восхода солнца к его дому подогнали пяток верблюдов, разбудивших своими криками всех домочадцев. Бебий выскочил на улицу и сразу угодил в объятия Нератия Приска. Купец беспрестанно кланялся, рассыпался в извинениях, слезливо требовал милости.

Его объяснениям появлению этих волосатых, одногорбых великанов, успевших загадить всю проезжую часть улицы, трудно было поверить, но пришлось поверить.

– …Я вовсе не забыл о своем обещании, но господин должен простить меня – я хотел выбрать самых красивых, самых могучих «кораблей пустыни»…

Он принялся яростно чесать шею самого здоровенного из этих пугающих животных. Тот победно завопил, да так, хоть уши закладывай.

Вот еще загадка – Авидий Кассий даже не удивился появлению верблюдов. С Нератием он разговаривал сурово и даже выговорил ему за малочисленность припасов и постыдный вид грязных и оборванных погонщиков.

Тех поменяли…

Выбравшись за городские стены, опоясывающие Александрию со стороны пустыни, Авидий поинтересовался:

– Как там твоя красотка? Успел насытиться? Здесь в пустыне таких куколок больше не встретишь. Все грязные до невозможности.

Бебий поджал губы:

– Я еще с вечера избавился от нее. Мне в доме соглядатаи не нужны.

Авидий засмеялся:

– Правильно сделал! Поступай в том же духе, и скоро станешь столичным префектом.

* * *

До наступления жары Бебий раздумывал, правильно ли он поступил с Пантеей.

Добропорядочно или нет?

Приемлема ли такая жестокосердость в поведении человека, придерживающегося разумных взглядов на жизнь? Не проявилась ли в его поступке скрытая расчетливая предубежденность? Точнее, неразумная службистская тяга, которой он с такой легкостью позволил овладеть собой.

В любом случае невозмутимостью его решение даже не пахло, и эта уступка слепой обиде не давала покоя. Теперь, оказавшись в сердце пустыни, гнев, которому он позволил овладеть собой, казался мало того что поспешным, но еще и неуместным.

Неожиданно поддался жалости – взял бы Пантею с собой… Ехали бы на одном верблюде, она бы обнимала его за пояс. Вдвоем и жару переносить легче.

…Припомнилось, с каким упоением она пальчиками своих ног почесывала его напряженные в сладостной работе икры.

Он оборвал эти глупые мысли. Император, наследник, великий Рим понадеялись на него, а он распустил нюни.

Что сделано, то сделано, тем более что предупреждение о заговоре теней он успел изложить утром в послании Марку. Он послал Филомуза к надежному человеку, на которого ему указал Марк, с приказом как можно быстрее доставить письмо в столицу. Звали этого человека Евсевием, он являлся помощником Вителиса и заведовал канцелярией фрументария.

…Надо было бы к нему заглянуть, поговорить о том о сем, уговаривал себя Лонг. Он пытался отвлечься от воспоминаний о Пантее, однако угрызения нарастали и давили, как нарастал и давил зной всходившего к зениту солнца.

Путешествие заняло почти три недели, с остановками, посещениями древних египетских храмов, угощениями от местных магистратов. Погода была жаркая, и все равно Бебий лично убедился, что первый урожай в этом году будет обильный. Если боги расщедрятся, второй урожай тоже будет богатым, так что в Риме могут не беспокоиться – столица будет с хлебом.

Что касается пирамид, они уже издали подавили всякие сомнения в полезности поездки. Рукотворные горы оказались куда более громадными и величественными, чем это представлялось по изображениям, рассказам свидетелей и предчувственным ожиданиям. Чем ближе, тем меньше оставалось сомнений – такое чудо могли сотворить только великаны, которых по определению не могло быть на земле даже в мифические времена. А вот на тебе – пирамиды как стояли, так и стоят. Их треугольные спины ярко блестели на солнце, напоминая, что есть на земле нечто непостижимое для наших мудрецов.

Еще более величественными они показались на закате.

Ночью Бебий так и не смог заснуть – все разглядывал непостижимо величественные сооружения. Черные тени пирамид закрывали полнеба – яркого, звездного, обволакивающего землю. Он не мог отделаться от изумления – если эти искусственные горы дело рук невзрачных загорелых крестьян, нескончаемые, надрывные труды которых ему приходилось наблюдать в Дельте, каков же размах мысли был у создателей этого чуда?

Разговоры с Эвтермом, короткие объяснения Зии убедили его: весь окружаемый, доступный человеческому взгляду мир был создан единой силой. Глядя на пирамиды, занимало другое – какое место неведомый создатель отвел в этом пространстве человеку? На что он может рассчитывать и какова была цель миротворящего разума, сотворившего такое непостоянное в добродетели, подверженное нелепым страстям существо?

На рассвете опять подмешалась неясная грусть – не давали покоя утомительные и навязчивые тени воспоминаний, ведь память – это не что иное, как коллекция теней прошлого.

Припоминалось все: и руки этой красотки, ее поцелуи, ее умение прижиматься и выдавливать из него все, до самого донышка; вспоминался неимоверный прилив страсти.

Он вышел из палатки и уселся на песок в ожидании восхода. Сидел неподвижно, только руки продолжали ощупывать и поглаживать песок, на котором он сидел. Справиться с прихлынувшим желанием было невозможно, и вопреки всякой логике, всякой нелюбви к соглядатаям дал слово, что, как только вернется в Александрию, сразу же прикажет Храбрию отыскать Пантею.

Он вернет ее…

С тем и заснул на мягком ложе, на матрасе, набитом тростником, из которого местные умельцы ловко выделывали предназначенную для письма принадлежность, называемую папирусом. Это ремесло граничило с искусством и, следовательно, с чудом.

Обратный путь оказался недолог, и к вечеру четвертого дня караван вошел в Александрию.

С Авидием он простился возле легионного поста, с погонщиками перед городскими воротами. В дом вошел еще засветло, был встречен радостными криками старушки и старика и обоих сторожей – набивателя матрасов и выщипывателя волос.

Омылся в бане и при последних лучах солнца искупался в бассейне.

У себя в спальне достал чистый папирус и, пристроившись на ложе, прикинул, как покороче и поточнее описать свои впечатления от поездки к пирамидам.

…Тогда и раздался стук.

Кто-то с силой забарабанил в ворота его дома.

Бебий, не в силах совладать с собой, бросился к уличному выходу. Следом помчались Храбрий и Филомуз. Дак попытался обогнать хозяина, оттеснить от двери.

Бебий оттолкнул его и, первым выскочив на улицу, споткнулся.

Возле порога лежал увесистый сверток, в нем было что-то мягкое. Бебий наклонился, откинул ткань и вздрогнул – на него смотрела Пантея. Смотрела бесчувственно, из вечности. Горло у нее было наполовину перерезано, и эта отвратительно глубокая и черная, похожая на тень, щель сразу ударила по глазам.

Бебий разрыдался, развернул сверток. Женщина была одета в те вещи, которые были на ней, когда она покинула его дом.

Храбрий оттащил его от безжизненного тела, потребовал, чтобы хозяин взял себя в руки и убрался с улицы, чтобы не привлекать сбегавшихся зевак. Они действительно прибывали и прибывали.

Бебий взял себя в руки и помог Храбрию занести Пантею в дом.

Здесь приказал доставить ее в атриум…

Глава 7

Пантею похоронили на следующий день – тело сожгли на погребальном костре. Дома Бебий, исходя из той мысли, что он вроде как дал вольную рабыне, устроил небольшие поминки, на которые никого не звал.

Вителис явился сам. Пришел, поцокал языком, обвинил в убийстве местных бандитов. Поделился секретом, полученным от Христогона – будто эти бандиты, которых развелось в Египте слишком много и которые отсиживаются в нильских плавнях, совсем распоясались. Они называют себя «слугами Каукет-мстительницы», пугают прохожих языками пламени.

– …Сначала извлекут ма-аленькую искорку, которая вдруг раздается в громадный огненный шар. – Вителис сделал испуганное лицо и обвел руками факел, которым налетчики приводили в ужас обычных смертных.

Бебий машинально поинтересовался:

– Кто такая Каукет?

Вителис буквально восхитился возможностью поведать гостю о страшной богине.

– Местные… египтяне то есть, рассказывают, будто Каукет или Кекет вместе со своим супругом Куком входит в божественную семью, называемую Огдоадой. В первозданное время, – Вителис, изображая первородную темноту хаоса, предшествующую свету, опять, раскинув руки, обвел несуществующий объем, – мир был похож на водянистую массу темного цвета. В этом бесцельном хаосе якобы жили четыре богини-змеи и четыре бога-лягушки. Этими божествами были прародители воды – Нун и Наунет, невидимости – Амун и Амаунет, бесконечности – Хех и Хаунет, и тьмы – Кук и Каукет.

Эти восемь божеств сотворили мир, который мы наблюдаем. Они создали небо и землю, верх и низ, «лево» и «право», прошлое и будущее. Они дали начало самой жизни.

Рожденная в птолемаидских катакомбах, Каукет является богиней закатных сумерек, в которых вечером уходит солнце. Ее муж Кек олицетворял утренние сумерки, из которых оно рождалось.

Бебий усмехнулся:

– Ты, оказывается, поэт, Вителис. Любишь сказки…

– Нет, скорее я – наблюдатель, которому хорошо известно, что при приближении царства тьмы первыми на землю пробираются полчища теней, повелительницей которых является сама Каукет. Противостоять им бессмысленно.

– А если попробовать? – поинтересовался Бебий. – Опереться, скажем, на надежного человека у власти?..

– Такие только в сказках бывают, – засмеялся Вителис.

– Не скажи, – упрекнул его хозяин. – В Риме достаточно упорных и приверженных римским древностям граждан. Другое дело, что времена действительно изменились, тени осмелели, но ведь днем в самый полдень они где-то прячутся. Или кто-то их прячет. Я хотел бы предостеречь таких приверженцев мрака от поспешных и необдуманных поступков. Сейчас не время разводить тьму. Сейчас надобность в тех, кто стремится к свету. Это вовсе не означает абсолютное отрицание тьмы. Это означает принятие и яркости, и смутности. При свете дня теням тоже найдется место. Что касается Тьмы, ее беда в том, что во мраке нет разнообразия, нет многоцветия, только кровь и гибель.

– Это кто ж тебя просветил? – засмеялся Вителис. – Уж не эта ли погибшая шлюха? Интересно, что она еще напридумывала? Эти шлюхи способны на такое вранье, что только держись.

– Я держусь, Вителис. Только Пантея уже вряд ли способна что-нибудь наврать. Или я не прав? Интересно взглянуть на ее убийц.

Вителис засмеялся и подхватил:

– Вот об этом мы и поговорим на вечернем симпозиуме. Угощение обещаю пальчики оближешь. К тому же я приготовил тебе подарок… Такую лапочку…

Бебий перебил фрументария:

– Не надо лапочек! У вас, в Египте, гляжу, любят дарить женщин, а потом вспарывать им горло. Это намек?

– Никакого намека! – восторженно заверил его Вителис. – У нас этого добра не меньше, чем в столице. Впрочем, нет так нет. А насчет Каукет, самый большой специалист по этому вопросу Христогон. Ему есть что рассказать по этому поводу. И предложить…

– Хорошо, – согласился Бебий.

* * *

Проводив фрументария, Лонг решил отписать в Рим обо всем, что случилось с ним за время поездки к пирамидам. В первую очередь поделиться опасениями насчет странного поведения высших магистратов провинции Египет. Обязательно упомянуть о происках «„огнедышащих“ теней», а также сообщить, что в случае непредвиденных обстоятельств можно будет опереться на Муциана и его легион.

На мгновение задумался – стоит ли упоминать о Пантее или отложить этот разговор до возвращения в Рим? Руки тяжелели при одной только мысли о том, что придется писать о собственном жестокосердии.

…Тут его и ударило!

Он отбросил наполовину исписанный папирус и попытался унять расходившееся сердце. Неужели к животной страсти, которая тревожила его воспоминаниями об этой женщине, примешивались какие-то иные, более чувствительные соображения?

Эта догадка внезапно оформилась в пугающе болезненный надлом – зачем его навестил Вителис?

Тенью чего он являлся?

Что хотел выяснить?!

Что напридумывала Пантея?

Неужели ее сбивчивый рассказ о невероятно ходкой галере, каком-то гадком старикашке по имени Антиарх и неизвестном господине, который стоял за этим безумным предприятием, имел такую важность?

Всплывший следом вопрос окончательно добил его: а не сам ли он навел Вителиса на мысль, что Пантея поделилась с ним, Бебием, чем-то крайне важным?

Кто, кроме него самого, мог сообщить фрументарию, что она не та, за кого себя выдает?

Неужели этого хватило, чтобы заставить ее замолчать?

Он сам ответил себе – …вполне. Если так, значит, она погибла из-за его легкомыслия, и Вителис примчался, чтобы выведать, что еще она успела выболтать.

Приоткрывшаяся истина – мелькнул хвостик и исчез – огорошила еще одним пугающим прозрением.

…Почему он решил, что Пантея заглядывала в его письма? Неужели храмовых шлюх обучают грамоте?

Тогда кто? Если намеки Муциана насчет заговора оправданы, значит, соглядатай где-то рядом.

Прячется в тени?..

В таком случае, узнай Христогон, что написано в этом брошенном на пол папирусе, это окажется для него, Бебия, смертным приговором.

…Он долго сидел в безмолвном оцепенении – неоправданная поспешность внезапно обернулась беспросветной глупостью и приговором всем его многолетним усилиям по овладению правилами жизни. Все эти годы он верил, что, действуя согласно этим правилам, можно избежать самых постыдных и недостойных устремлений. Прежде всего разгула слепых чувств! Для знающего человека не было более недостойного поступка чем поддаться слепым чувствам.

Жизнь и, что еще хуже, смерть этой далеко не безупречной девицы одним махом зачеркнула все досужие рассуждения насчет миротворящего разума и сопряженной с ним вселенской пневмы. Все эти вопросы: дробна или непрерывна материя, рождается человек честным или становится им, что есть доблесть, как относиться к богатству, как к цели или как к средству? – оказались не более чем пустопорожними упражнениями в риторике.

Это бесспорная истина буквально доконала его!

…Страшная буря разразилась потоком слез.

Стоило ли прилагать столько усердия в изучении основ правильного – что также означало и праведного! – распорядка жизни, чтобы отдать на растерзание женщину, которая доставила ему столько радостных минут?

Хотелось взвыть, однако Бебий сумел справиться с собой, но от признания, что за какие-то несколько дней Пантея стала очень дорога ему, отвертеться не удалось. Как он мог пожертвовать живым, невыразимо сладостным существом в угоду тысячам слов?!

Как мог предать ее?

Своими руками!..

Бебий упорно, с римской последовательностью одолел овладевшее им отчаяние – вина безмерна, однако теперь следует позаботиться о будущем. О самом ближайшем… О «завтра» и «послезавтра»… О том, что месть зловредных теней неотвратимо нависла и над ним тоже.

А также над Марком, его венценосным отцом…

Над государством!..

Проблеск нездешнего, идущего откуда-то издалека сияния – с небес, что ли? – подсказал…

…Оставь упреки!

…Отдайся свету! Вот и тебе довелось отведать полноту жизни. В полной мере. Она слеплена из света и тьмы.

…Посчастливилось – именно так, «посчастливилось»! – познакомиться с собственной тенью, о которой ты слыхом не слыхивал, которая так долго скрытно и ненавязчиво жила в тебе, а тут выглянула на свет. Ты воочию узрел, кто ты есть и с кем теперь тебе придется идти рука об руку. Это трудный путь и начни его с матери-мысли – попробуй выявить мерзкого соглядатая, притаившегося в доме. Затем сегодня же – сейчас же!! – откровенно поведай обо всем, что с тобой случилось, передай это письмо в надежные руки, чтобы в случае беды оно непременно достигло Рима.

…Помни о Риме!

…В памяти всплыло имя – Евсевий! Марк Аврелий предупреждал – на него можно положиться!

Упрек стиснул душу – ему назвали верного человека, а он легкомысленно пренебрег им.

Филомуза с письмами посылал!

Подставлял мальчишку?

Выходит, так!..

Что же теперь?

Предаваться отчаянию, спрятаться в норке или пойти на пир к Вителису? Там можно подискутировать, поспорить?

О чем спорить с тенями! С ними можно только воевать!..

…Первым делом дописать письмо для Марка, затем тайно встретиться с Евсевием и передать ему свиток, а также приказ стоявшей в Царской гавани боевой галере каждую минуту быть готовой к отплытию.

Филомуза посылать нельзя. Хватит крови!..

Бебий поднял папирус с пола, развернул его.

…На чем остановился? На заговоре теней?

Он быстро изложил все, что узнал от Пантеи, легата Муциана и Авидия Кассия, приписал некоторые свои соображения насчет местных магистратов – в трудную минуту на них нельзя будет положиться. Хуже того – на высших чиновников тоже! Им по силам прервать доставку зерна в Рим.

Запечатал послание, положил на стол.

Достал из сундука чистый папирус, развернул его.

Это для соглядатая.

С чего начать?

Начнем-ка с приветствия наследнику – пусть доморощенный шпион знает, куда сует свой нос. В письме никаких имен, только сведения о внутреннем положении в стране и верности Валерия Муциана…

В военном лагере они легата не достанут!

Ни слова о «заговоре теней», а вот о Пантее подробно, не стесняя сердце. Особенно о таинственной галере и важном римском господине, стоявшем за спиной мерзкого старикашки; о подозрительном разгуле преступности в Александрии, «огнедышащих бандитах», прикидывающихся тенями, и странной слепоте полицейской службы.

Этого достаточно.

Он запечатал свиток.

Теперь дело за Храбрием.

…Позвал Филомуза и велел передать даку, чтобы тот вышел в сад.

В саду Лонг поведал телохранителю о змее, притаившейся в доме.

– Сможешь ли ты незаметно вернуться в усадьбу и проследить за тем, кто посмеет без разрешения войти в мою спальню?

– Сделаем, хозяин, – успокоил его Храбрий. – Может, заодно?..

Телохранитель выразительно ткнул большим пальцем в землю.

– Ни в коем случае! Хватит поспешных решений! Филомуза предупреди, чтобы скрытно собрал мои вещи. Только самое ценное, тряпки пусть не трогает. Сейчас я отлучусь. Когда буду возвращаться, встретишь меня в начале улицы. Вечером отправимся на пир к Вителису. Храбрий, это будет опасное путешествие… Смертельно опасное!.. Будь готов лицом к лицу встретиться с огнедышащими призраками. Я постараюсь обеспечить подмогу, но не уверен, что она подоспеет вовремя.

– Ничего, господин, справимся…

* * *

Бебий недолго петлял по городу.

Тайных сопровождающих не было.

…Они надеялись на вечернюю пирушку?..

Добравшись до нужной двери, постучал три раза, и тут же был впущен в полутемную прихожую. Отсюда наверх вела лестница, по которой торопливо, то и дело всплескивая руками, спускался бородатый, перепуганный человек в греческой хламиде.

– Господин, разве можно так рисковать! Почему без телохранителя?

– Так надо, Евсевий. У меня к тебе срочное, не терпящее отлагательств задание. Немедленно отправь в Царскую гавань верного человека, пусть тот найдет капитана императорской галеры и передаст этот свиток. Письмо надо спрятать понадежнее. Пусть капитан приготовит корабль к немедленному отплытию. Портовые власти предупреждать не надо.

Грек неожиданно успокоился и даже как-то по-домашнему обмяк. Он не без ухмылки поинтересовался:

– Ты уверен, господин, что местные власти не посмеют задержать императорскую галеру?

Лонг удивился:

– Разве в Александрии уже не действуют общеимперские законы?

– С одной стороны, действуют, но… Что это мы в прихожей застряли. Прошу подняться наверх. – Он указал на крутую, неудобную лестницу.

…Расположились они на галерее, с которой была видна часть перистиля.

– Здесь удобнее всего, – объяснил хозяин. – Здесь нам никто не помешает, ведь береженого Бог бережет, не так ли?

– Какой из богов, Евсевий? – уточнил Бебий.

– Бог един! – утверждающе заявил грек.

– Ты полагаешь? – насторожился Бебий.

Он припомнил неясные объяснения Пантеи насчет некоего «Хрѝста», единобожие которого припахивало огнедышащей смертью.

Грек подтвердил:

– Да, я привержен единому Богу.

– Какому именно? В Александрии мне поведали, будто в Иудее было несколько распятых.

– Я из назореев[35].

Бебий многозначительно усмехнулся:

– Не слишком ли ты откровенен с римским всадником?

– Я откровенен с воспитанником отмеченного Божьей милостью Эвтерма и его добродетельной супруги.

– Ты с ними знаком?

– Да. Они отписали мне о твоем прибытии.

– Неужели они тоже верят в Хрѝста?

Евсевий даже подскочил:

– Ни в коем случае!! – Потом возбужденно заверил гостя: – У нас один светоч – Иисус Христóс. Те, кто поклоняются темному, исполненному злобой Хрѝсту или повелителю теней, сумрачному Ялдаваофу, или новорожденному Хаосу, обратившемуся в слепого Абраксаса, или злодею Каину, – являются прислужниками дьявола, воплотившегося когда-то в мерзкую Каукет. Я слушаю тебя, Лонг?..

– Та-ак…

Бебий потер виски, потом кратко, в двух словах повторил просьбу не только предупредить капитана галеры, но и обеспечить ему охрану на пути от дома главного фрументария до арендованной усадьбы.

В конце как бы между прочим поинтересовался:

– Что ты не поделил с Вителисом?

– Тебе скажу. Он продался Христогону, а тот кому-то в Риме. Кто-то предложил этому негодяю хорошую цену за молчаливое содействие. Лонг, беда зреет… Тьма уже в двух шагах… Ведь что такое Тьма, как не зловещее перемешивание теней. Они уже бродят по улицам, разве ты уже не убедился в этом? Тени купили Вителиса. Ему объяснили: «…Тебе есть что терять, а дни Антонина сочтены. Если будешь трепыхаться, первым угодишь под меч». Я не знаю подробностей, но полагаю, что дело идет к завершению. План такой – в нужный момент прервать поставки хлеба в столицу и взбунтовать сирийские легионы. Муциан против них не устоит.

– Что значит «в нужный момент»?

– Как только поступит сигнал из Рима, Христогон взбунтует пастухов, которые прячутся в Дельте. Местные называют их буколами. В непроходимых тростниковых дебрях можно спрятать кого угодно. Префект Египта якобы потеряет самообладание, начнет слать в столицу панические извещения, требовать дополнительные силы для подавления бунта…

Бебий прервал его и в упор спросил:

– Ты знал и молчал?

– То, что я знаю и о чем догадываюсь, две большие разницы, Бебий. У меня нет доказательств. Если бы я встрепенулся раньше срока и отписал о своих подозрениях в Рим, меня уже давно на свете не было бы. Сведения о состоянии дел в столице доходят до Александрии из первых рук. Прямо из императорского дворца!.. Нельзя сказать, что им безоговорочно верят, но Вителис трус и до сих пор мечется между…

– Префект Гелиодор тоже встал на сторону заговорщиков?

– Скорее всего, да. Краем уха слыхал, что Гелиодор под напором Христогона дал согласие. Пока префект ни в чем конкретно не замешан, но в случае беды он ничем не поможет центральной власти. Как я мог отписать такую новость в Рим, если у меня нет фактов. Я мелкая сошка…

– Эх, Евсевий, ты говоришь, что соратник Эвтерма. Он, помнится, невзирая на гнев моего отца, встал на защиту Лупы. Ладно, я тебе не судья.

Евсевий подался вперед и, стукнув себя кулаками в грудь, с жаром заговорил:

– У любого человека есть грехи! Кто из нас безгрешен? Разве что Иисус Христос!.. Даже у такого праведного человека, как Эвтерм, есть грехи! Он всю жизнь мечтал уйти к непросвещенным и донести до них слово Христово, а вместо этого отправился на поиски Антиноя, которого прежний император после утопления в Ниле провозгласили Богом. Вот тебе еще один Христ! Адриан надеялся с помощью мальчишки затмить Того, кто пострадал за всех нас. Адриан не один такой. Знаешь, сколько объявилось тех, кто извращает заповеди Христа. Поклонники Хрѝстоса или «ловцы теней», как они себя называют, – самые гнусные. А есть еще валентиниане, маркиане, карпократиане…

Бебий прервал его:

– Как ты дашь знак, что все готово?

– Я нарисую на колодце возле твоего дома крест.

* * *

В начале улицы Бебий различил укрывшегося в тени Храбрия.

Тот подошел к нему и тихо выговорил:

– Сын хозяйки.

– Где он сейчас?.

– У мамаши. Я могу вызвать его в сад. Он даже не пикнет…

– Нельзя, Храбрий.

– Позволь, господин!! В память о Пантее!..

Это был сильный удар! Храбрий словно в висок угодил.

Почему те, кто был рядом, разглядели, а он, такой умный, образованный, велеречивый, – непростительно согрешил.

Это подвернувшееся на язык словцо, вынырнувшее из детства, упомянутое Евсевием, упоминавшееся Эвтермом и Зией, – окончательно добило Бебия. Неужели когда человеку плохо, он переходит на их язык?!

Бебий Лонг никогда не относился к своему воспитателю всерьез. Конечно, он любил его, доверял и слушался, но все это казалось увлеченному философией юнцу какими-то досужими житейскими мелочами.

Примитивной бытовухой…

А ведь Эвтерм тоже когда-то являлся ритором и знал толк в досужих рассуждениях, касавшихся мирового разума и ненасытной, вся и всех пропитавшей пневмы. Выглядеть смешным в глазах окружающих Эвтерм стал после того, как свихнулся на увлечении заповедями палестинского бродяги.

А может, Бога?

Единого и неделимого, ведь, уверовав в него, Эвтерм рискнул своим благополучием, а то и жизнью, чтобы спасти дерзкого дакийского волчонка, признавшегося в том, что собирался убить Траяна.

А он, знаток философии, под завязку напиханный всякого рода учениями, «истинами» и силлогизмами, – не сумел спасти одного-единственного человека.

Женщину, которая просила о помощи, которая прилепилась к нему, а он к ней…

И что обиднее всего, никто из множества родных – римских! – богов не предупредил знамением, не напомнил, хотя бы шепотом, о святости долга по отношению к ближнему своему.

Ближней своей…

Разве что устами Авидия Кассия они одобрили его твердость к преступнице.

Это был неразрешимый вопрос.

Бебий взял себя в руки.

– Нет, Храбрий! Ты будешь сопровождать меня на симпозиум. На обратном пути на нас могут напасть. Среди тех, кого подошлют, есть некий здоровяк. Он темен лицом… И душой… Он умело режет горло женщинам и умеет плеваться огнем.

– Ну, это пустяковое дело, господин. Есть такая горючая жидкость. Стоит только смочить ею рот, как любой выдох превратится в пламя. Особенно если ко рту поднести зажженный факел.

Бебий удивленно глянул на Храбрия:

– Откуда ты знаешь?

– От уличных фокусников.

Дома с мыслью, что «есть многое на свете, Марк-дружище, что и не снилось нашим мудрецам», Бебий проверил свиток.

Так и есть, метки не совмещаются.

Он вышел в перистиль, заглянул на кухню и как бы невзначай поинтересовался у кухарки.

– Где хозяйский сын?

– Он куда-то отправился. Торопился очень.

Глава 8

Первым делом Бебию на симпозиуме преподнесли огромный, в форме рога ритон с сирийским вином и, судя по крепости, его словно нарочно едва разбавили. Обычно вино разбавляют водой в соотношении два к трем, а здесь и на одну порцию поскупились.

Странным также показался состав гостей. Легата Гая Валерия Муциана не было, как, впрочем, и торговца зерном Нератия Прииска.

«Все свои!» – так назвал это сборище Вителис.

Заправлял «своими» вольноотпущенник префекта мрачный Христогон. Сегодня он вел себя куда более развязно, чем при первой встрече – покрикивал на подносящих угощение и наполнявших кубки рабов, командовал распорядителем, как и в прошлый раз стоявшим сзади, у одной из колонн, прямоугольным портиком обнимающих расставленные в саду пиршественные ложа.

Вителис лишь поддакивал ему.

Пока угощались, вели себя сдержанно. Наконец заметно охмелевший Христогон обратился к Бебию:

– С какими чудесами ты встретился на своем пути к пирамидам, Лонг? Неужели пустыня настолько привлекательна, чтобы тащиться по бесплодным камням в такую жарищу? Ты, вероятно, имел какую-то особую цель? Не стесняйся, поделись с нами увиденным. Нам, местным увальням, будет полезно услышать правду о себе.

– Правду услышать всегда полезно, – согласился Бебий. – Скажу главное – в Египте все спокойно. Урожай обещает быть богатым, а вот в Александрии творятся странные вещи.

– Какие именно? – нахмурился Христогон.

– Если днем власть префекта не вызывает сомнений, то ночью улицами владеют самые отъявленные бандитские тени. Разве их нельзя унять, Христогон?

– Как их уймешь, когда день ото дня этих негодяев становится все больше и больше!

– Выведите на ночные улицы караулы. Прикажите Муциану взять под охрану легионеров центральные районы города и прежде всего Царский дворец.

– Вон ты куда загнул, Лонг! – засмеялся Христогон.

Вителис хохоточком поддержал его:

– Мы не настолько неосмотрительны, чтобы довериться воякам, которые, случается, бывают похуже самых отъявленных разбойников. Ты уж позволь нам самим решать, как и с чьей помощью мы должны сохранять спокойствие в городе.

– Безусловно, – кивнул Бебий. – Охрана порядка в городе в руках префекта.

– Что ты еще высмотрел, Бебий? – поинтересовался квестор, ответственный за сбор налогов. – Не подобрал ли себе новую красотку?

– Откуда ты, сборщик налогов, знаешь, что кто-то посмел покуситься на жизнь моей рабыни?

– Ха, об этом весь город знает!

– Весь город – это кто? – Бебий проявил настойчивость. – Назови имена.

Квестор заерзал на своем ложе.

– Ну-у, и там и здесь говорят…

– Имена! – потребовал Бебий. – Я не оставлю это злодеяние без возмездия, и первый, к кому придут легионеры, будешь ты.

Вителис попытался унять разгоравшуюся ссору:

– Нашли тоже о чем жалеть! В Александрии такого добра пруд пруди.

– Такого добра, может, и пруд пруди, а вот грамотная шлюха попалась мне впервые. Она, оказывается, была настоящая сказочница. Такие сказки по ночам рассказывала, заслушаешься.

– Ловлю тебя на слове, Бебий! – закричал Вителис. – Я подыщу тебе не только грамотейку и сказочницу, но и редкую умелицу по части телесных наслаждений.

– Подыщи, подыщи! – согласился Бебий. – Друзья, прошу меня извинить, но я очень устал за эту поездку. Путешествие на верблюде запомнится мне на всю жизнь. У меня до сих пор все косточки болят. Разрешите откланяться. Завтра я намерен добиться аудиенции у префекта Гелиодора – придется раскрыть ему глаза на разгул бандитствующих элементов в столице провинции, – поэтому мне надо хорошенько отдохнуть.

– Завтра префект никого не принимает, – огрызнулся Христогон.

– Вот я и прошу тебя, Христогон, посодействовать мне в этом деле. Я полагаю, что личного представителя цезаря Марка Аврелия он не откажется принять?

– Может, и примет… – неопределенно согласился Христогон. – В котором часу ты намерен посетить префектуру?

– Как всегда, когда спадет полуденный жар.

Христогон кивнул, словно взял на заметку срок, назначенный гостем.

* * *

Храбрий ждал Лонга на улице.

От носилок-лектик, предложенных Вителисом, Бебий по предварительному уговору с Храбрием отказался. Там за занавесками ни черта не видно, и при внезапном нападении сомнут так, что и пикнуть не успеешь, как получишь удар мечом в сердце и в печень.

Путь был недолгий. На центральной улице еще было много прохожих – правда, все они, судя по напряженным лицам, спешили поскорее добраться до надежных домашних стен.

Бебий и Храбрий тоже не медлили – шли в ногу, с оглядкой. Бебий ближе к проезжей части, дак прикрывал хозяина со стороны стен и колонн портиков, откуда в любое мгновение могли выскочить недобрые люди.

…Добрались до своей улицы, свернули направо. Впереди в свете масляных светильников уже угадывалась знакомая площадь с колодцем, украшенным стелой с головой льва.

Однако до открытого места добраться не удалось. Выход на площадь внезапно перекрыла выкатившаяся на проезжую часть арба с громадными, выше человеческого роста, колесами. На ней неожиданно выросла гигантская бесформенная завеса.

Следом из черных завес выдвинулась темная зыбкая тень. Рожденная в птолемаидских катакомбах, она была темнее ночи.

Тень не спеша сползла с повозки и двинулась в сторону опешившего от ужаса Лонга.

Дак не раздумывая выскочил вперед и метнул метательный нож. Лезвие звякнуло о металл, и этот звук разом привел Бебия в чувство. Призрак гнусно, вполне по-человечьи выругался и ускорил шаг.

Бебий и Храбрий встали спина к спине – дак лицом к гиганту, Бебий прикрывал его сзади. Так они и двинулись в сторону спасительной двери в усадьбу. Что творилось за спиной, Бебий не видел – слышал только лязгающие удары и скрежет сведенного оружия.

На него самого внезапно выскочили три невысоких, тоже одетых во все черное негодяя. Выпад первого Бебий отбил, при этом сумел нанести тому смертельный удар.

Не к месту вспомнились учебная схватка в военном лагере. К месту – не к месту, а жить захочешь, вспомнишь.

Двое других бандитов начали осторожничать и попытались подобраться к Бебию с боков.

Все поменялось в одно мгновение!

Подступавший слева бандит внезапно, словно подавившись, хрипло вскрикнул и сполз на камни мостовой. Горло ему пробила стрела. Следующая угодила во второго бандита. Тот, охнув, осел на камни.

Изображавший птолемаидскую тень верзила, наступавший на Храбрия, неожиданно скрючился, схватил за ногу повыше колена и бросился наутек. На ходу он попытался вырвать из бедра угодившую в него стрелу.

Не получилось, древко обломилось. Призрак, сбросивший черный плащ и оказавшийся огромного роста эфиопом, свернул в проулок, откуда выкатилась повозка и, громко ругаясь, помчался по проулку.

Бебия сотрясала нестерпимая дрожь. Успокоил его Евсевий, вовремя подоспевший на площадь.

Успокоившись, Бебий ворвался в дом, схватил за волосы Филомуза:

– Собрался?

Тот, перепуганный, часто закивал.

* * *

Первым делом Филомуз и присланные от Евсевия люди принялись выносить вещи и грузить их на повозку, которую бандиты бросили на площади.

Из коридора выглянул перепуганный сын хозяйки. В руке он держал заправленный маслом светильник.

Храбрий решительно двинулся в его сторону.

Бебий схватил его за руку:

– Подожди.

– Не уж, хозяин, это ты подожди…

Сын хозяйки метнулся обратно в комнату. Храбрий зашел туда…

Бебий на мгновение замер, прислушался…

И ничего! Ни вопля о помощи, ни мольбы о прощении, ни всхлипов…

Ни-че-го!!

Храбрий вышел из комнаты, вытер лезвие меча о валявшийся поодаль плащ-пенулу и последовал за Бебием.

* * *

Все дальнейшее свершалось помимо воли Лонга. Люди, присланные Евсевием, двигались быстро, как заведенные, – за полчаса они докатили повозку до Царской гавани. Идущий впереди здоровяк оглушил раба, присматривавшего за воротами, ведущими в гавань, и распахнул ворота.

Вошли в гавань. Здесь их поджидали. Евсевий перекинулся парой слов с капитаном галеры. Бебий, Храбрий, Филомуз поспешили на палубу. Их провели на корму, где спрятали в потайной каюте.

…Отплыли сразу.

Бебий не удержался и выбрался из каюты. Последнее, что увидал в благословенном, а может, прóклятом богами небе Египта, было зарево в руке бронзового Посейдона.

Факел освещал низкие тучи. Свет маяка еще долго разгонял птолемаидскую тьму и скопище морских теней, волнами набегавших на борт корабля.

Часть III. Архонты выходят из тени