Тот год был годом ужаса и чувств, более сильных, нежели ужас, для коих на земле нет наименования. Ибо много было явлено чудес и знамений, и повсюду, над морем и над сушею, распростерлись черные крыла Тьмы.
Глава 1
Мертвый груз будущего давил на Бебия Лонга все двухнедельное плавание.
Не давала покоя открывшаяся лишь в последние дни истина – в Египте все готово к выступлению, тревожило – верно ли он поступил, так скоропалительно сбежав из Александрии?
Может, стоило укрыться в лагере Муциана?
Мысль была глупая – тем самым он давал повод префекту Египта Гелиодору потребовать его выдачи, а в случае отказа объявить легата и Бебия «врагами государства».
…Но более всего удручала необходимость физической близости с Матидией.
…Девочка-супруга ни в чем не виновата, а он, такой образованный, начитанный, благородный, пошел на поводу у распутной девки.
…Вспомнив о Пантее, смахнул слезу. Неутоленная страсть была сильнее всяких укоров, раскаяния, всяких оправданий и государственных соображений.
Когда миновали Неаполь, капитан выпустил почтового голубя.
…Вот что оформилось при виде портовых сооружений Остии – начинается новая жизнь.
…Или, что пугало еще больше, жизнь придется начинать заново.
В Остии галеру встретил усиленный патруль конных гвардейцев-сингуляриев. Бебия усадили в закрытую повозку, задернули шторы – все молча, жестами, без единого возгласа. Добравшись до Остийских ворот, Бебию также жестами предложили пересесть в носилки-лектики. Здесь он распрощался с Храбрием, приказав тому как можно быстрее добраться до дома Люпусиана и предупредить того об опасности, исходящей от Антиарха и его подручных. Затем четверо громадных лектикариев почти бегом доставили Лонга в родной дом на Целийском холме.
Здесь его уже ждали.
В атриуме собрались наследник-цезарь, Зия, Эвтерм, Матидия. Подальше, за имплювием – водоемом, куда собиралась дождевая вода с крыши, – толпились домашние слуги.
Приветствовали хором.
Расцеловались…
Матидия, коснувшись губами небритой щеки мужа, покраснела. В следующий момент Эвтерм пригласил всех к столу.
Бебий решительно отказался:
– Сначала баня, иначе я окончательно изойду пóтом, – потом, обратившись к Марку Аврелию, предложил: – Давай со мной.
Когда они остались наедине и когда Бебий попытался выложить ему самое важное, наследник решительно прервал его:
– Самое важное оставим на после еды. Нам спешить некуда, а ты, дружище, хорошенько обдумай, что будешь говорить. Наш разговор будет записывать писец…
– То есть?..
– Поэтому постарайся выложить все ясно и точно.
– …и ничего не скрывая?
– Само собой. Тебе есть что скрывать?
Бебий кивнул. На мгновение вспомнилась робость Матидии, ее волнение и некоторая стесненность в тот момент, когда он в знак приветствия легко обнял ее.
– Это существенно? – поинтересовался цезарь.
Бебий отрицательно покачал головой:
– Может подождать, – потом признался: – Меня смущает присутствие писца. Он проверенный человек?
– Более чем, – заверил наследник престола.
– И тем не менее…
Понизив голос, он сообщил Марку о предупреждении Евсевия – мол, все, что происходит в императорском дворце, через пару недель становится известно в Александрии.
Затем, уже громче, Бебий предложил:
– Давай-ка я сначала расскажу все, что случилось со мной в Египте, потом ты сам решишь, что выкладывать в присутствии раба-номенклатора, о чем лучше промолчать.
Марк возразил:
– Нет, Бебий, будет лучше, если ты расскажешь все как есть. Моему человеку можно доверять. Можешь также довериться императору – все, что следует сохранить в тайне, будет сохранено.
После бани, удалившись с Марком в кабинет отца, который им уступил Эвтерм, Бебий начал с изумления, которое он испытал от неожиданно шумной встречи, организованной местным фрументарием в Александрии. Громогласная навязчивость Вителиса, окружение префекта, в котором всем заправляет мрачный, злопамятный вольноотпущенник Гелиодора Христогон, ошеломляющая неожиданность и щедрость подарка, приготовленного ему Вителисом, – никак не соответствовали частной поездке, которую в качестве туриста совершал Бебий.
Сначала то и дело поглядывал на писца – тот невозмутимо водил стилóм по восковым дощечкам – и Бебий немного успокоился.
…Вскользь поведал о Пантее и только для того, чтобы выявить ее связь с неким Антиархом в Риме и его подручным Исфаилом, устраивавшим в Александрии нападения теней, обжигающих огнем, очень похожие на те, что случались в Риме.
…Упомянул о последней стычке с тенями, поджидавшими его у фонтана.
– Что касается эфиопа, он ранен в ногу. Должен остаться шрам. Эфиоп и Антиарх имеют какое-то отношение к Люпусиану, поэтому того надо предупредить немедленно. Схватить этого проныру Викса. Но главное выяснить, кто изображает из себя верховную тень и у кого нечистые мысли насчет дворца.
– Этим уже занимаются. Как насчет легата II Траянова Неустрашимого легиона, расквартированного в Египте?
– Муциан хранит верность присяге, тем более что он должник Антонина, но у него только один легион. Мой сослуживец Авидий Кассий утверждает, что главная угроза исходит из Сирии. Там три легиона, которыми командует неумеренно алчный и спесивый претор Присциний, а также вечно фрондирующая местная знать.
– Кто такой Авидий Кассий?
– Центурион II легиона. Достойный служака, но настроен чрезвычайно республикански.
– Это хорошая характеристика для молодого человека, особенно если он считает, что верность присяге и безупречное исполнение долга обязательны даже для самого верного республиканца.
– В этом можешь не сомневаться. Перед отъездом я договорился с Муцианом, что тот вслед за мной отправит в Рим Авидия для получения конкретных указаний.
– Вполне разумная мера, – одобрил Марк, – тем более что слова Кассия подтверждают имеющиеся у нас сведения.
– Почему бы не пустить их в дело и одним ударом вырвать заразу с корнем?
– Потому что Урбик застрял в Британии. Его медлительность вызывает порицание даже у моего приемного отца.
– Да уж… – кивнул Бебий. – Уж кого-кого, а вывести из себя Антонина, это надо уметь.
После недолгого молчания Бебий неожиданно признался:
– Ты не поверишь, Марк, я сплю и вижу эту женщину, ее обряды и неземные ласки. Случается, обнимаю… Не могу простить себе ее смерть.
– Вот на этом я хотел бы остановиться особо. Тобой недовольны, Бебий. Спокойствие в государстве во много раз важнее любых обрядов, личных пристрастий и безумных страстей.
– То есть?..
– Зачем ты выгнал эту женщину? Мало того, что обрек ее на смерть, так еще и собственноручно оборвал ниточку, которая вела к самому сердцу заговора. Надо было доставить ее сюда. Здесь она бы выложила все, что ей известно о недоброжелателях императора и в первую очередь о Сацердате и его покровителях. Они очень опасны. Вторую грубейшую ошибку ты совершил уже в Риме, приказав Храбрию срочно известить его хозяина о лжеплемяннике. Тем самым ты предупредил заговорщиков и дал им время замести следы.
Бебий растерялся.
– Я как-то не сообразил…
– Тебя извиняет неопытность в государственных делах, но в следующий раз сначала думай, потом делай. В конце концов, ты сам настаивал, что исключительно разум является верным путеводителем в земных делах, а никак не безумные страсти.
– Но здесь Пантею могли бы подвергнуть пыткам!!
– Если этого потребуют интересы государства.
– Марк, я не понимаю тебя. Неужели интересы государства важнее жизни этой женщины?
– К сожалению, интересы государства важнее жизни любого из нас. Рим стоял и будет стоять на этом, разве не так?
– Так-то оно так, но я думал…
– Мы с тобой очень много думали, теперь пора перейти от слов к делу. На нас возложена ответственность. Пора придать нашим мечтам, нашему видению мира, ясному представлению о том, что такое хорошо и что такое плохо, практический смысл. Эта шлюха много знала.
Мы рассчитывали на тебя… Была задумка в будущем назначить тебя префектом Египта, и эта возможность еще не исчерпана, так что выбор за тобой. Забудь об этой девке. Встреча была мимолетной, расставание тягостным, но твоей вины в ее смерти нет. Раскаяние в данном случае неуместно. Как ты будешь жить с Матидией, если не в силах справиться с памятью о случайном, пусть даже очень увлекательном приключении?
Бебий промолчал.
Что здесь возразишь?!
Только мельком, сквозь щель в сознании, осветилось… а может, не надо справляться?
Может, лучше не забывать, и каждый следующий шаг соизмерять с искуплением вины? Но жалость, как с детства уверяли всех мальчиков и девочек в Риме, унизительна. Для римского гражданина это самая позорная, самая недостойная страсть.
Жалость!..
Римлянина можно простить, амнистировать, к нему можно проявить милосердие, основанное на разумном предположении, что осознавший вину гражданин теперь не пожалеет жизни, чтобы искупить ее.
Но сострадать!..
Присесть рядом и обоюдно пустить слезу – это было немыслимо, оскорбительно для римской доблести.
Щель замкнулась.
В памяти возникло смущенное лицо Матидии. Она была хорошенькая, и с ней предстояло жить. Она-то в чем виновата?
Лупа долго вглядывался в лицо мальчугана, выдававшего себя за его племянника.
Оно было невинно, безропотно и покорно, только в глазах изредка промелькивала подспудная тревога.
– Итак, – спросил Люпусиан, – ты утверждал, что сестру украли у тебя на глазах и ты до вечера искал ее в городе? Почему ты не вернулся домой и не предупредил меня? Почему не поднял тревогу?
– Страх удерживал меня, господин.
– Тогда каким же образом Пантея оказалась в Александрии, на противоположном берегу моря, где ее приставили к посланцу императора? Как ты можешь объяснить это странное обстоятельство?
– Не знаю, господин.
Люпусиан некоторое время пристально разглядывал физиономию Викса, потом спросил:
– Сколько тебе лет?
– Четырнадцать…
Пауза.
– Вот что, «племянник». Сейчас ты отправишься в свою комнату. Там ты крепко подумаешь, не рассказать ли все, что касается тебя, твоей так называемой сестры и вашего пребывания в Медиолане. Вспомнишь все о своей матери, если, конечно, тебе есть что вспомнить, а также признаешься, где и когда ты встретился с Пантеей, как вы познакомились, кто вас познакомил и, главное, кто стоит за так называемым «похищением».
Викс дрожащим голосом перебил хозяина:
– Что с моей сестрой?
– Ее убили.
– Как убили?!
– Зарезали, – объяснил Люпусиан.
В глазах мальчишки мелькнул ужас.
На его лицо на мгновение легла тень, и оно чрезвычайно постарело. Следом в глазах промелькнуло что-то зловещее, и этот новый облик куда больше подходил «племяннику», чем прикид глуповатого мальчишки.
– Иди… – приказал хозяин. – Подумай.
Храбрий отвел Викса в его комнату, расположенную на верхнем этаже унылого, непомерно громадного особняка, который отгрохал себе его бывший владелец – сенатор Аквилий Регул и о котором до сих пор в городе вспоминали с ужасом и ненавистью, как об одном из самых отъявленных доносчиков и негодяев, сколотивших свой капитал при недоброй памяти Домициане.
По пути Викс поинтересовался у Храбрия:
– Это точно насчет Пантеи?
– Точнее не бывает. Сам видел.
– Но этого не может быть… – задумчиво, обращаясь к самому себе, подытожил мальчишка.
Уже у самой двери Викс вновь подал голос:
– И ты видел, кто это сотворил?
– Нет, кто сотворил, не видел, а вот с черным дьяволом, выдающим себя за посланца птолемаидской Тени, пришлось познакомиться.
«Племянник» переступил через порог и сквозь зубы предупредил:
– Это дорого обойдется тебе…
– Иди, иди, – подтолкнул его Храбрий.
Только затворив за «племянником» дверь, Храбрий с удивлением и не без дурного предчувствия отметил, что последние слова «пленника» никак не соотносились с хныкающим и обиженным ребенком. Угроза более подходила пронырливому и безжалостному злоумышленнику, сумевшему ловко втереться в дом к «дяде». За такими, как Википед, нужен глаз да глаз.
…Может, предупредить хозяина, чтобы мальчишку связали и лишили возможности двигаться?
Храбрий как в воду смотрел.
Вечером, когда мальчишке принесли ужин, в комнате никого не оказалось. Викс словно сквозь землю провалился.
Обыскали дом.
Люпусиан приказал удвоить караул и на ночь выпустить всю свору собак.
Глава 2
Тайна раскрылась случайно.
Это случилось в тот день, когда маленький Луций Вер, цезарь и соправитель Марка Аврелия, узнал, что в латинском языке существуют буквы и звуки, а звуки бывают гласные и согласные.
К сожалению, это открытие не очень-то заинтересовало мальчишку. В ответ на угрозу порки Луций показал учителю язык, на чем и попался. В зал, где обучался Луций, вошли император и его соправитель Марк. Заметив высунутый язык, они очень удивились.
Мальчик тут же спрятал язык, а смущенный грамматик отступил назад и поклонился.
– В чем дело, Луций? – поинтересовался Антонин.
Мальчик покраснел, заерзал, потом, набравшись смелости, заявил:
– Аполлоний пугает меня всякими демонами. Он называет их звуками и буквами. Он заявляет, что демоны-звуки бывают гласные и согласные, а буквы маленькими и заглавными. А мой дядя Цивика заявляет, что для будущего августа важнее держать подданных в страхе и проявлять милость к подданным, а не издавать всякого рода звуки или писать буквы.
– Как же ты будешь отдавать распоряжения, если будешь молчать?
– Я не стану молчать!
– Ну, а тем, кто находится в сотнях миль от тебя, как будешь отдавать приказания?
– У меня будут слуги, которые доставят их в самые отдаленные провинции.
– Как же жители тех провинций удостоверятся, что приказы подлинные, а не фальшивые?
Луций задумался, потом просиял:
– А я их подпишу и приложу императорский перстень.
– Но как же ты подпишешь документ, если не будешь различать буквы?
– Ладно, – согласился Луций, – буквы я выучу, но за это, отец, ты должен подарить мне маленькую лошадку.
– Не рано ли ты решил ставить условия принцепсу, Луций? – возмутился Марк Аврелий.
– Этому надо учиться с малолетства, Марк! – решительно возразил мальчишка. – Иначе будет поздно. Дядя утверждает, если опоздаешь, потом тебя никто слушаться не будет.
– Странное утверждение, – удивился император. – Помнится, я учил тебя, что прежде чем объявить свою волю, надо быть уверенным, что она будет исполнена точно и в срок и послужит процветанию Рима.
– А Цивика говорит, любой приказ императора подлежит исполнению. Даже самый наиглупейший.
Император и Марк Аврелий удивленно переглянулись, затем Тит обратился к Аполлонию:
– На сегодня, думаю, достаточно. Урок окончен. Ты свободен.
Учитель поклонился и вышел из комнаты.
Император подошел к мальчику и взял его за плечо.
– Ты делишься с Цивикой с тем, что услышал во дворце?
– А как же, ведь он мой дядя, а я будущий принцепс и должен знать, что творится во дворце.
Марк Аврелий изумленно открыл рот.
– Какой же приказ он назвал наиглупейшим? – спросил он.
– О поездке Лонга в Египет. Любой догадается, зачем Бебия послали в Египет.
– Зачем же?
– А то вы не знаете! Чтобы сменить тамошнего префекта Гелиодора. Только вы не думайте, я сам догадался. Что я, глупый, что ли? Только это зряшное дело. Бабий совсем заучился, да еще спутался там с какой-то шлюхой. Я не стал бы ему доверять.
– Луций, разве я не предупреждал тебя, что все, что мы обсуждаем с Марком в твоем присутствии, нельзя выкладывать посторонним. Ты будешь наказан, малыш.
– Розгами?
– Розгами, – подтвердил Тит.
Мальчик погрустнел.
Император поинтересовался:
– Ну, а с кем Цивика делится этими секретами? Хотя откуда ты можешь знать?
– Ха, не знаю! С сенатором Ацилием Аттианом. А тот делится новостями с префектом города Катилием Севером. Однажды дядя даже обмолвился, будто Аттиан признался, что есть новость, которая будет очень интересна префекту города.
– Какая новость?
– О том, что в городе появился разбойник Сацердата. Ацилий Аттиан еще заявил, что этого пса следует подержать на привязи.
Оставшись одни, Тит Антонин и Марк некоторое время молчали.
Тишину нарушил Марк Аврелий:
– Возможно, отец, ты поторопился с Луцием? Не пора ли исправить ошибку?
Император отрицательно покачал головой:
– Его усыновление являлось условием Адриана, и я не вправе отказаться от данного слова.
– Но?..
– Что бы ни случилось, все к лучшему, Марк. Я всю жизнь придерживался этого правила, и оно меня ни разу не подвело. Это во-первых!.. А во-вторых, не так уж плохо мы почитали отеческих богов, чтобы какая-то кучка заговорщиков, поддавшихся живущим в их душах демониям, сумела овладеть Римом, его наследством и славой.
– Но надо же что-то делать!
– Конечно. Но делать по-умному. Пока заговорщики не переступили черту, ответные меры должны быть адекватны содеянному. Мы должны переиграть их в замысле, в умственном, так сказать, отношении.
– Может, мне стоит поговорить с Катилием Севером. Как-никак он был моим воспитателем и всегда по-доброму относился ко мне…
– Обязательно, но не сейчас. У нас нет ясности, нет точного понимания, что задумали эти… – Он не договорил, только сжал пальцы в кулаки. – Сейчас многое зависит от Урбика. Сколько он будет возиться в Британии?! Нельзя бездумно будоражить Египет, в этом случае Рим останется без хлеба. Следует точно выяснить, что творится в Сирии. Видишь, сколько неотложных дел? Но самое неотложное… – он задумался, – что задумал Аттиан? Чем опасны тени, которыми распоряжается негодяй Сацердата? Этим ты должен заняться в первую очередь и как можно скорее разузнать об этом разбойнике.
– Я привлеку к этому Бебия Лонга.
Император резко прервал его:
– Ни в коем случае! Пусть Бебий разберется со своими домашними. Воздержись пока от встреч с ним. Это успокоит заговорщиков, даст знать, что мы с тобой не придали значение тем сведениям, которые он привез из Египта. Меня куда больше волнует состояние дел в провинции Сирия – точнее, в Антиохии, в этом рассаднике смутьянов и бунтовщиков. Для этого нам понадобится свежий, неизвестный в Риме человек. Бебий, кажется, упоминал о каком-то сослуживце, с которым встретился в Египте?
– Да. Его зовут Авидий Кассий. Из семьи римских переселенцев. Родина – город Кирр, расположенный недалеко от Антиохии. Отец его был центурионом, к концу службы достиг более высоких должностей. Сам Авидий возводит свой род к Гаю Кассию Лонгину, старому республиканцу, убийце Цезаря. Он гордится этим предполагаемым предком. Ему нравятся прозвища Катилина и Марий, присвоенные ему солдатами. В настоящее время служит во II Траяновом легионе, расквартированном неподалеку от Александрии. Бебий дал ему отличную характеристику – смел, напорист и, несмотря на то, что слывет отъявленным республиканцем, службу знает.
– Надо бы вызвать его в Рим, но незаметно. Извести Муциана – пусть тот назначит его начальником стражи, везущей собранные подати в Рим. Это надо сделать как можно быстрее.
– А как быть с Луцием?
– Мальчишка простоват и невоздержан на язык. Сделаем так…
Глава 3
Спустя месяц после возвращения Бебия Зия, домоправительница Лонгов, неожиданно слегла, тем самым притушив на время назревавший взрыв страстей, сгущавшихся в семье из-за прохладных отношений, установившихся между хозяином дома и его молодой женой.
В первую ночь господин как рухнул на ложе, так сразу уснул. Только к утру, внезапно пробудившись, деловито овладел Матидией, и уже в процессе соития, словно вспомнив, что спит с «чужой», незнакомой ему женщиной и как бы «изменяет» Пантее, – на мгновение помедлил, потом, уступая страсти, довел дело до конца, после чего даже приласкал жену – погладил по лицу и с легким стыдом осознал, что даже не понежничал, не ощупал ее, не познакомился с ней руками…
Навалился, как изголодавшийся солдат или неуч, а у девчонки оказалось кое-что занятное. Например, родинка на левом ушке, приятная на ощупь попка, приманчивая и обильная грудь.
Шрам на щеке, мягкие плечики…
Тонкие, но крепкие пальцы…
Приманчивая гладкость кожи между ног…
Мягкая и густая шерстка внизу живота…
Матидия терпеливо ждала постепенного пробуждения набиравшего силу интереса к ней. Она прильнула к плечу мужа, коснулась пальчиками его левой руки, гладившей ее тело в разных местах. Дыхание у нее участилось, она прижалась к мужу, с такой силой обхватила его, что Бебий не устоял.
Утром наступило похмелье.
Весь день молодой господин ходил хмурый, не в силах совладать с нараставшим в душе протестом против половодья мелких хозяйственных забот, вопросов со стороны Эвтерма и Зии насчет дальнейшего управления имуществом, разговоров с набежавшими подрядчиками, предлагавшими свои услуги по ремонту дачи в Путеолах, а может, и городского дома, сдаче в аренду оливковых и виноградных плантаций и кирпичного завода.
Испытывая некоторое раскаяние перед женой, которую в припадке страсти назвал Пантеей, он скинул на нее разговоры с подрядчиками. Себе оставил прием клиентов, каждое утро являвшихся в дом патрона. Клиентов у Лонгов было на пальцах одной руки пересчитать, и отделаться от них можно было одной-двумя фразами.
Матидия повиновалась молча, ни словом не упрекнув мужа в обидной ошибке.
Эвтерм, с которым Бебий поделился сомнениями насчет своих способностей совладать с хозяйством, высказался просто:
– Бебий, теперь не спрячешься, не увильнешь. Мы с Зией совсем одряхлели. Хочешь не хочешь, а придется нести этот крест.
– Только не надо, Эвтерм, этих прозрачных намеков насчет креста и прочих суеверий, о которых я и в Александрии наслушался предостаточно.
– В чем ты видишь суеверие, сынок? В необходимости заняться хозяйством? Наладить отношение с Матидией? Твоя дóмина тоже человек, Бебий, а ты, насколько мне известно, всегда придерживался той точки зрения, которая настоятельно требует любезного отношения к окружающим тебя людям. Или ты теперь сменил точку зрения, отыскал новые истины? Этот путь у тебя всегда был недолог. Или, может, ты наконец согласился с вашей римской мудростью, утверждающей, что человек человеку волк? Помнится, это выражение обронил Плавт. Или, как твой дружище Марк, ты проникся заветами предков, утверждавших – государство превыше всего? Так, что ли?
Бебий замешкался с ответом.
– Нет, старик. Но я в растерянности…
– Вижу, сынок. Надеюсь, ты позволишь называть тебя сыном, ведь это мы с Зией вырастили тебя. Твоя мать была замечательная – неземная! – женщина, а отец – достойный господин, всегда твердо придерживающийся римских обычаев. Помнится, Адриан называл его «замшелым пнем». Но при этом он никогда не посягал на своих домочадцев, уверовавших в Господа нашего Иисуса Христа. Требовал только, чтобы мы не выпячивали нашу веру, которую ты назвал суеверием. Не тыкали ею в глаза и не стремились пострадать за нее.
Время, Бебий, неумолимо.
Время, Бебий, невзирая на все уловки местных мракобесов и залетных проходимцев, движется к концу.
Грядет расплата, по-нашему апокалипсис.
Требуется сделать непростой выбор, от которого сердце болит, а душа стонет.
Это известная многим лихорадка.
Я тоже перешагнул через это, когда, отыскав Антиноя, возвращался в Рим. Адриан в Вифинии сообщил о смерти твоего отца, и мне некуда было податься, как вернуться в Город и заняться хозяйством. Об этом просила меня твоя бабушка.
Я шел и плакал. В прямом смысле слова. Потому что не хотел возвращаться в Рим, это средоточье зла. Что мне было делать в этом вертепе? Как спасти свою душу? Что я надеялся здесь отыскать? Праведную жизнь? Это смешно. Это глупо. В Риме нельзя обрести ни спокойствия, ни уверенности в завтрашнем дне. Здесь только истуканам привольно. Знаешь, как страшно было вновь погрузиться в греховную жизнь. Устою ли?
Куда как легче было отправиться в пустынь! В добровольное изгнание, в котором попытаться растолковать слово Христово каждому, кто пожелал бы его выслушать.
Как-то, отчаявшись, я признался нашему местному пресвитеру, что готов бросить все и бежать из Рима куда глаза глядят. Очень мне тогда хотелось поискать святой жизни. Все лучше, чем ждать потери имущества. Мы тогда, Бебий, были на грани разорения.
Телесфор, наш епископ – ты его не помнишь, маленький был, он наложил на тебя руки и благословил… Крохотный такой старичок, седенький, лицо морщинистое, голосок ласковый, дребезжащий. Он и посоветовал: не спеши, Эвтерм. Не ищи святой жизни в обмен на праведную. Измерь юдоль страданий, а не беги от нее. В каком звании кто призван, в том и оставайся перед Богом. Так учил апостол Павел: «Обрезание ничто и необрезание ничто, но все в соблюдении заповедей Божиих». Праведная жизнь возможна и здесь.
Здесь и сейчас.
Потом объяснил: ты, Эвтерм, в Риме человек небезызвестный. О том, что ты христианин, знают многие из высших и низших, и никто не упрекнул тебя. Ты хозяина своего, Лонга, не испугался. Когда совесть возопила, отправился к Траяну молить за несчастного мальчишку. А теперь, когда познал Христа, когда укрепил его в сердце, решил сбежать? Что скажут язычники? Ушел, мол, Эвтерм. Бросил шесть десятков душ и исчез. Пусть выводят их на невольничий рынок, пусть распихают кого куда. Жен отдельно, мужей отдельно. Матерей отдельно, детей отдельно. А что же, спросят, Эвтерм?
Он куда глядел?
А он святую жизнь отправился искать! Слово Божие проповедовать. Подумай, что обо всех нас, о братьях и сестрах твоих, будут говорить?
Эвтерм, у тебя же есть руки! Ты – раб Божий, а Спаситель без помощи не оставит. Ты грамотен, многознающ – трудись! Ведь не Христос за тебя трудиться должен. Господь наш свое претерпел, а ты свое претерпи.
Говоришь, собственность отягощает, хозяйственные заботы отчуждают от философии, домашняя блудница склоняет к прелюбодейству, но ведь выбора нет. Придется уживаться, а грехи отмолишь. Такова юдоль печали, которую называют жизнью – и в этом Истина!
Его Истина…
Бебий был вынужден согласиться с Эвтермом – слова воспитателя были верными, но веяли откуда-то издалека, из недосягаемых пока краев.
Может, с небес, но эта обитель, где обитала его родная мать, была недоступна и гипотетична, а тут уныние, хозяйство, счета, подряды, необходимость заняться кирпичным заводом, невысказанные упреки Матидии, на которые так или иначе придется ответить, так что болезнь Зии, а затем ее внезапная кончина вместе с неослабным горем принесла и некоторое душевное облегчение.
Бебий горевал не то чтобы неискренне, но как-то поверхностно и только спустя несколько дней, когда пронзительно вспомнились ее последние слова, сказанные ему перед кончиной: «Похороните меня в катакомбах. Я всегда была тебе как родная, а ты мне как сын. Пусть была строга, иногда несправедлива, но вырастила. Как считаешь?» – Бебия словно что-то подтолкнуло – а ведь верно! Родную мать он не помнил, а Зия всегда была рядом.
…Он тогда не выдержал и спросил:
– Ты о чем, матушка?
– Будь добрее с Матидией. Помирись с ней, признай ее. Приласкай. Я пригляделась к девчонке. Тебе повезло с женой, Бебий, она – подарок с небес, а ты спутался с продажной храмовой шлюхой. Это не к лицу Лонгам. Будь добрее с Эвтермом. Он очень переживает, что до сих пор сидит в тенетах. Бебий, прошу тебя, не держи его. Если решит уйти, пусть уходит. Я так хочу встретиться с ним на небесах. И с твоим отцом… И с Адрианом… Мне было так хорошо с ними. – После паузы добавила: – О большем не прошу. Решать тебе, но с девчонкой помирись.
Спустя несколько дней после смерти домоправительницы, он впервые заговорил с Матидией.
Ночью…
Расспросил, как уживалась с Зией, на что молодая женщина, крайне удивленная, что мужа потянуло на такие далекие от поиска истины разговоры, призналась, что «Зия была еще та штучка!».
– Учила насильно. К нашей родовой прялке, которую я прихватила из дома, отнеслась пренебрежительно – заявила, это, мол, все ваши римские причуды. Ткачеством да покорностью Бебия не приманишь. Принудила съездить на кирпичный завод, на виллу в Путеолах. Ту, что Траян подарил твоему отцу. Она, безусловно, стоит немалых денег, но там требуется ремонт. Заявила: тебе, девонька, самой придется тащить хозяйство, я твоего муженька знаю. Ему истину подавай, да ученую компанию, да досужие разговоры. Она предупредила, что ты не дурак. – Матидия приподнялась на локте и, заглянув в глаза мужу, который никак не ожидал подобной прямоты, добавила: – Ну и ты не будь дурой.
Затем прильнула щекой к плечу мужа.
– Что будем делать с кирпичным заводом, Бебий? Как поступим с виллой в Путеолах? Не хотелось бы продавать, ведь это подарок самого Траяна. Насчет оливковых плантаций я договорилась с откупщиками.
– Я так и знал! – в сердцах, но без прежнего холодного исступления и нескрываемого возмущения, откликнулся Бебий. – Ты начнешь требовать от меня того, этого…
– А как же! – согласилась Матидия. – Но сейчас мне бы хотелось потребовать от тебя другого… Я так соскучилась, Бебий!..
Она погладила его по животу, легонько подергала волосы в паху, коснулась мужской плоти.
Та резко взбодрилась, и Бебий обнял жену, перевернул на спину. Пусть и помимо воли, но с нараставшим желанием и проснувшейся обильной страстью вошел в нее.
…Успел упрекнуть себя – раскис, расслабился, поддался хозяйственным пустякам. Это казалось обиднее всего.
…С каждым новым толчком эти бредовые мысли безнадежно таяли, оборачивались жаждой женского тела, непривычного, узенького, ожившего.
Матидия с каждым новым толчком все яростнее разогревала его…
И вовлекала…
Не отпустила, когда Бебий истек, внезапно и обильно. Удерживала, пока сама не содрогнулась.
Но и потом не отпустила. Поерзав, потребовала еще… потом еще, и только когда муж окончательно обессилел, отпустила его и, свернувшись клубочком, закинула девичью еще, не налившуюся приятной женской тяжестью ногу на мужа.
Бебий и это позволил.
Позволил расцеловать себя всего начиная с губ и кончая коленками. Выбравшись оттуда, Матидия победоносно взглянула на мужа и повторила вопрос:
– Что будем делать с кирпичным заводом? Бебий, нам нужны подряды! Как император вознаградил тебя за успешную поездку в Египет, или вся наша прибыль составила твои прыжки с продажной шлюхой?
Если бы не упоминание о шлюхе, Бебий сразу бы поставил эту суперпрактичную сенаторскую внучку на место. Его сразила простодушная бесцеремонность, с какой она ввела историю с Пантеей в их семейную жизнь, и та напористость, с которой молоденькая римлянка принялась обсуждать с ним хозяйственные дела.
Матидия, подергав пальчиками соски мужа, утопленные в обильную и мягкую шерстку, совсем по-девчоночьи хихикнула:
– Я вчера встретила Фаустину, с которой обручили Марка. Она спросила, сколько Марк и Антонин заплатили тебе за Египет? Я призналась – ни-че-го! Я ведь сказала правду, Бебий? Я правильно поступила, да?.. Фаустина очень удивилась и посоветовала надавить на тебя. – Матидия хихикнула еще раз. – Со своей стороны, она обещала поговорить с Марком.
Неожиданная и наивная приземленность разговора вконец смутила и расслабила Бебия. Совсем недавно, в Египте, во время исступленного служения Астарте он испытывал иные страсти.
Возвышенные!.. Там все было: хриплые выкрики, жесткие и болезненные хватания, битье посохом, исступленные удары фаллосом, доводившие раскалившееся лоно Пантеи до умопомрачительно притягательного служения богине любви.
– Чего же ты хочешь, Матидия?
– Чтобы ты обратился к Марку за разъяснениями. Не за поиском истины и выяснением, что есть «возвышенное», а спросил бы своего друга прямо, не смог бы он помочь насчет подрядов для кирпичного завода. Фаустина еще совсем девчонка, а смотри, как рьяно взялась за дело. Она гордится тем, что Марк обещал исполнить любое ее желание, в пределах разумного, конечно. Ведь вы же не можете без отсылки к разуму, без возвышенных мечтаний «о природе сущего», без пренебрежения к «отягощениям жизни», с которыми вам то и дело приходится бороться. Любите, чтобы у вас все было по полочкам: это к добродетелям, это к порочному, это пусть считается безразличным.
Бебий засмеялся:
– Ты знакома с учением стоиков?
Матидия обиделась:
– Разве я похожа на какую-то храмовую шлюху! Я, хвала богам, из хорошей семьи и тоже училась понемногу чему-нибудь и не как-нибудь. Ну что, обратишься к Марку? Я поговорю с Фаустиной…
Он испытал прилив страсти и взгромоздил жену на себя. Приступая к обряду восхваления Венеры, уже не без удовольствия овладел Матидией.
Глава 4
Утром Бебия ждал сюрприз – на третий день февральских календ к нему домой неожиданно явился Авидий Кассий.
Встретились по-доброму. Обнялись, похлопали друг друга по плечам. Бебий представил гостя вышедшей в атриум Матидии. Тот как был солдафоном, так и остался – решительно одобрил выбор сослуживца и пожелал Бебию не скучать в постели.
Затем объяснил:
– Друзей и знакомых у меня в Риме нет, так что решил заглянуть к тебе. Может, приютишь? Не хочется торчать в казармах.
– Конечно. Матидия, распорядись. Ты надолго к нам?
– Привез собранные в Египте подати в золотых слитках. Жду приказа возвращаться. Когда – не знаю. Цезарь молчит.
Он огляделся, обошел атриум, постоял у семейного святилища-сакрария, некоторое время разглядывал бюст отца Бебия Ларция Корнелия Лонга, которого в армии называли «железная лапа».
– А что, здесь уютно. И хозяйка прехорошенькая.
Матидия покраснела.
Бебий неожиданно испытал досаду – все-таки какое благоприятное впечатление производит на молоденьких – пусть даже и замужних! – женщин военная форма!
Авидий и в самом деле вырядился как на парад. Белый плащ с бахромой, застегнутый на плече массивной серебряной фибулой-заколкой, под плащом – украшенная вышивкой красная туника, на рукавах которой читались красные полоски-клавии. Поясной ремень с кольцевидной пряжкой, на ремне – меч-гладиус. В правой руке – жезл из виноградной лозы, традиционный символ старшего центуриона, на ногах – короткие кожаные сапоги. Шлем с поперечным плюмажем из выбеленного конского волоса Авидий держал под мышкой.
Не прошло и получаса после второго завтрака, как Авидий шлепнул себя по лбу:
– Кстати, цезарь пригласил нас к себе на обед, правда в частном порядке. Мне сказали, что ты дорогу знаешь, его дом в двух шагах от твоей усадьбы.
Отправились после посещения бани. Марк Аврелий встретил гостей в атриуме. Молодой центурион, вскинув руку, отдал честь наследнику престола:
– Аве, Марк!
Марк жестом приказал гостю опустить руку и предупредил:
– У нас без церемоний, Авидий. Чувствуй себя как дома.
Они устроились в триклинии, куда был подан незамысловатый обед.
На закуску был подан угорь, морская щука, выловленная в устье Тибра, яйца, соленая рыба.
Поговорили об Антиохии. Все трое бывали там – Бебий и Авидий служили в тех местах, а цезарь несколько раз навещал провинцию Сирия, чьей столицей являлась Антиохия.
Этот город всегда отличался откровенным и дерзким вольнодумством по отношению к центральной власти. Здесь торжествовало все греческое и пренебрегалось римское, здесь постоянно рождались самые невообразимые ереси, приводившие в исступление даже самые далекие от азиатских провинций земли. Здесь, помимо расплодившихся со времен апостола Павла христиан, то и дело рождались новые толки одних и тех же заповедей, которые в свою очередь делились на ненавидящие друг друга секты. Стоило только какому-нибудь горластому проповеднику объявить об открытой им истине, и не было случая, чтобы он оставался без последователей.
Одним из самых отъявленных безумцев Авидий назвал некоего Гегезипа, одним движением руки разделившего мир на видимое царство, в котором господствовал Свет, и необъятно незримые пространства Тьмы.
– Понаслышке знаю, что этот самый Гегезип утверждает, будто мировая Тьма является людям в виде теней, сопровождающих нас от рождения и до самой смерти.
Все проповедники заявляют, что ничего не существовало до Хаоса, однако Гегезип настаивает – они заблуждаются, поскольку никогда не слыхали ни о происхождении Хаоса, ни о его истоках. Хаос якобы выполз из изначальной Тени и был назван «Тьмой»; а Тень в свою очередь произошла от Труда, что существовал с самого начала.
Более того, этот проходимец заявляет, будто между Светом порожденным и низшими пространствами существует завеса. Так вот тень простирается под завесой, то есть на той ее стороне, которая повернута от света. Тень, которая назвалась «Тьмой», стала материей; и эта материя произвела выкидыш – то есть некоего богоподобного творца с мордой льва.
Звать его Ялдаваоф.
Гегезип утверждает – якобы из этой материи выросла раса богов, а по мне, так ничего из этой зауми не могло вырасти, кроме расы уродов, что и следует из внимательного прочтения этого бреда. Затем Тень по непонятной причине вдруг осознала, что есть кто-то или что-то, что сильнее ее. Она взревновала и, тотчас забеременев, дала рождение Зависти…
Авидий подытожил:
– С чего бы это?.. Одним словом, вся видимая нами действительность произошла из Тени.
Первым откликнулся Марк:
– Это все слова, а что за ними стоит? На что способны эти безумцы? Стоит ли их опасаться?
– Не знаю, как насчет угрозы, но то, что я видел собственными глазами, ошеломит кого угодно. Например, один из последователей Гегезипа ударом палки по тени ухитрялся разбить горшок. Таким же ударом по человеческой тени он может нанести увечье ее владельцу, а то и лишить его жизни. Что еще… По слухам, члены этой секты способны украсть человеческую тень и сделать ее бывшего владельца своим покорным бессловесным слугой. Более того, они, как поговаривают, способны отделить свою тень и направить ее для свершения темных дел, вплоть до убийства.
От таких убийц нет спасения.
Они называют себя «ловцами теней». Кого там только нет – от настоящих разбойников, как, например, некий Антиарх – его еще называют Собайя, – до исступленных прорицательниц, умеющих по тени человека предсказать его будущее, а также колдуний, способных пришить человеку тень осла, а ослу – тень человека. Там, в Антиохии, у этих целый театр…
Марк жестом остановил попытавшегося что-то сказать Бебия и, как бы предупреждая его вопрос, поинтересовался:
– Ты не знаешь никого в Антиохии, кто смог бы просветить нас на этот счет и на все те пакости, которые способны устроить эти так называемые ловцы теней?
– Да тот же Гегезип и смог бы.
– Вот и привези его сюда. Отправляйся завтра же с грузом золота, которое будет доверено тебе под охрану. Только постарайся не привлекать к этому поручению лишнего внимания, особенно со стороны Квинтилия Руфа, командующего в Сирии тремя легионами. Кстати, что ты можешь сказать о нем?
Авидий грубо по-солдатски, выругался:
– Напыщенный петух этот Квинтилий. Кроме гонора и тщеславия у него ничего нет. Спит и видит себя императором. Цезарь, не считай, что я, хоть и провинциал, глуп и простоват. Я сразу смекнул твою задумку насчет Руфа и готов подтвердить – такой на все пойдет, тем более если его подтолкнуть из Рима.
С какой стати он подраспустил солдат? Ни с того ни сего устраивает денежные выплаты, намекая при этом на какие-то «ожидания», которые рано или поздно должны осуществиться в столице. Я всегда был противник грязных сплетен, но ты, цезарь, спросил, я ответил. Что касается дисциплины в этих так называемых легионах, будь моя воля, я бы развесил этих бузотеров на крестах, чтобы другим неповадно было.
– Не будем спешить, Авидий! – заявил Антонин Пий, входя в триклиний.
Все трое повскакали с лож, на которых угощались, и отдали честь:
– Аве, Август! Аве, божественный!..
Император жестом усадил их на места, сам расположился слева, на самом непочетном месте и, заметив удивление в глазах Авидия, заявил:
– Не будем чваниться, центурион. Я знавал твоего отца. Как у него со здоровьем?
– К сожалению, величайший, в последнее время он часто жалуется на боли в спине. Старые раны не дают покоя.
– А как насчет острастки, которую он дал тебе, когда ты начал неумеренно восхвалять республиканские доблести твоего предка Гая Кассия Лонгина, поднявшего руку на Цезаря.
Авидий упрямо сжал губы и хмуро отозвался:
– Я внял совету отца, хотя… по-моему, Гай Кассий и Брут боролись за правое дело.
– Это спорный вопрос. Ответ на него дали боги, иначе я не сидел бы здесь в пурпурной тоге, но мне понравилась твоя прямота.
– Свой долг я исполню без колебаний. Я не нарушу приказ и, поскольку, полагаю, вы, высшие магистраты Рима, собрали здесь не только для того, чтобы посудачить о тенях, обещаю приложить все силы, чтобы не допустить разгула таких зловредных мужиков, как Квинтилий.
– Твоя проницательность делает тебе честь, Авидий, – улыбнулся император. – Так что постарайся собрать все, что тебе удастся добыть об этих преступниках, называющих себя «ловцами теней». Сколько времени тебе нужно на сборы, Авидий?
– Двое суток, если сделать вид, будто приказ отправиться в Сирию я получил от своего непосредственного начальника, а не…
– Не считай нас лишенными доброжелательства, но обстоятельства вынуждают меня попросить тебя приступить к делу немедленно. Ты поел?
– Да, я сыт, государь.
– Вот и ступай.
Последнее распоряжение вконец доконало Бебия.
Поднять из-за стола гостя – это было что-то запредельное, особенно для такого доброжелательного человека, каким был Тит Антонин.
После того как центурион покинул помещение, принцепс обратился к Бебию:
– Как прошли похороны Зии? Я знавал эту женщину, помню, что она выделывала с мужиками. – Он многозначительно поднял указательный палец. Даже с императорами! Как Эвтерм? Держится?
– Старается не падать духом, государь. Мечтает о странном…
– А именно?
– Уйти куда-нибудь, спрятаться и молиться своему распятому богу.
– Что же здесь странного? – удивился Антонин. – Его всегда тянуло отправиться в странствия. Помню, как своей решимостью он открыл глаза Траяну на этого негодника, сенатора Регула, пытавшего своих рабов. В следующий раз он отыскал несносного мальчишку Антиноя, смущавшего моего отца Адриана неким «божественным излучением», которое якобы исходило от него. Скажи, ты решил свои семейные проблемы?
– В той мере, в какой их вообще можно решить. По крайней мере, Матидия осчастливлена и больше не будет жаловаться твоей дочке и нареченной невесте Марка на мою холодность. Беда с хозяйством – за что ни возьмусь, всюду уйма проблем.
Марк поддержал друга:
– Ему бы пару заказов подкинуть…
– Вот ты как заговорил, Марк! А как же интересы государства, неподкупность и решимость цезаря?..
– Что плохого в том, что Бебий за приемлемую цену доставит нам партию кирпичей.
– В обход других поставщиков?
– Я же сказал – за приемлемую цену. И хорошего качества.
Император засмеялся:
– Я шучу. Если цена не будет завышена, я согласен. Теперь Зии нет, это она умела вырвать лакомый кусок из чьей угодно глотки. Но за это ты, Бебий, должен потрудиться на государство. Спишем твои промашки в Египте на неопытность и мечтательность. Как насчет того, чтобы занять должность квестора – скажем, по финансовой части?
– Только не по финансовой части! – воскликнул Бебий. – Лучше назначьте Матидию!..
Император и наследник засмеялись:
– Прекрасная мысль. К сожалению, в Риме не принято обременять женщин государственными делами. У них своих семейных забот хватает.
В этот момент в триклиний вбежал маленький Луций и сразу потребовал «пожрать»!
– Пожрать так пожрать! – согласился император.
Мальчишка влез на ложе и с ходу запустил руки в блюдо с нарезанными куриными ломтями.
– Так на чем мы остановились? – спросил император.
– На женских обязанностях, – отозвался Бебий.
Император погрозил ему пальцем:
– Не увиливай, Бебий.
Маленький Луций закричал:
– Он увиливает? В карцер его! А лучше в ссылку! Например, в Испанию.
Император задумался, потом поинтересовался:
– Почему именно в Испанию, малыш?
– Потому что наместник Ближней Испании Секст Барбар совсем распоясался.
– Откуда ты знаешь?
– Префект города Катилий Север пожаловался моему дяде Цивике на нерешительность и слабоволие властей. Он сослался на наместника Ближней Испании Секста Барбара. В который раз наместник задерживает доставку золота и серебра с местных рудников, а в последнее время Секст совсем распоясался – подати вообще перестали поступать в Рим, а центральная власть словно не замечает…
Тит Антонин и Марк Аврелий переглянулись, потом император спросил:
– Что еще заявил префект?
– Что еще он заявил, я не слышал, а вот мой дядя возмутился попустительством, с которым высшая власть – то есть мы с вами – относится к своим любимчикам, хотя карать следует всех одинаково. Отец, что значит «распоясался»?
Марк попытался втолковать Луцию, что с подобными вопросами не следует обращаться к императору. Мог бы спросить у него, однако Тит жестом остановил старшего наследника.
– Почему он не может обратиться к императору? «Распоясался», Луций, означает, что человек, который позволяет себе распоясаться, ведет себя непотребно, дерзко нарушает все мыслимые и немыслимые установления.
– Тогда его тоже в карцер!
– Правильно, Луций. А что Север ответил твоему дяде?
– Он заявил, что, кажется, на Палатине решили разобраться с Секстом. А мой дядя сказал, что такое непростое дело нельзя поручать мелким магистратам. Потребовать отчет у наместника провинции может только кто-то из представителей высшей власти – например, наследник. Север согласился и заявил, что его воспитанник может справиться с любым порученным ему делом, но это неслыханная дерзость – отправлять цезаря по такому пустяковому делу в качестве легата. Тогда Цивикка спросил: кого бы еще принцепс мог бы послать?.. И ответил сам себе: разве что молодого Лонга, но он уже «обделался» в Египте и вряд ли сумеет навести порядок в Испании.
Император обратился к Бебию:
– Слыхал?
Бебий кивнул.
– Сможешь навести порядок в Испании? Безрукая, бездеятельная верность не может считаться полноценной.
– Я выполню все, что мне прикажут.
– Вот и хорошо, а то действительно наместники провинций вконец распоясались! Может, они забыли о дисциплине, так ты им напомнишь. Конечно, об этом не стоит распространяться. Ты слышал, Луций?
Мальчик кивнул – рот у него был забит куриным мясом.
Император обратился к Бебию Лонгу:
– Если тебя не прельщают государственные должности в Риме, отправишься в Испанию в качестве императорского посла. На месте разберешься со сбором налогов и их доставкой в Рим. Императорский эдикт тебе выдадут на днях. В нем будет указано, что ты вправе сместить наместника, а также всех магистратов, кроме военных – они подчиняются префекту Корнелию Присциану, – и назначить временных управляющих. Заодно проведешь инспекцию по серебряным рудникам и золотоносным шахтам.
– Я тоже хочу в Испанию! – заявил Луций. – Там хорошо, там горы. Можно побегать, поиграть в войну. Там можно спрятаться, что никто не поймает, правда, Бебий?
Лонг почесал в затылке:
– Спрятаться-то можно, а вот насчет «поймать» не уверен. Твой старший брат Марк кого хочешь отыщет, заставит вернуться в Рим и управлять государством.
– Он может! – гордо заявил Луций. – Он очень суров. Я тоже.
Все засмеялись.
Когда Тит Антонин и Марк Аврелий остались одни, цезарь поделился своими сомнениями с императором – справится ли Бебий с такой важной миссией после провала в Египте?
– Именно поэтому он лучшая кандидатура на поездку в Испанию.
– Мне не по душе игра с Бебием втемную, ведь…
Тит предостерегающим жестом заставил наследника помолчать.
– Марк, мы сами бродим в потемках, а время уходит. Как бы нам вообще не опоздать. И вот что еще – пора подключать Лупу и его осведомителей. Волчонка достаточно долго продержали в тени. Полагаю, злоумышленники перестали брать его расчет.
Тайно свяжись с Лупой и поставь ему задачу – пусть выведает, кто мог бы пролить свет на замыслы негодяев? Нам нужны письменные доказательства и свидетели. Я уверен, что заговорщики не смогут обойтись без Корнелия Присциана. Во-первых, он – племянник Аттиана, во-вторых, воинский начальник в Испании, а им не обойтись без военной силы. Аттиан каким-то образом должен связываться с ним. Пусть Люпусиан выяснит, кто из доверенных лиц Аттиана чаще других посещает Испанию.
И пусть Лупа не тянет…
Императорское «на днях» растянулось почти на три недели, в течение которых Бебий как добросовестный приверженец разумного и дотошного отношения к миру не только придирчиво изучил все доступные и недоступные прелести Матидии, но и досыта натешился ею. Та в свою очередь ловко отшила набежавших на правительственный заказ посредников, настаивавших на передаче им того, этого… доставки кирпичей, пробивание сделки, ублажение местных властей и тому подобные хитрости.
Женщина не поленилась сама съездить на завод. Местные магистраты с первых же минут попытались поставить на место свалившуюся им на голову молоденькую хозяйку уже давным-давно приглянувшегося им заводика. Матидия действительно выглядела как девочка, причем взбалмошная и глупенькая. Кто-то из нижних чинов не без надменной снисходительности поделился с ней: «Решить твои проблемы просто. Я подскажу, кому и сколько надо заплатить. Конечно, взаимообразно».
Эвтерм, сопровождавший Матидию, предостерег молодую женщину от подобных советчиков: «Не вздумай совершить какой-нибудь опрометчивый поступок. Веди себя с достоинством. Они не рискнут пойти наперекор воле цезаря. Постарайся привести их в чувство», – что она с достоинством сенаторской внучки и сделала. Стоило Матидии после очередной серии пустопорожних разговоров покинуть преторий, предупредив при этом: «Я так и передам хранителю империума, что местные власти отказываются выполнять его решения», – как все магистраты вслед за ней выскочили на улицу и наперебой стали уверять Матидию в своем совершеннейшем почтении к императору, наследнику и к ней, внучке прославленного сенатора Матидия.
Воду на кирпичный завод дали в тот же день.
Подряд на продажу оливкового масла и винá с плантаций Лонгов Матидия передала своему старшему брату, имевшему надежные связи с оптовыми перекупщиками.
Из родного дома Бебия Корнелия Лонга сорвали на ночь глядя.
Присланный за ним императорский вольноотпущенник, явившийся в сопровождении двух преторианских гвардейцев, потребовал поторопиться, как будто и не было никакой трехнедельной задержки.
Эвтерм встревожился, но перечить не стал, а у Матидии уже все было готово и собрано, даже походный плащ Бебия был постиран и выглажен.
Глядя на хлопотавшую супругу, Бебий в преддверии долгой разлуки впервые, проглотив комок в горле, пожалел, что ему нельзя остаться с ней до утра.
Приказ был ясен и однозначен.
Из дома вышли в полной темноте. Матидия с масляным светильником провожала мужа.
Улица была безлюдна. Возле дома Лонгов стояли носилки-гексафоры[36], за ними запряженная парой мулов повозка с вещами. Рядом толпились сопровождавшие императорского легата конные гвардейцы. Храбрий и Филомуз по приказу императорского вольноотпущенника спрятались в повозке. Он и Бебия поторопил и, когда вслед за патрицием влез в паланкин, настоятельно порекомендовал задернуть шторки, «дабы никто не увидел тебя, Лонг»…
Бебий вздохнул и молча подчинился.
Императорские сингулярии под бряцанье оружия разом сели на коней, и под негромкую команду декуриона носильщики сразу в ногу тронулись с места.
Как только кортеж скрылся в надвигавшихся с востока сумерках, из-за большого платана, росшего возле самого дома Лонгов, выдвинулись тени.
Если бы Бебию повезло и ему удалось приблизиться и заглянуть под накидку ближайшего к нему сгустка тьмы, он бы очень удивился, разглядев в призраке свою скоротечную и страстную любовь, которая называла себя Пантеей. Теперь ее уже никто так не называл. После возвращения в Рим Сацердата приказал окликать свою подручную тень Лилит.
Или на худой конец – Бендитой.
Правда, громоздившийся за воскресшей женщиной неясных очертаний гигант вряд ли позволил бы Лонгу даже приблизиться к платану.
Глава 5
К дому Манилии Бендита и сопровождавшая ее громадная, пугающих размеров тень добрались уже в полной темноте.
Проскользнули в лавку, расположенную на первом этаже дома богатой вольноотпущенницы. Оттуда тайным ходом прошли во внутренний двор, и уже оттуда Бендита вместе со своим спутником поднялась на галерею. На пороге апартаментов, занимаемых Антиархом, остановились.
Старик ужинал. Прислуживала ему сама хозяйка усадьбы – вела себя покорно, пыталась по глазам угадать, чего желает пророк.
Антиарх взглядом отослал Манилию и вопросительно взглянул на девицу.
– Уехал! – сообщила она.
– Кто его сопровождает?
– Этот противный Храбрий, личный раб Филомуз и отряд конных сингуляриев.
Антиарх промолчал.
Сидевший в глубине комнаты Викс подал голос:
– Сегодня в полдень Лупа отправил своих людей Медиолан. Вероятно, хочет что-то разузнать.
– Пусть разузнает.
Антиарх допил вино и начал торопливо собираться. На ходу, обращаясь к спутнику Бендиты, предупредил:
– Исфаил, пойдешь со мной.
Шли недолго.
В усадьбу Ацилия Аттиана проскользнули через задние ворота. Антиарх оставил эфиопа внизу, а сам поднялся на второй этаж.
Патриций вышел к гостю сразу, как только ему доложили о прибытии чудаковатого старикана, умеющего с помощью теней проворачивать свои грязные делишки.
– Итак?.. – спросил патриций.
– Лонг убрался.
– Отлично. Теперь пора пускать в дело твою девку. Как мыслишь подступиться к наследнику?
– Цезарь практически не выходит из Палатинского дворца. Как бы его выманить?..
– Сделаем. Я тотчас дам тебе знать. У нас мало времени, старик. Надо успеть до начала Лемурий. Максимум до праздника Кастора и Поллукса[37].
– Она справится. Моя воспитанница умеет управляться с такими жеребцами пусть даже самых благородных кровей, тем более что девчонка Фаустина до сих пор не подпускает к себе своего кобеля. Бендита все сделает в лучшем виде.
– Ну-ну, – усмехнулся Ацилий. – Посмотрим, на что она способна?
– Она способна на многое, господин.
– Даже вернуть утраченное желание такому старому развалюхе, как я?
– Раз плюнуть! Она знает, как вымолить у Астарты желанную награду. Возраст для нее не помеха. Только это чревато…
– Чем?
– Потерей сил и душевного спокойствия. Но я смогу восстановить их.
– Ладно, ступай.
Через несколько дней, в разгар игр, посвященных мертвым, человек от Аттиана предупредил Антиарха, что следующим утром Марк Аврелий, не любивший простонародные праздники, отправляется на свою загородную виллу в Лории. Поедет запросто, в обычной коляске, с ним будет только спальник Феодот. Конвой тоже будет малочисленным.
– Утром, говоришь? – спросил Антиарх. – Это скверно. При свете дня трудно осуществить задуманное. Нельзя ли вынудить наследника отправиться ближе к ночи. Пусть даже при этом увеличат стражу.
– Я передам господину твое пожелание.
Аттиан сумел добиться переноса поездки на вечерние часы. Как сенатору удалось вмешаться в планы цезаря, Антиарха не волновало. Главное было сделано – орудовать легче во мраке.
Вот еще удачная деталь – Марк разругался со своей девчонкой-невестой и поедет один.
Все складывалось как нельзя лучше.
Крики, насторожившие Марка Аврелия, подкатили со стороны садов Цезаря. К тому моменту коляска миновала Эмилиев мост через Тибр и двигалась по Аврелиевой дороге к городским воротам.
Место было пустынное, прогулочное днем и внушавшее неодолимый ужас с приходом ночи.
На одном из поворотов кортеж неожиданно встал. Начальник эскорта, преторианский центурион сингуляриев, подскакал к закрытому паланкину и крикнул высунувшемуся в окно цезарю.
– Там, – указал он в сторону какого-то полуразрушенного храма, – брошенные носилки.
Он не успел договорить, как на дорогу с криком «Помогите!» выскочила растрепанная простоволосая женщина.
Она бросилась к коляске, спряталась за громадным гвардейцем из Каппадокии, и, громко всхлипнув, завыла.
Марк Аврелий не удержался и выбрался на дорогу. Сингулярии спешились и окружили его плотным кольцом. Трое из сопровождавших цезаря гвардейцев натянули луки и повели ими в разные стороны.
Марк решительно растолкал охрану и направился к женщине. Заметив патриция, да еще в пурпурной тоге, женщина бросилась к нему и, грациозно опустившись на колени, в отчаянии протянула руки:
– Спасите, господин! Меня хотят убить!!
Марк огляделся, пытаясь точно определить место, откуда именно исходила угроза и кто конкретно решил убить несчастную гражданку, однако ночная тьма плотно прикрыла все, что располагалось за дорогой – редкий сосновый лес, потерявшие отчетливость контуров развалины какого-то храма, дорожки, уводившие в глубь леса.
Между тем женщина продолжала взывать о помощи. Шаль, прикрывавшая голову, сбилась на плечи. Марк успел отметить, что ее темные волосы прилично гармонировали со светлеющим и вполне приятным на вид личиком, белизна светлой туники подчеркивала соблазнительность оголенных плеч.
– …Мои люди разбежались, когда на нас напали разбойники. Лица у них были под масками. Господин, спасите меня!
– Кто ты? – спросил Марк.
– Вольноотпущенница Скулария Тавра Бендита, хозяина театра Марцела на Марсовом поле. Мы все родом из Каппадокии, но уже давно живем в Риме. Скуларий сдал меня в аренду своему компаньону. Я умоляла его пощадить меня, ведь этому старому развратнику уже далеко за семьдесят, но патрон остался глух к моим просьбам. Мы слишком поздно вышли из дома, к тому же толпа на улицах Рима задержала нас до ранних сумерек. Я просила хозяйского прокуратора возвратиться, однако этот негодяй наплевал на мои мольбы. Я предупреждала его, что может случиться, когда просьбы женщины остаются без ответа. И это случилось…
Разбойники выскочили из-за деревьев, мои люди разбежались. Самый страшный из них, огромного роста, вытащил меня из носилок и поволок в чащу.
– Как же ты сумела вырваться? – удивился Марк.
– Он споткнулся и упал на землю. Я тоже упала, но успела вскочить первой. Я сразу закричала и бросилась в сторону дороги… Пока еще было видно.
Женщина вновь исступленно зарыдала, потом на коленях подползла ближе и принялась целовать руки наследника. Вблизи, при взгляде сверху, ее еще более оголившееся плечико показалось Марку особенно милым.
– …Ты спас меня, господин! Умоляю, не возвращай меня Тавру! Возьми к себе. Я готова выполнять любую работу по дому. Я буду верно служить тебе душой и телом.
Марк насторожился:
– Ты, часом, не из христиан?
– Нет, господин. Я хотела быть вольной птицей и принадлежать тому, кому хочу. С этой минуты мое сердце, господин, принадлежит тебе. Возьми меня к себе. Я вижу, ты знатен, могуч…
В этот момент из лесу начали выбираться смущенные, прячущие глаза люди. Один из них, однорукий, попытался было осадить женщину.
– Ты требуешь невозможного, Бендита. По закону ты клиентка Тавра и будь ему послушна.
– Нет, Террорин! – вскричала женщина. – Мой патрон решил отделаться от меня. Он нарушил закон, подвергнув меня смертельной угрозе. Он на ночь глядя послал меня в сопровождении трусливых мужчин. Я больше не могу считать его своим патроном. Мой хозяин теперь этот господин! – Она принялась страстно целовать руки Марка, потом прижала их к своей груди.
Марк смутился.
…Во всей этой истории была какая-то неподвластная разуму театральщина, и, если бы не личико женщины, не плечи, совсем освободившиеся от лямок, если бы не гулкое биение своего сердца, Марк повел бы себя осторожнее, в полном соответствии с предписаниями великих учителей, требовавших прежде всего невозмутимости и мудрой отстраненности от любых страстей, которые то и дело досаждают человеку.
На этот раз разум у него неожиданно замер, сердце забухало громко и сладко, внизу пробежала тень желания, а женщина продолжала цепляться за него.
Марк Аврелий решительно выдернул руки и, обращаясь к однорукому прокуратору, заявил:
– Я забираю Бендиту с собой. Все претензии Тавр может подать в Палатинский дворец. В следующий день судебных заседаний я разберу его дело и вынесу решение. А ты, – обратился он к женщине, – займи место в моем экипаже.
Террорин попытался что-то возразить, однако сидевший на коне начальник эскорта наехал на него и прикрикнул:
– Слышал, что приказал наследник? Так что убирайся подобру-поздорову, пока тебя и твою банду не отправили в карцер.
Уже в коляске, расположившись против хода движения, женщина, освоившись, одобрила:
– У тебя такая милая коляска. Просторная и без затей.
Неожиданно до женщины словно дошло, кем оказался ее спаситель. Она перепугалась и изумленно, едва слышно выдохнула:
– Ты наследник империума, господин?
Марк кивнул – ответить вслух не позволило вновь оглушительно забухавшее сердце.
– Прости, господин!..
Женщина вскинула руки к груди, сползла с сиденья и попеременно, на коленях ловко приблизилась к цезарю, склонила голову.
Кромка туники обнажила две прелестные груди. Словно молитву, женщина зашептала:
– Благодарю вас, боги! Благодарю тебя, Великая Матерь! Благодарю тебя, всемогущая Астарта, за счастливый миг видеть добродетельного Марка.
Некоторое время Марк, присматриваясь к грудям, помалкивал – как опытный философ, он пытался восстановить душевное равновесие и обрести невозмутимость. Хотелось также добраться до смысла этой нелепой сценки, поэтому приказал:
– Поднимись с пола. Сядь сюда, – он указал на место рядом с собой.
Женщина придвинулась поближе, однако присесть рядом с наследником не посмела – прижалась грудью к его коленям, положила голову на ноги, да так удачно, что Марк невольно и рьяно возбудился.
Женщина вопросительно глянула на него, ее рот чуть приоткрылся. Она даже подалась вперед, однако Марку хватило благоразумия справиться с прихлынувшим желанием. Нельзя же вот так сразу, в присутствии сопровождавших его гвардейцев…
Он высвободил ноги и многозначительно выдохнул:
– М-да!.. – затем не удержался и, наклонившись, погладил женщину по щеке.
Бендита громко всхлипнула и нежно поцеловала его руку. Провела язычком по выпуклостям на тыльной стороне, потом лизнула между пальцев и тихо напомнила:
– Я готова отблагодарить тебя, господин. Я умею быть благодарной.
Они лежали на широком и мягком ложе с тремя спинками – женщина ближе к стене, мужчина – с краю.
Женщина шептала:
– Ты – мой спаситель! Ты мой бог!.. Я с радостью поделюсь с тобой дарами Венеры. Все, чем боги щедро наградили меня, я готова преподнести тебе. Ты такой храбрый, великодушный, твое сердце переполнено добродетелями.
– Не слишком ли много достоинств у одного смертного? – усмехнулся Марк.
– Для меня нет! Давай попробуем вот так…
Бендита перелезла через Марка и, перевернувшись, крепко прижалась к нему обнаженной грудью, потом вскинула ногу, овладела фаллосом и ловко вонзила его в себя. Устраиваясь поудобнее, чуть поерзала…
…Пока ерзала, Марк еще успел задуматься, что эта женщина слишком бесцеремонно ведет себя. Распоряжается его любимой, полученной в дар от богов принадлежностью, как будто это ее собственность.
Впрочем, ладно… Завтра отправлю ее в столицу. Пусть его префект Катилий Север сам разбирается с ней и этим негодяем Тавром.
Однако эта Бендита та еще штучка! Неожиданно словно прозрел, словно почувствовал струившуюся страсть. Пробудившиеся угрызения совести отверг напрочь. Предугадал – сейчас примется льстить, восхвалять мои мужские достоинства, размеры моего священного фасцинуса.
Он погладил ее по щеке.
Женщина приостановила похотливые телодвижения, скромно потупила очи и взволнованно прошептала:
– Нет, он не потрясает размерами, да это и не нужно, ведь ты пришелся мне по сердцу, Марк. Ты не груб. Ты приятен и нежен. Ты храбр, Марк. Ты вкусно пахнешь. Ты много знаешь… Мне так приятно чувствовать тебя всего… во мне… себя в тебе…
– Не слишком ли много добродетелей в одном человеке?
Бендита словно не слышала вопроса и, страстно прошептав: «Я вознагражу тебя всем, что умею», – и вновь задвигалась.
Марк не стал возражать, помедлил и, когда женщина исполнила обряд погружения своих искусных пальчиков в его обильную шерстку на груди, не удержался и поцеловал ее. Она осыпала его ответными поцелуями. Язычком она вновь довела Марка до сильнейшего лишающего разума исступления, а уж когда, вспорхнув, овладела губами и языком, и вовсе потеряла всякий стыд.
…Вставшая как столб святыня окончательно повергла философию в шок.
Утром Марк решил не отправлять Бендиту в столицу и, несмотря на косые взгляды Феодота, запретил кому бы то ни было беспокоить его до самого полудня.
Глава 6
На этот раз морское путешествие продлилось недолго, и уже через неделю, в мартовские иды, Бебий Лонг вступил на «благословленную», как выразился капитан корабля, землю, «подарившую Риму династию Элиев», из которой вышли божественные Траян и Адриан, «небесных» добродетелей Антонин Пий и дружище посла Марк Аврелий.
Лонг отметил про себя пусть и коробящую льстивой риторикой, но вполне пригодную риторическую формулу восхваления императора, которой пользовался триерарх, чтобы применить ее при встрече с «бесноватым Барбаром», как отзывались в Риме о наместнике Ближней Испании.
Все путешествие сопровождавший его императорский вольноотпущенник Флавиний вел себя на удивление независимо – не угодничал, с разговорами о божественном происхождении Эллиев не приставал, не советуясь с Лонгом, отдавал распоряжения капитану либурны[38].
Он вообще никаких отчетов императорскому легату не давал. Лонг не вмешивался – разума хватало догадаться, что за всеми этими ярко размалеванными декорациями – «верность Риму», «государственные интересы», «преданность императору», – которыми была обставлена его поездка в Испанию, таилась какая-то подспудная задумка, которую – возможно, до срока – скрывали от него.
…Так тому и быть, уступил Бебий. Тенью мелькнувшая в душе обида быстро улетучилась. В конце концов, в его обязанности входила проверка счетов, доходов и расходов и – главное! – составление подробного и правдивого отчета о состоянии дел в провинции. Также в случае необходимости ему предписывалось отстранение наместника и всех других магистратов, в том числе и военных, от должности.
Вот этим и займемся!
Главное, не поддаться разгулу дурных страстей, в которые он помимо воли вляпался в Египте.
…Марк втолковывал: у тебя свои задачи, у Флавиния свои. Твое слово весомей, но не пытайся в угоду скверно понятой фамильной гордыне вставлять ему палки в колеса. Этот вольноотпущенник на хорошем счету у отца. К тому же он умеет найти общий язык как со старшими, так и с младшими.
Странное, казалось бы, напутствие.
Странней не бывает!
К императорскому причалу в порту столицы Ближней Испании Тарракона галера пристала в подступившей с востока темноте.
В краткой беседе перед высадкой Флавиний предупредил Лонга, что здесь, в Испании, крайне нежелательно, чтобы их видели вместе, так что сначала он сойдет с корабля, и только потом Бебий со своими людьми и почетным эскортом из матросов. Заодно просветил насчет дальнейших действий – о себе даст знать после выяснения некоторых обстоятельств, касающихся местного военного начальника Марка Корнелия Присциана, а до того желательно, чтобы Лонг определился с наместником, пропретором Секстом Барбаром.
…Он человек с характером, так что готовься к трудному разговору.
Совет пришелся к месту.
Наместник прервал риторические приветствия, почерпнутые Лонгом у велеречивого триерарха, ткнул указательным пальцем в гостя – неслыханная вольность в отношении императорского посла, – и спросил:
– Приехал отрешать от должности, так не мели языком, Лонг! Хватит с меня философий! Отрешай – и дело с концом!
Бебий опешил, однако сумел справиться со смущением.
Ответил без затей:
– Не люблю рубить сплеча, Барбар. Философия не позволяет. Я прибыл не отрешать, а помочь тебе, Секст. Точнее, разобраться, чем я мог бы помочь?
Барбар молча поиграл бровями, а они у него удались на славу – густые, кустистые; было чем поиграть. В этот момент до Бебия дошло, почему наместника Испании, пропретора Барбара, в столице считали любимчиком императора. Титу Антонину нравились прямодушные помощники – густобровые, скуластые, не любившие упоминать о «благословленных землях, подаривших миру…», о «божественных добродетелях императорской семьи…», «велениях богов».
Секст уже более благожелательно перешел к делу:
– Что там, в Риме? Тучи сгущаются?
– День ото дня!
Барбар усмехнулся и задал еще более странный вопрос:
– Неужели на Палатине проснулись?
Бебий кивнул.
Перехватив инициативу, наместник вновь ткнул в гостя пальцем:
– Чем ты можешь помочь мне, Лонг? У тебя под тогой запрятан дополнительный легион? Тебя наделили правом сместить местного военного начальника Корнелия Присциана, выкормыша сенатской оппозиции, который спрятался в своей резиденции и нагло тянет время?
Бебий отрицательно покачал головой.
Секст засмеялся:
– А ты говоришь «проснулись»!
Секст Барбар встал, прошелся.
– Чего они ждут? Там, в Риме?.. Подскажи, если ты такой почитатель «божественных добродетелей принцепса». Я уже писал в столицу, что без увеличения состава воинских отрядов унять разбойников на дорогах, усмирить презирающих верховную власть вождей местных племен и привести к покорности местную администрацию в дальних городках и поселениях невозможно. Как принудить их выплачивать все до последнего асса? Как отвадить их не пытаться совать руки в обозы, везущие серебро с астурийских рудников? Как расшевелить Корнелия Присциана, командира местного легиона и вспомогательных частей, чтобы он выделил дополнительные силы для наведения порядка в этой вечно бунтующей провинции? Чтобы собранные моими людьми налоги, добытое серебро и золото вовремя доставлялись в Тарракон? Как заставить этого сенаторского племянничка заняться исполнением моих приказов, а не стягивать воинские отряды поближе к Барцине[39], второму порту провинции?
Вот еще загадка. Барцина лежит на Аврелиевой дороге, ведущей из Рима к нам в Испанию через побережье Нарбонской Галлии. В пределах вверенной мне провинции, без всяких указаний с моей стороны, он выставил на дороге усиленные караулы, а на мои распоряжения насчет увеличения охраны квесторов, собирающих подати по дальним углам и везущих металл, отвечает – он якобы «не может разорваться…».
Но и это еще не все!
Задумайся, Лонг, зачем тебя прислали в Испанию, если император извещен обо всем, что творится в провинции?
Я писал ему, и не раз, что задержка с пересылкой податей и драгоценных металлов происходит главным образом потому, что в Испании мало хороших дорог, много буйно помешанных и неисчислимое количество своевольцев. В Испании до сих пор хватает варварских племен, лишь на словах признающих власть Рима, а то и вовсе не признающих.
Чтобы достать их в горных убежищах, нужна воинская сила. Нужен хваткий военачальник, а не этот столичный прощелыга, который без конца отлынивает от своих обязанностей и шныряет по местным злачным местам в духе Нерона, будь он проклят! Я до сих пор не могу понять, по какому принципу он отбирает из моих приказаний то, что желает исполнить, и отвергает, что не желает.
В последние месяцы Присциан совсем распоясался. Его люди делают все, чтобы затруднить своевременную доставку собранных налогов в местные порты. Я обо всем отписал императору, но ответа до сих пор не получил, а Присциан наглеет все больше.
Почему он наглеет?
Он чего-то ждет?
Чего он ждет, Лонг?
Бебий, впервые осознавший, насколько неподъемно ярмо власти, постарался взять себя в руки. Если то, что сказал Барбар, соответствует действительности, какое решение следует принять? Поможет ли отстранение от власти нескольких нерадивых чиновников? Кем их заменить? Что он, которому всего несколько недель назад вручили чрезвычайные административные полномочия, может предпринять в этом диком углу империи? Чем вообще чужак может здесь помочь?
Начать размахивать императорским эдиктом?
Таких ловкачей, скорых на решения, на Палатинском холме всегда хватало. Сценарий был опробован поколениями. Есть распоряжение? Есть. Оно выполнено? Нет. Кто виноват? Конечно, местные власти – они, мол, расхлябанные неучи, зажрались на своих хлебных местах, дальше своего носа не видят. Таких оправданий на Марка и, соответственно, на императора валилось сотнями. Одним больше, одним меньше… Главное, не попасть в ротозеи, слабаки или не прослыть корыстолюбцем и сластолюбцем, пренебрегшим государственными интересами ради удовлетворения своей потребности в похоти.
Он взглянул в глаза Барбару.
Тот не отвел взгляд – терпеливо ждал ответа.
– Не знаю, Секст, – признался Бебий. – Надеюсь, ты поможешь разобраться в этом вопросе. Но прежде я должен детально изучить обстановку.
Жестом он остановил попытавшегося что-то сказать наместника.
– Это не означает, что отказываюсь от принятия решений, и я не намерен тянуть время. Мне нужно несколько дней.
Барбар кивнул:
– Приступай.
Уже направляясь в свою резиденцию, устроенную в дальнем углу крепости, где размещался наместник со своими магистратами, болезненным уколом напомнил о себе каверзный вопрос: если в императорской канцелярии знали, по каким причинам задерживалось поступление налогов из якобы давным-давно, со времен Сципиона Африканского, покоренной Испании, зачем его послали сюда?
Да еще в компании с молчаливым и скрытным Флавинием!..
Вольноотпущенник ждал в выделенных легату покоях.
…Вовремя!
Бебий с ходу потребовал – пусть поведает, зачем его, Лонга, прислали в Испанию?
– Выкладывай, что вы там на Палатине задумали?
Даже тени смущения не мелькнуло на лице толстощекого, с широкой залысиной, среднего роста вольноотпущенника.
Он неожиданно ответил вопросом на вопрос:
– Что сказал Барбар?
Лонгу и на этот раз, но уже с трудом удалось справиться с сословной гордыней. Вольноотпущенник, отвечающий вопросом на вопрос патриция – это было что-то новенькое!
Он помедлил и, когда после паузы сумел взять себя в руки, выложил все, что услышал от наместника, вплоть до смутившего его утверждения Барбара насчет полной информированности центральной власти, лишавшей его миссию всяких разумных обоснований.
Флавиний молча выслушал Бебия.
– Что собираешься предпринять, Лонг?
– Для начала проверю все сказанное наместником. Тебя тоже засажу за чтение документов.
– Нет, Лонг. Сам разберешься с документами, а я еще несколько дней погуляю по городу и его окрестностям. Поинтересуюсь ценами на рынке, посоветуюсь, как перехватить выгодный заказ на поставки в провинцию редких восточных тканей и какой навар здесь можно за них получить. Ты же вникай – и добросовестно вникай! – в бумаги, но особенно в темные делишки, которые здесь творятся. Попытайся ухватить за кончик какого-нибудь мошенника, жирующего на военных поставках и на тех, кто ему покровительствует.
– Послушай, Флавиний! Неужели меня послали сюда исключительно ловить за руки каких-то мелких мошенников, тем более высокопоставленного военного? Неужели трудно отозвать этого столичного хлыща в столицу и на основе донесений Барбара вывести его на чистую воду?
Флавиний кивнул:
– Что ж, если ты, Лонг, сам догадался, что наша мирная миссия только на первый взгляд кажется мирной, пора посвятить тебя в суть дела. Задумайся, почему именно тебя отправили в Испанию, о положении дел в которой мой господин извещен лучше, чем о том, что творится на его заднем дворе. Объясняю – ситуация в столице неотвратимо выходит из-под контроля. Это осознает как центральная власть, так и заговорщики, чьи ряды на глазах увеличиваются. Всякий горлохват стремится вовремя примкнуть к победителям, чтобы потом потребовать награды. Не так ли?
Сердце у Бебия невольно сжалось от предчувствия беды.
Он кивнул:
– Здесь, в Испании, ведется странная и очень тонкая игра. О ней мало что известно, но складывается впечатление, что именно в Испании эти… в Риме… начнут раздувать пожар. Здесь у них есть военная сила, а это немаловажный фактор. К тому же Присциан является племянником Аттиана, следовательно, кто, как не он, должен быть посвящен в главный замысел. На Палатине хорошо известно, что представляет собой местный легат. Ничтожество с огромным самомнением и шибающей спесью сенаторского племянника. Это самое слабое звено заговорщиков! Поэтому тебя и направили сюда. Для отвода глаз…
– Ты говори, да не заговаривайся. Никому не позволено бездоказательно хулить римского патриция.
– Я не заговариваюсь. Я обращаюсь к твоему разуму, ведь ты следуешь его повелениям, не так ли? Знаешь, почему тебя послали в Испанию? Потому что ты допустил серьезную промашку в Египте. Там ты проявил нерешительность, разнежился, позволил прикончить подосланную к тебе шлюху.
Как должны рассуждать заговорщики? Такой, как Лонг, в Испании не опасен, он и там будет медлить, философствовать, увлечется местными достопримечательностями… Тебе еще не предлагали посетить какие-нибудь заповедные места? Или злачные?..
Нет?..
Значит, все еще впереди.
Рано или поздно тебе здесь тоже подсунут какую-нибудь шлюху.
Меня приставили к тебе, чтобы я присматривал за тобой – точнее, помогал. Какой именно смысл ты предпочитаешь вкладывать в это слово, решать тебе. Наследник верит, что ты выберешь правильное решение.
В таком деле, как спокойствие государства, нам не избежать… как бы помягче выразиться?.. Скажем, «скрытных» действий. В этом случае я могу рассчитывать на твою поддержку? Если, например, обнаружится, что Присциан реально предатель и клятвопреступник, ты согласишься прибегнуть к экстраординарным, пусть даже и незаконным мерам? Надеюсь, Секст сумел убедить тебя, что Марк Корнелий Присциан исполняет чьи угодно распоряжения, только не законной власти. Вот и надо его разговорить.
– Как?
– Вот это мы сейчас и обсудим.
– Я не осел, Флавиний, и кое-что смыслю в такого рода делишках, хотя они мне изначально не по душе. Меня учили выполнять приказы, а не плести интриги или, что еще хуже, применять незаконные методы.
Откровенность на откровенность – я с самого начала не был расположен к поездке в Египет, особенно к тем скрытым намекам, которыми поделился со мной наследник. Но в тысячу раз сильнее меня отвращает мысль действовать исподтишка против законного военного магистрата, каким является Присциан. Дело здесь не в брезгливости, не в боязни испачкать руки. Тебе, вольноотпущеннику, трудно понять меня, когда принуждаешь поступить бесчестно с римским гражданином, особенно если он из рода Корнелиев. Если мы докатились до такого, это трубный глас, возвещающий – что-то неладно в Римском государстве. К лицу ли посланцу императора поступать подобным образом с законнорожденным патрицием? Я знаю императора. Я вырос под его присмотром. Я уверен – он никогда не простит нарушения закона и обычая.
– Если не будет веских доказательств, – перебил Бебия Флавиний.
– Даже в этом случае… – попытался объяснить Лонг.
Вольноотпущенник вновь перебил его:
– А если у нас не останется выбора?
– Как это?
– Если схватим Присциана за руку?
– Ты намереваешься схватить Присциана за руку и приволочь в Рим. С моей помощью?
– Боишься запачкать руки? – засмеялся вольноотпущенник. – А вот я не боюсь. Если мы допустим промашку и ты, например, превысишь полномочия, не имея на то оснований, тебя ждет опала, а меня ссылка в провинцию, на виноградные плантации, каким-нибудь задрипанным управляющим.
А если победят враги?
Где мы окажемся?
В царстве темного Аида! Меня еще, может, пощадят, сошлют на галеры, что, впрочем, во сто крат хуже смерти. А ты, римский всадник, сын патриция и сам патриций, хлебнешь по полной! Мало того, что тебя унизят, лишат собственности, семейных пенатов, но и весь твой дом разорят. Изображения предков, семейных богов выкинут или сожгут. Ты этого хочешь?
Что касается Присциана, нам вдвоем с ним не управиться. Людей наместника также привлекать нельзя – они все под присмотром. Ситуация на глазах выходит из-под контроля.
– Почему ты так решил?
– У меня есть свои люди на рынках, в магистратах, среди торговцев. Корнелий Присциан так запугал здешнего фрументария и его людей, что тот боится нос из своей резиденции высунуть.
– Что ты предлагаешь?
– Ты, Лонг, займись канцелярией, я отправлюсь в Барцину. Там на рынке намечается одна очень выгодная сделка.
Нескольких дней хватило Бебию, чтобы убедиться в правдивости наместника.
Действительно, Рим был подробно извещен о трудностях со сбором налогов в провинции, доставкой драгоценных металлов в порты Тарракона и Барцины, с неподобающим поведением Корнелия Присциана, легата местного VII легиона Близнецов, а также подчиненных ему командиров разбросанных по провинции воинских частей. Судя по дерзости, с какой Корнелий Присциан игнорировал приказы наместника, Флавиний сделал вывод: заговорщики перешли Рубикон. Следовательно, план мятежа уже сверстан, и по всему выходило, что Присциан должен был сыграть в нем главную роль.
…При личной встрече, состоявшейся на удивление скудно обставленной вилле Присциана, которую тот презрительно обозвал «коровником», на все вопросы императорского посланца легат отвечал не то чтобы свысока, а как бы нехотя, обращая все в шутку. Все время упирал на то, что они – дальние родственники и принадлежат к одному клану Корнелиев. В игру по выяснению родственных связей он подключил даже своего распорядителя домом, или прокуратора, – мелкого, длинноносого старичка с пронырливыми глазами.
– Мой Воконий всех Корнелиев знает. Он дóка по родословным.
Однако этот пронырливый старикашка так и не сумел отыскать какую-либо зацепку, связывающую своего хозяина и его гостя.
– Ладно, ступай, – отослал его Присциан. – Мы будем говорить о делах.
Под «делами» воинский начальник понимал устройство в самое ближайшее время «симпозиума».
– …Этакого междусобойчика, но только для своих. Можно даже здесь, в «коровнике». Будет что вспомнить! Потом съездим к местным достопримечательностям и полюбуемся восходом солнца. Возьмем с собой музыкантов, танцоров, акробаток. Ты ведь, наверное, слыхал, Лонг, лучшие акробатки все родом из Испании.
Причину его снисходительного панибратства Бебий сумел разгадать, когда Присциан обмолвился, что, «конечно, в Испании нет таких замечательных достопримечательностей, как в Египте»!..
– Ты полагаешь, что в Египте я ограничился посещением чудес света?
– Нет, Бебий. Там ты еще испытал неземные ласки прислужницы Астарты.
Лонг решил поставить на место зарвавшегося юнца – Присциану в ту пору действительно не было и двадцати трех лет от роду.
– Тебе не кажется, Марк, что ты слишком много знаешь. Сидя в такой задрипанной провинции, как Испания, ты питаешься непроверенными, а то и злобными слухами о состоянии дел в столице.
Присциан засмеялся:
– Ошибаешься, Бебий! Мы здесь тоже не калиги носим и наслышаны об улучшающих нравы потугах «добряка».
Эта фраза четко высветила обстановку, и самые скверные догадки, о которых упоминал Флавиний, обрели вполне реальные, угрожающие очертания.
По крайней мере, к такому выводу они, втроем обсуждая обстановку, пришли.
Наместник выразился коротко и грубо – знает много и не по чину. Ведет себя вызывающе. Значит, только и ждет команды из столицы.
Лонг добавил:
– Надо бы перехватить гонца.
Барбар усмехнулся:
– За сутки в порты Ближней Испании прибывают десятки судов и сотни человек сходят на сушу. Как отыскать среди них посланца заговорщиков?..
Флавиний осторожно заметил:
– В Риме работают над этим.
Барбар словно не услышал и продолжил с тем же нервным раздражением:
– Хуже всего, что здесь, в Тарраконе, я могу расставить своих людей, а вот в Барцине полным-полно соглядатаев Присциана. Его караулы также выставлены на сухопутных дорогах, особенно на главной, вдоль побережья, из Нарбонской Галлии. Они не то что местных терзают, так еще осмеливаются обыскивать моих людей, что вообще за гранью разума.
Наместник сделал паузу, словно давая собеседникам оценить степень разнузданности легата.
Флавиний первым подал голос:
– По моим сведениям, сношения Присциана с заговорщиками в Риме действительно происходят через Барцину, однако спешка или какие-нибудь непредвиденные обстоятельства могут заставить их отправить своего человека и сюда, в Тарракон. Что касается Присциана, у меня есть непроверенные сведения, что он наплел своим сообщникам, что у него все схвачено. Нам надо воспользоваться этим. – Он помрачнел. – А вот то, что нам неизвестно, кто этот человек, очень осложняет дело. Одна надежда на Рим – как я уже сказал, там работают над этим. Теперь о главном: со дня на день сюда, в провинцию, прибудут мои люди. Они прояснят этот вопрос. Наместник, где я мог бы их спрятать?
– Сколько человек?
– Точно не знаю, но думаю, трое или четверо.
– Что здесь думать? – заявил Бебий. – Их можно поселить в моих апартаментах на первом этаже. Там только один вход, дверь можно держать на запоре.
Барбар кивнул, а Флавиний предупредил:
– Своих людей, наместник, к ним не посылай. Можно одного слугу, только не болтливого. Лучше рабыню, желательно девственницу, страстно мечтающую создать семью. Пообещай ей выгодного жениха и статус вольноотпущенницы, пусть только держит язык за зубами.
– А они?.. – засомневался Сект.
– Нет. Они добрые ребята. И проверенные.
Глава 7
Отыскать в средоточии царских дворцов, построенных на Палатинском холме, укромное убежище для Бендиты оказалось не так просто, как это представлялось Марку Аврелию.
Перед самым выездом наследник критически оглядел женщину, робкую, покорную – в воображении, вопреки всякой логике и запретам, представились ее спелые, сочные груди, мягкий и упругий животик. Он вздохнул и, заметив ее мимолетный, отозвавшийся на желание цезаря сладостный взгляд, указал на экипаж:
– Сядешь подальше от окон. Не вздумай высовываться и даже не пытайся скинуть палу с головы.
Бендита кивнула и тут же взлезла в коляску. Там расположилась спиной по ходу движения – в глубине салона, подальше от окон.
…Утром, перед возвращением в столицу, Марк в разговоре со своим доверенным лицом, спальником Феодотом, распорядился отыскать для Бендиты скромное убежище во дворце, чтобы скрыть женщину от любопытствующих взглядов слуг и вольноотпущенников.
– Какую бы ей должность придумать для пребывания на Палатине?
Феодот подсказал:
– Почесывальница спины или каких-нибудь других потаенных мест. Например, щекотальщица пяток… Эти должности, господин, лучшее лекарство от дурных страстей, от которых до последнего времени тебя спасал разум.
– Не дерзи и не вздумай устраивать нравоучительные разборки в присутствии Фаустины и особенно ее матери.
– Слушаюсь, господин! Но от них трудно будет отделаться, ведь каждую девицу, с которой ты, господин, хотел поглубже изучить устройство женщины, Фаустина-старшая сама подбирала тебе, а тут ты решил посвоевольничать. – Он с сомнением покачал головой. – Не знаю, не знаю… Может, представим ее твоей ученицей, страстной поклонницей Зенона? Мол, эта скромная особа никак не может разобраться в запутанном вопросе о правильном соотношении добродетельной жизни и отягощенного скверными и похотливыми желаниями существования. В этом деле ты, господин, большой дока, особенно когда отважился броситься в погоню за ускользающими наслаждениями.
Марк вздохнул:
– Ты, Феодот, совсем переучился, особенно в том, что касается наслаждений.
– Нет, господин, как раз в этом вопросе я сумел разобраться досконально и готов поделиться с тобой мудростью, высказанной небезызвестным Эпикуром, утверждавшим, что высшим из наслаждений можно считать отсутствие страдания. Он еще говорил, что физическая боль, несомненно, большое зло, но если оно остро, то оно коротко, а если длительно, то его можно переносить с помощью умственной дисциплины и привычки думать о приятных вещах. Главное – жить, избегая страха.
Марк Аврелий вздохнул:
– Да, распустил я тебя. Короче – подыщешь убежище этой… поклоннице добродетельной жизни…
– Или наставнице в изучении пороков? – переспросил раб.
– Не твое дело, и сделаешь все, чтобы моя будущая свекровь не лезла в советчицы.
Феодот схватился за голову:
– Как мне избежать этого наказания! Как я, несчастный раб, смогу остановить супругу императора, да еще если она накинется на меня в компании со своей дочерью.
– Тебе решать, – невозмутимо отозвался наследник. – Срази их Эпикуром.
…Уже в дороге Марку припомнилось еще одно высказывание Эпикура, утверждавшего, что благоразумие следует считать высшим из всех благ. Это, мол, еще более драгоценная вещь, чем даже философия, но менее… чем неодолимое сладострастное желание, особенно в форме возбужденной похоти.
При встрече император огорошил наследника известием.
– Авидий Кассий здесь.
Марк удивленно глянул на отца.
Тот добавил:
– Он привез Гегезипа.
– Где же этот свихнувшийся, таинственный поклонник теней?
– Сбежал при высадке с судна.
– Да-а, не такой уж он свихнувшийся. А что же Кассий?
– А что Кассий! Этот проходимец отвел глаза охранявшим его легионерам и исчез в ночи. Словно его и не было. Наказывать Кассия бессмысленно, по его утверждению – этот «ловец теней» может кого угодно обвести вокруг пальца. К тому же Авидий поклялся, что исчез он ненадолго. Во время длительных бесед Гегезип зарекомендовал себя как отъявленный сторонник императорской власти. Он в восторге от моих личных достоинств принцепса и достоинств его наследника.
То есть твоих и моих…
По словам Авидия, этот мошенник так и выразился – «отъявленный»! Оцени глубину и умение льстить, присущее этому похитителю теней. Они знают, на кого сделать ставку. Авидий утверждает, что рано или поздно Гегезип появится во дворце. Скорее раньше, чем позже. Центурион передал его просьбу обеспечить ему свободный проход во дворец и надежную связь.
– Разве это не опасно? – спросил Марк.
– Конечно, вот зачем я и завел этот разговор. К сожалению, Флавиний молчит. Почему он молчит, Марк? Почему молчит Бебий? Может, ты все-таки ошибся в своем друге и, кроме пустопорожней болтовни, он ни на что не способен?
– Нет, император. Я поручился за Бебия и пока не вижу причин, чтобы усомниться в нем.
Тит Антонин вздохнул:
– Что ж, подождем еще немного.
– Это чревато, – предупредил Марк.
– Страха не избежать, что бы по этому поводу ни болтал самосский умник, помешавшийся на наслаждениях.
– Отец, я не являюсь поклонником Эпикура.
Как Гегезип отыскал в миллионном городе Антиарха, история умалчивает. Разве что тени, живущие в городе, могли подсказать маршрут прославленному «поклоннику оттенков темного», однако известно, что старик встретил своего бывшего наставника неласково.
В гостеприимстве, правда, не отказал. Предложил: располагайся, старина! На некоторое время здесь тебе не откажут ни в ломте хлеба, ни в глотке вина.
– На некоторое? – удивился здоровяк.
В свои шестьдесят лет Гегезип был еще вполне представительным мужчиной. Был он высокого роста, при ходьбе опирался на длинный посох с закругленным оголовком. Брюшко едва намечалось и чуть выпирало из-под свободного края гиматия.
– Чем порадуешь своих единоверцев, Собайя? Ты так внезапно исчез из Антиохии. Мы не знали, что и думать, пока до нас не дошли слухи, что тебя видели в Риме.
– Я не знаю, Гегезип, о каких слухах ты говоришь. Я никогда не давал клятв на верность твоим «ловцам». Я решил по собственной воле распространять истину среди непосвященных.
– И каковы успехи?
– Ты не поверишь, поклонение Тьме приобретает все более широкие масштабы.
Гегезип засмеялся:
– Хорошо сказано – «приобретает более широкие масштабы»! Однако ты, Собайя, непростительно заблуждаешься, если полагаешь, что за подобными словечками можешь укрыться от обязательств, которые принял на себя во время священной церемонии в Антиохии. У нас так не принято! У нас заведено – каждый, кто хотя бы раз прислонился к Великой Тени, кто уделил немного пищи и вина новорожденному Хаосу; тот, кого причислили к сонму посвященных, – не может считать себя вольным в мыслях, словах и поступках, тем более во всякого рода непотребствах, которые могут бросить тень на наших единоверцев. В любых масштабах!..
– О каких масштабах рассуждаешь ты, Гегезип – человек, который отказался предоставить мне статус пророка и «мастера теней». Не считаю себя обязанным подчиняться всяким высосанным из пальца требованиям, которые ты и подобные тебе наложили на меня.
– О пророчествах и познании Тьмы могут рассуждать только те, кто вполне освоил и сердцем принял завет Епифания, настаивавшего, что Тень и тени по своей сути есть величины, восстанавливающие полноту бытия, порождающие его противоречивую целостность.
Будем помнить, что отличие Света от Тьмы не является различием между двумя отдельными сущностями. «Светлое» и «темное», начало и конец, «корень» и «ветви» возникают сообща, как тело и тень, звук и эхо, и друг без друга не существуют. Они совпадают по пределу своего существования – в «вечно отсутствующей» полноте своих свойств, ведь избыток света разрушителен не менее, чем его отсутствие.
Сам по себе, в единственном числе, Божий свет невыносим для смертного, жить в нем и существовать телесно нельзя. Именно так Творец выстроил целый мир, и в нем нельзя обойтись без Тьмы и ее порождений – теней.
Что есть зло?
Зло – это частица Тьмы, отделившаяся от Света. Да, она способна прочно поселиться в сердце. Но учти, куда эта частичка попадает; там, куда не проникает тепло, возникает гниение и разложение, что случилось с тобой, Собайя…
Антиарх перебил его:
– Ты всегда был мастак на досужие разговоры, но теперь твои потуги напрасны. Я сам и мои последователи, – он указал на находившихся в комнате Викса и Исфаила, – отыскали верный путь в лабиринте мелькающих оттенков мрачного. Не тебе указывать, что нам позволено, а что нет…
– Мне!!
Голос Гегезипа невероятно погрубел, налился рыкающими, эхоподобными обертонами.
Внезапно его тень, до того дрожащая и колеблющаяся в лучах горевших на стене светильников, налилась непроглядным мраком и начала медленно укрупняться, захватывая все больше пространства, помещавшегося в комнате.
У тени Гегезипа внезапно отросли лапы, они подобрались к мертвенно-побледневшему Антиарху. Старик откинулся к стене и протяжно и прерывисто вздохнул. Набрал воздух в легкие. Ожил, расправил плечи, тень его окрепла, вытянулась в длину и легла изломанными частями на растянувшиеся отростки гегезиповой тени.
Два сгустка мрака, ожившие, отчетливо источавшие тьму, сцепились.
Исфаил и Викс онемели.
Наливавшиеся тьмой контуры уже виделись объемными, с выступающими, утолщавшимися на глазах отростками. Сплетаясь и сжимая друг друга, исчадия тьмы вступили в ожесточенную схватку, превращаясь при этом то в нелепых и фантастических животных, чьи оскаленные пасти вцеплялись друг в друга, то в штрихованную решетку, пытавшуюся поймать сгустившиеся пятна мрака.
Пот обильно стекал с лиц обмерших до состояния трупов телесных оболочек Антиарха и Гегезипа. Только их руки еще пошевеливались, порождая многочисленные сгустки, улавливающие вражескую тьму. Их число все увеличивалось и увеличивалось.
Скоро вся комната предстала как пронизанное пятнами мрака пространство, в котором сражались два громадных, лишенных прозрачности пятна.
Неожиданно Антиарх вскрикнул и медленно сполз со стула. Его тень резко обрела естественные границы лежавшего на полу человека, затем обернулась подобием змеи, которая шустро уползла под комод.
Исфаил попытался вскочить, но солидная, полномрачная тень Гегезипа накрыла его и вернула на место.
– Сидеть! – приказал гость.
Он неторопливо вернул свою тень в прежнее подобие вечной спутницы человека.
Перевел дух, встал и, приблизившись к двери, предупредил:
– Напомните Собайе, чтобы он не забыл поделиться со своими братьями в Азии тем, что добудет в Риме. Предупредите – в следующий раз я буду менее благосклонен, – и вышел из комнаты.
Исфаил и Викс выскочили следом, но нигде – ни на галерее, ни внизу во внутреннем дворике не обнаружили ни Гегезипа, ни его тени…
Глава 8
Просвет в сгущавшемся мраке нараставших угроз наметился, когда Аквилий Регул Люпусиан тайно известил Марка Аврелия, кто поддерживает связь с Присцианом и когда его собираются отправить в Испанию.
В тот же день Тит Антонин объявил, что отправляется на виллу в окрестностях Рима, чтобы отдохнуть от государственных дел. На вилле он собирался пробыть до мартовских календ – то есть больше месяца. По слухам, которыми, как известно, земля полнится, в конце января государь вдруг почувствовал слабость и решил восстановить здоровье.
На вилле его уже ждал ланиста Публий Осторий, управляющий и главный наставник гладиаторов, содержащихся в императорской школе в Ланувии. Публий сам был из публичных бойцов и прославился тем, что сумел сразить в бою любимца римских зрителей Витразина[40].
Первым делом император спросил:
– Ты виделся с Лупой?
– Да, господин. Один из его людей показал мне вольноотпущенника Аттиана, Ацилия Секунда, которому поручено доставлять личную корреспонденцию сенатора в Испанию.
– Ну и как он?
– Крепкий малый, оружием владеет.
– Вы взяли его под наблюдение?
– Мои люди взяли под наблюдение дом сенатора, но этого мало, господин.
Император вопросительно взглянул на Остория.
– Необходимо взять под контроль порт в Остии. Оттуда до Испании неделя плавания, а сухопутным путем через Массилию (Марсель) несколько недель. Прошу тебя, господин, дать мне полномочия проверять каждое судно, которое в течение следующих нескольких дней должно отправиться в Испанию.
– Конечно, негласно?..
– Как получится, господин. Люди Люпусиана утверждают, Секунд еще тот проныра. Если его вспугнуть, он вполне способен раствориться в толпе.
– На что же ты рассчитываешь, Осторий?
– Я постараюсь, чтобы Секунд не смог отправиться на том корабле, на котором обычно добирается до Испании. Капитан этого сухогруза давно служит Аттиану. Пользуясь его покровительством, он часто провозит незадекларированные грузы, так что таможенный эдил сумеет отыскать у него что-нибудь запрещенное и не взять мзду. Если сделать все чисто, под указ городского префекта, эта мера не вызовет подозрений. Секунду придется либо отправиться сухопутным путем, либо пересесть на другое судно.
– Ты хочешь сказать…
– Да, господин. Если дело спешное – а Лупа считает, что оно очень спешное, – Секунд начнет искать судно, которое немедленно отправляется в Испанию. Следовательно, оно должно быть готово заранее и только ждать сигнала к отплытию. Это забота портовых властей, но проделать все следует чисто. Если бы Флавиний был здесь…
Император откликнулся:
– Не беспокойся, Флавиния есть кому заменить.
Осторий кашлянул и продолжил:
– Я со своими людьми будут числиться в команде. В море взять Секунда намного проще, чем в Остии или после прибытия в Тарракон. В море он будет куда более сговорчив…
– Мне нравится твой план, Осторий, – кивнул император. – Как мы договорились, если дело сладится, ты получаешь свободу и изрядную сумму на обустройство.
– А как же мои люди?
Император задумался:
– Мне нравится твоя забота о людях, поэтому я не прочь оставить тебя при себе в любом качестве. Твои помощники получат достойное вознаграждение, но не свободу. Хотя, понятно, к ним будет особое отношение…
– Они будут иметь право выбора?
– Да.
– Меня заботит судьба молодого германца. Его зовут Сегимундом. Родственное племя квадов захватило их стоянку, они поубивали всех, кто оказал сопротивление, в том числе и мать Сегимунда, а его самого и сестер продали в рабство. Хвала богам, он угодил в твою школу! Этот парень примерный ученик, я ручаюсь за него.
– О нем мы поговорим после поездки в Испанию. Значит, Лупа считает дело чрезвычайно спешным?
– Да, господин. Лупа предупредил, что заговорщики, скорее всего, решили закончить дело до майских Лемурий.
– А как насчет тебя, Осторий?
– Если боги пошлют нам удачу, я тут же уеду из Рима.
– Почему? У тебя здесь есть перспективы.
– Витразин не даст мне покоя. Я его подлую натуру знаю. Рано или поздно он доберется до меня. Он никому и никогда не прощал поражений. В Городе его нож рано или поздно достанет меня. Лучше я скроюсь куда-нибудь подальше. Господин, я не отвечу куда. Вокруг тебя полно глаз и ушей, от которых не скрыться и не спрятаться. Я хочу жить и не прятаться. Такова моя просьба.
– Хорошо… если дело сладится, я благосклонно отнесусь к твоей просьбе.
К удивлению Остория, взять Секунда на паршивом торговом паруснике, доставлявшем в Испанию вино и оружие, оказалось далеко не просто.
Под утро его попытались скрутить в каюте, но он сумел вырваться. В разодранной тунике, мускулистый и неукротимый в борьбе за жизнь, он, добравшись до борта, громко рассмеялся и показал людям Остория вскинутый вверх средний палец. Затем крикнул: «Лови дельфина!» и бросился в море.
Нескольких секунд Осторию хватило, чтобы прийти в себя. Он крепко вцепился в поручни, потом тихо, не оборачиваясь, приказал:
– Тащите луки и стрелы!
Обратившись к отплывшему от судна беглецу, крикнул:
– Не дури, Секунд! Я знаю, ты парень крепкий и способен долго продержаться в воде, но это не спасет тебя. Если сдашься и поднимешься на борт, тебе сохранят жизнь.
– Я сам способен сохранить свою жизнь, – засмеялся Секунд. – Погляди, ублюдок, какая полная луна! Она поможет мне. Пока вы развернете ваш грязный парусник…
– У нас есть весла, Секунд!
В этот момент за спиной Остория послышался голос Сегимунда:
– Мы здесь, хозяин.
– Отлично! – Не оборачиваясь, Осторий приказал: – Пальните в негодяя из всех трех луков, только не вздумайте попасть.
Был бы приказ, а уж с его исполнением трое гладиаторов, проворонившие важную добычу, не заставили себя ждать.
Три стрелы практически разом, расширенным треугольником легли вокруг пловца.
– Послушай, Секунд! – крикнул Осторий. – В следующий раз тебя накроют. Полнолуние поможет нам, а не тебе.
Секунд сразу сбавил ход.
– И вот еще о чем подумай, – продолжил Осторий. – Твои бумаги у нас, и, как мы ими воспользуемся, от тебя уже не зависит. Стоит ли жертвовать собой ради грязного дела?
Секунд откликнулся:
– Ты даешь слово, что сохранишь мне жизнь?
– Даю слово.
Пловец поплыл к судну.
На борту его с головой накрыли покрывалом и на глазах удивленных и перепуганных корабельного прокуратора и двух матросов провели в отсек для пассажиров. Там позволили обтереться, после чего один из людей Остория – очень высокий и мускулистый парень, по имени Сегимунд, – крепко связал ему ноги.
Пленник усмехнулся:
– Я полагал, что вы свяжете руки. Ведь я очень удачно заехал в глаз этому молокососу.
Сегимунд рванулся было к пленнику, но Осторий удержал его.
– Со связанными ногами ты далеко не убежишь, а руки тебе понадобятся, чтобы написать обо всем, что связано с твоей поездкой в Тарракон, а также о планах Аттиана.
– Я неграмотен, – буркнул Секунд.
– Нет, ты владеешь грамотой. Пиши, и тогда тебе и в дворцовой темнице сохранят жизнь.
– Ты же дал слово!
– Да, – согласился Осторий. – И сдержу его. Здесь, на корабле… Но впереди тебя ждет Испания, а оттуда недалеко до Рима, а уж за эти пункты я не несу никакой ответственности.
После паузы он похлопал пленника по плечу:
– Секунд, ты не похож на идиота и можешь сообразить – если капитана судна, на котором тебя доставляют в Испанию, поймали на контрабанде; если тебе пришлось пересесть на этот вонючий, пропахший соленой рыбой парусник, значит, тебя здесь ждали.
…И, самое главное, если тебе пообещали жизнь в обмен на откровенность, любой догадается, что нам многое известно и дикая охота на всякого рода свихнувшихся злоумышленников и высокопоставленных негодяев, замысливших недоброе против императора, началась.
Преступники не уйдут от расплаты. С тобой, если будешь молчать, тоже церемониться не станут. Стоит ли класть свою жизнь за хозяина, который когда-то, в годы твоей молодости, посягнул на твою женщину? Он щедро расплатился с тобой, даже дал вам вольную, но тем самым и накрепко привязал к себе. Не пора ли подвести итог? Я обращаюсь к твоему здравомыслию – задумайся о судьбе этой женщины и детях, которые сейчас, как ни крути, стали заложниками.
– Что мне будет, если я раскрою все без утайки?
– Я не император, и ничего обещать не могу, но, зная Благочестивого, могу пообещать – у него хватит благоразумия принять верное решение, особенно если я похлопочу за тебя.
– Я должен подумать.
– Думай… До утра… У нас еще четыре дня пути. Можешь поспать.
Осторий и двое его людей вышли из каюты.
С пленником остался Сегимунд.
Секунд грубо обратился к нему:
– Что вылупился?! Может, ноги развяжешь?
Германец отрицательно покачал головой.
– Ну, как знаешь.
На следующий день Секунд исписал несколько папирусных страниц, на которых подробно изложил, каким образом он обычно связывался с Присцианом.
– Обычно мы причаливали в Барцине, на этот раз вон как вышло, – прокомментировал Секунд свое задержание. – Думаю, что вы собираетесь причалить в Тарраконе?
– Правильно думаешь.
– Что ж, у нас есть запасной вариант и в этом городе. Там я должен заглянуть в одну из портовых таверн, обменяться контрольным словом с хозяином и дожидаться распоряжений. Что касается планов хозяина, меня в такие дела не посвящали.
Осторий кивнул – на первый взгляд, все вроде бы сходилось.
Глава 9
До столицы провинции догребли в поздних сумерках, когда в городе и в порту все замерло.
Причалили в Царской гавани.
По настоянию Остория, капитан никому не разрешил спуститься на берег, кроме Сегимунда, которого ланиста лично проводил до трапа, и где-то после полуночи до крика первых петухов, в момент, который римляне считали «лишенным времени» – на борт торгового парусника поднялись Флавиний и не отстававший от него ни на шаг Бебий Корнелий Лонг.
В каюте Флавиний выслушал доклад Остория, внимательно ознакомился с показаниями Секунда, потом велел привести пленника. Предложил тому повторить все, что тот изложил на папирусе, потом долго вглядывался в пленника и наконец предложил ему обмозговать все за и против.
– Ты это к чему? – усмехнулся Секунд.
– К тому, что я хотел предложить тебе принять участие в ловле «на живца»?
– Кто будет «живцом»? – нахмурился пленник.
– Ты.
– А кого собираетесь ловить?
– Легата Присциана, племянника твоего хозяина.
– Вы соображаете, на кого посягаете?
– Соображаем. У нас есть полномочия. Например, бросить тебя в море на съедение акулам, если откажешься.
Пауза.
– После того, как ты исписал эти листы, – Флавиний указал на папирус, – у тебя не осталось выбора. Если ты поможешь уличить Присциана, тебе будет легче вернуться в Рим и даже, возможно, получить вознаграждение.
Секунд засмеялся:
– А не боишься, что сбегу? Или предупрежу легата?..
Флавиний тоже засмеялся:
– Куда ты денешься! У тебя семья в Риме, а от семьи не сбежишь. Раз уж ты, когда садился писать, взял ее в расчет, значит, ты сделал выбор.
Давай рассудим непредвзято, у твоего хозяина был единственный шанс провернуть свое грязное дельце, если сделать все втихаря, пока власть не опомнилась. Твой хозяин и его дружки считают принцепса благочестивым тюфяком, язвой добродетели. А он, как видишь, тоже не спит, что доказывает промашка, которая случилась с тобой.
После паузы вольноотпущенник продолжил уже всерьез:
– Что же касается твоего хозяина, я уверен, чтобы дорваться до власти, он ни перед чем не остановится. Он готов на все, вплоть до того, чтобы использовать диких германцев. О вызове в Италию легионов и говорить нечего, без них в любом случае не обойдешься. Тебе известно, как это бывает? Слыхал, наверное, как доблестные бойцы XIII легиона полвека назад во время братоубийственной войны стерли с лица земли италийский город Кремону? Я сам родом из Медиолана, а это совсем рядом с Кремоной. Взгляни на этого. – Он указал на Сегимунда, красавца-громилу с приметным синяком под глазом. – Что натворят в Городе такие молодцы? Мне есть что терять.
– Мне тоже, – угрюмо буркнул Секунд.
– Значит, договорились?
Пленник нехотя кивнул.
Бебий, сидевший спиной к двери, на мгновение расслабился – казалось бы, дело сделано, но в следующий момент Флавиний огорошил его вопросом:
– А теперь скажи, что ты должен был передать Присциану на словах?
Секунд отпрянул.
Бебий невольно схватился за кинжал, однако Флавиний придержал его.
– Я жду, – напомнил вольноотпущенник.
После долгой паузы вольноотпущенник Аттиана хрипло выговорил:
– На словах хозяин просил передать, чтобы Присциан был готов начать сразу, как только Урбик в Британии потерпит поражение.
Вольноотпущенник засмеялся, а Бебий отпустил рукоять кинжала.
– Вот это другой разговор! – удовлетворенно заметил Флавиний. – Когда Урбик потерпит поражение?
– Как только на острове сойдет снег и бриганты бросятся штурмовать Адрианов вал.
– Ты хочешь сказать, что им уже заплачено? – насторожился вольноотпущенник.
Лонг вновь схватился за рукоять.
– Слыхал, что золото им было отправлено сразу после Нового года.
Поздним утром первым на берег сошел Секунд.
Укутанный в плащ-пенулу с накинутым на голову капюшоном, он тут же смешался с толпой, и спустя минуту Бебий как ни пытался высмотреть его среди снующих вдоль причалов десятков купцов, торговцев, моряков и рабов, но так ничего и не разглядел.
– Смотри, глаза протрешь! – засмеялся Флавиний.
Его поддержал Осторий.
Вольноотпущенник нахмурился и приструнил гладиатора:
– Держи себя в руках. К послу императора относись с почтением. И своих людей предупреди. Нам пока еще не над чем хихикать.
– А что, если Секунд сбежит? – спросил Лонг.
Он уже привык к шуточкам Флавиния. Только здесь в Испании до Бебия дошло, что власть устроена не совсем так, точнее, совсем не так, как представлялось по школьным историческим хроникам, величавым поэмам и восторгам почитателей древностей, так что тыкать в глаза людям, подобным Флавинию, о котором даже в пустых разговорах, на пирах и частных беседах никто не упоминал, было не только глупо, но и бессмысленно.
…Поучиться бы у него, прикидывал Бебий, но вся эта таинственность, многозначительная, не без подмигиваний и, говоря откровенно, плебейская радости не вызывала. Как-то не по-граждански, не по, задуманному такими авторитетами, как Гай Марий, Камилл, Сципионы и Цезари, выходило.
…И не по-философски, как учили Зенон, Хрисипп и Эпиктет.
К удивлению Бебия, эта внезапно открывшаяся, ошарашивающая правда мучила куда сильнее, чем желание поучиться у Флавиния.
Здравомыслия хватало понять, все поступки вольноотпущенника – пусть самые нужные и самые важные для сохранения спокойствия в государстве, – не имели никакого отношения к истине, поискам которой с таким усердием все эти годы занимался Бебий с друзьями.
С тем же Марком Аврелием, например.
Теперь выяснялось, что подобным поступкам, какими пользовался Флавиний, явно недостает добродетели. Они были «беззначны» или «безразличны», как уверял тот же Зенон. Следовательно, использовать их можно как во благо человеку, так и во вред ему.
Ясно, что как раз эту плебейскую – «усеченную» правду имел в виду Марк, посылая его сначала в Египет, потом сюда, в Испанию. С точки зрения наследника, с детскими играми, размышлениями о мире ином – высшем! – о разуме, мировой душе-пневме пора было кончать. Но в таком случае, размышлял Бебий, покачиваясь в паланкине напротив уснувшего крепким сном Флавиния, следовало отвергнуть и смущавшие душу сомнения, составлявшие бóльшую и лучшую часть души.
Ему было жаль времени, потраченного, как теперь оказалось, впустую.
О душе и о пути, идя по которому можно было отыскать истину, твердил садовник у них саду, научая маленького Бебия накладывать на себя крест. Об этом же предупреждал Эвтерм, а этим людям он привык доверять. Конечно, с высоты учености их рецепт выглядел простоватым, но с его помощью, как ни крути, они сумели избавиться от тоски.
Однако пути назад или в обход указаний императора и наследника не было. Порученное ему дело, раз он согласился взяться за него, следовало выполнять.
Люди Остория добрались до дворца наместника в поздних сумерках. Привел их Храбрий.
Девушка, которую Барбар приставил к гостям, встретила их на пороге. Дак ласково поговорил с Атизией, та сразу покраснела и умчалась. Филомуз проводил гладиаторов в комнату, а Храбрий направился вслед за служанкой – помог ей принести еду и вино, и через полчаса люди Остория, да и сам ланиста, вполне освоились.
Бебий, слушая их разговоры, шутливую перебранку с Храбрием и Атизией, которая уже куда более резво носилась туда и обратно, даже съязвил про себя: «Сейчас споют!..»
И как снег на голову в полночь перед самым сном к нему в покои постучали.
Бебий, наволновавшийся за день, взял в руки оружие. Так с мечом-гладиусом и подступил к двери.
– Кто?
Из-за двери послышался голос Храбрия:
– Это я, господин…
Бебий отпер дверь.
Храбрий, не переступая порог, предупредил:
– Господин, мне пора. Скоро встреча с каким-то человеком. Отпусти Атизию… Флавиний просил.
– Она-то зачем? – удивился Бебий.
– Атизия проводит человека Присциана в таверну, где их будет ждать Секунд. Так будет безопаснее. Флавиний приказал Осторию сообщить ей секретное слово.
– А ты сам как считаешь?
– Это разумно, господин. Мало ли! Людей Остория могли срисовать в порту.
Об этом Бебий как-то не подумал.
Ох, сколько же полезных навыков, знаний и умений прошло мимо него! Сейчас не время включать патрицианскую спесь. Разум – самая главная стоическая добродетель – подсказал: пока эти плебеи и рабы с такой охотой выполняют распоряжения высшей власти, ему, кровь от крови и род от рода, римскому патрицию беспокоиться не о чем.
– Ступайте. Я с Атизией пойду следом…
Удивительно, но первым мужчиной, который подклеился к Атизии, оказался сам легат VII легиона Марк Корнелий Присциан.
Трудно сказать, что подтолкнуло Бебия Лонга подойти поближе и вступить с ним в спор насчет найма этой «хорошенькой девицы», с достоинством промышлявшей телом в этот поздний час на узкой улочке, ведущей к порту. С Флавинием они условились, что Бебий будет только наблюдать и в таверну зайдет уже после того, как туда заглянет клюнувший на медовую ловушку человек легата.
Ну и лярвы с ним, с Флавинием!
…В любом случае Присциан счел торг уместным. Он даже шутливо упрекнул императорского посланца в неистребимой склонности к телесным развлечениям, которую тот страстно проявил в Египте.
Бебий отыграл насмешку и со вздохом согласился:
– Что есть, то есть.
Сзади к Присциану придвинулись два плечистых парня – один постарше, другой помоложе. По-видимому, личная охрана. За спиной Бебия тут же появились Храбрий и Сегимунд.
Присциан одобрил:
– Отдавая должное наглости Калигулы и прочих неронов, дорвавшихся до власти, отказываться от охраны было бы глупо. А девица вроде бы свеженькая!.. Я ее тут раньше не встречал. Как будем делить добычу?
Он взял девицу за руку.
Атизия вздрогнула и, тут же справившись с испугом, призналась:
– Тут есть кабачок «Три пескаря»…
– Как раз это заведение я собирался посетить! – воскликнул Присциан.
– Веди! – приказал Бебий и, подхватив Атизию под руку, вырвал ее у Присциана. Затем подтолкнул девушку.
Присциан раздумывал недолго и двинулся следом.
– Эй, посол, это моя добыча! – предупредил он.
Бебий, поддавшись азарту, через плечо ответил:
– В кабачке разберемся.
По пути легат уже вполне по-дружески признался Лонгу, что по примеру «вертлявого Калигулы и песнопевца Нерона» привык погуливать в этом занюханном припортовом квартале.
– Конечно, этим пропахшим рыбой переулкам далеко до столичной Субуры или, например, Марсова поля, где всегда полным-полно развлекаловки. Вот где можно было разгуляться! Но ты, Бебий, не унывай, у нас еще все впереди.
Весь недолгий путь он рассказывал приехавшему римлянину про Калигулу, который как свои два пальца знал самые мрачные закоулки Рима.
Уже на пороге заведения он неожиданно сменил тему.
Посерьезнел…
– Впрочем, я беру пример с Нерона. Умел петь… Тоже был хваткий парень – очень любил устраивать свалки на улицах, а также проводить в своем Золотом дворце торжественные мероприятия по «восхвалению отечественных богов» с помощью самых разнузданных гетер Рима.
– Он плохо кончил, – предупредил Бебий.
– Кто? Нерон?..
– Нет, его Золотой дворец.
Они вошли в тускло освещенный масляными светильниками небольшой зал, где в дальнем углу сидел Секунд.
Увидев его, Присциан совсем расслабился. Видимо, как поклонник Нерона и Калигулы он уже в полной мере счел себя свободным в совмещении встречи со связником и выборе развлечений. Окончательно успокоило его проявленное Бебием пристрастие к шлюхам, как храмовым, так и портовым.
Присциан, приблизившись к Секунду, развязно воскликнул:
– Кого я вижу! Чем порадуешь на этот раз, посланник Зевса? Как там наш «тюфяк»?
При легком свете было видно, что на «ночные подвиги» во славу незабвенного Нерона Присциан отправился уже изрядно набравшись.
Разгулявшийся вояка подсел к Секунду. Его телохранители заняли места за соседним столиком.
Возле них присели Храбрий и Сегимунд.
Храбрий показал им кости:
– Сыграем?
Солдаты переглянулись – вроде эти ребята охраняли присланного из Рима магистрата? Заметив, что Присциан не обращает на них внимания, оба как по команде кивнули.
– Выпивка за счет проигравших! – предупредил Храбрий и метнул кости.
Солдаты остались в выигрыше.
Храбрий тут же подозвал толстого и лысого раба и заказал вино.
– А мы что сидим? – возмутился Лонг. – Нам тоже кувшин фалернского. И смотри, – предупредил он разносчика, – если подменишь или, что еще хуже, разбавишь…
Атизия, которую Присциан по привычке силой усадил за стол, была ни жива ни мертва, однако командир легиона, удивленный такой неожиданной встрече с присланным из Рима императорским посланцем, отвлекся и завел разговор о том, как скучно и нудно служить такому добродетельному ничтожеству, как Антонин Пий.
Бебий тут же прервал его:
– Давай не будем о делах. Поговорим о приятном. Сколько ты уже принял, что позволил себе совершить такую прогулку?
– Такие прогулки я устраиваю всякий раз, когда зануда Барбар достает меня своими гневливыми, визгливыми, многоречивыми, противоречивыми, велеречивыми приказами. Сделай то, сделай это…
– И что? – удивился Лонг. – Он и должен приказывать, а ты должен исполнять, за что и надо выпить.
– Выпить – да! Исполнять – нет! – ответил тот. – Ничего, скоро наступит время, когда никто не посмеет указывать мне, что есть и пить.
Бебий кивком поддержал его.
– Мне самому, говоря откровенно, до смерти надоели эти поклоны добродетелям. Куда лучше прикоснуться к прелестям… Сколько ты берешь за ночь, милая? – обратился он к Атизии.
– Три асса за ночь, – робко призналась девица.
– А с двоих?..
– Не знаю… – прошептала она.
В инструкциях, которыми ее снабдил Флавиний, о двоих не было ни слова.
В этот момент в кабачок вошел Осторий и со своими людьми поднялся наверх.
– Вот что, милая, – продолжил Бебий. – Мы щедрые ребята. – Он указал на лестницу. – Ты ступай наверх, а мы сейчас решим, кто первым отправится вслед за тобой.
– Верное решение! – засмеялся Присциан. – Только одно уточнение – первым буду я. И никто иной!..
– За это надо выпить! – предложил Бебий.
Они выпили.
Телохранители легата уже вовсю увлеклись игрой, тем более что в тот вечер им невероятно везло, они выигрывали и выигрывали.
Пили и пили…
Вверху на антресолях показался Осторий и многозначительно кивнул Бебию.
Тот обратился к Присциану:
– Марк, ты здесь хозяин, тебе первому и подниматься наверх. Только дай клятву, что в Риме я буду первым.
– Я никогда и никому не даю никаких клятв. Орлы мух не клюют. Ладно, тебе, Лонг, уступлю. Ты, оказывается, не такой заядлый философ, каким прикидывался. Твой дружок-цезарь тоже, видать, парень не промах. Я полагаю, мы с ним сумеем договориться.
– Кто это «мы»? – поинтересовался Лонг.
Присциан приложил палец к губам:
– Тс-с, об этом ни слова. Скоро узнаешь. Ладно, я пошел.
Осторий, пропустив легата, спустился вниз и встал за спиной одного из его телохранителей. Когда тот дернулся, чтобы подняться вслед за господином, он коротко и точно ударил его в темя.
Солдат молча осел. Вслед за ним уронил голову его сообщник.
Их тут же отволокли под лестницу, а со второго этажа спустили завернутого с ног до головы в плащ Присциана.
Во дворе, куда лысый раб провел всю компанию, Присциана погрузили в повозку и погнали лошадей в сторону причалов.
Очнулся легат уже на отстаивающейся в дальнем углу Царской гавани императорской галере, на которой Бебий Лонг со своими людьми прибыл в Тарракон.
Глава 10
Первым делом Флавиний взялся за охранников Присциана. Их за компанию тоже доставили на борт. Расположились в просторном салоне, что имелся на судне. При разговоре присутствовали Бебий, Секунд и Осторий, державшийся возле задержанных.
Очухавшись, они признались, что не являются вольноотпущенниками Присциана, а ходят в строю. Один из них даже оказался бенефициарием, то есть помощником трибуна.
Флавиний приказал увести более молодого охранника, потом взялся за старшего.
– …Как же ты, опытный солдат, человек строя, согласился ходить в подручных у Присциана?
– Он платит, я и согласился. Он – легат! Попробуй ослушайся.
– А если твой легат нарушил присягу, если он клятвопреступник и предатель, ты тоже будешь ему поддакивать?
– Не надо брать меня на гладиус, лысый! Я – свободный гражданин и участвовал в трех компаниях, одна из которых была в Африке.
– Тогда тебе тем более есть что терять. Полагаю, ты сам способен разобраться, в какую игру угодил. Знаешь этого человека? – Он указал на Секунда.
– Да. Он приезжает из Рима. Меня это не касается.
– Очень даже касается. Секунд привез твоему легату письмо, в котором сообщается, что заговор подготовлен и теперь дело за ним и его ребятами. Кого сообщники Присциана считают «его ребятами».
– Откуда мне знать! Я простой легионер.
– Нет, ты не простой легионер, а старший, и тебе есть что терять. Полагаю, выслуги у тебя хватает. Лет пятнадцать, не меньше?..
– Четырнадцать… Что вы от меня хотите?
– Ты должен помочь этому человеку, – он указал на Секунда, – посетить виллу легата и кое-что взять оттуда…
– С ума сошел? – засмеялся легионер.
– И меня тоже! – подал голос Бебий Корнелий Лонг.
Оба – и Флавиний, и легионер – подняли на него глаза.
Бебий уже был в тоге, украшенной по краям пурпурной окантовкой. В руке он держал свиток – держал с достоинством, присущим урожденным римским патрициям.
Солдат отвел взгляд.
– Я, – продолжил Бебий, – полномочный посол императора Цезаря Тита Элия Адриана Антонина Августа Благочестивого и имею право допрашивать в этой провинции кого хочу и когда хочу. Мои права подтверждает этот документ и эти люди. Каждый, кто будет препятствовать мне в отправлении правосудия, будет немедленно взят под арест и наказан в зависимости от вины. Я уполномочен выносить смертные приговоры. Твой легат упоминал обо мне?
– Да, он говорил, что ему только надсмотрщика из Рима не хватало.
– Твой командир – предатель и изменник. Если ты не поможешь августу, я тоже буду считать тебя изменником и предателем, и ты будешь казнен. Немедленно!..
Легионер вытер пот со лба.
– Но я действительно ничего не знаю.
– Зато тебя знают на вилле. И этого человека, – он указал на Секунда, – тоже знают. Твое дело так гаркнуть на домашнего прокуратора и на любого, кто появится у вас на пути, чтобы у Вокония и в мыслях не было препятствовать нам.
Легионер некоторое время сидел, размышляя.
Потом признался:
– У нас по центуриям ходили слухи, что не все чисто в нашем Седьмом легионе. Некоторые из центурионов заводили разговоры, что неплохо бы помочь нашему отцу-командиру «избавиться от тюфяка». Болтали, что «тюфяк» слаб здоровьем, пора помочь ему скинуть с себя тяжелую ношу. Кое-кто из трибунов уверял, что скоро в Риме начнется заварушка и кому, как не нашему отцу-командиру, взять власть в свои руки.
Бебий едва сумел придавить негодующий возглас, а Флавиний даже привстал на стуле.
Солдат между тем оставался невозмутим.
– …Многим это не по нраву, но многие не прочь рискнуть, особенно из молодых волюнтариев-добровольцев. Мы, кто постарше, помалкиваем, прикажут – пойдем, но у меня здесь в Тарраконе семья. Что с ними будет, если…
Флавиний сел.
– Если ты примешь мое предложение, твоя жена станет супругой центуриона, а то и примипилярия (центуриона первой центурии), а твои дети получат всадническое достоинство. Насчет денег я даже не говорю – тебе известно, сколько получает первый центурион при выходе на пенсию.
Легионер усмехнулся.
– Вериться с трудом.
Флавиний пожал плечами:
– У тебя нет выбора. К тому же посол императора дает тебе слово, что ты получишь все, что тебе обещают.
Вольноотпущенник взглянул на Лонга.
Бебий кивнул:
– Более того, он даже готов поручиться за тебя, чтобы никто из легионных трибунов не посмел и рта раскрыть.
– Ладно, – согласился легионер. – Только я не знаю, как вы это проделаете. Этот Воконий жутко въедливый. Такого проныру еще поискать…
– Неужели он раньше не встречал своего хозяина набравшимся до отупения? – удивился Флавиний. – Никогда раньше этот так называемый легат не куролесил?
Солдат обрадовался:
– Еще как!
– Прокуратора я беру на себя, – заявил Бебий.
– Тогда давайте сначала заполним охранную грамоту, в которой будет указано все, что мне обещают, а потом… – Он помедлил. – Меня зовут Апиций Ленат.
– Как насчет твоего напарника.
– Этого я беру на себя. Он мой родственник, записался в волюнтарии… твою мать.
– Теперь надо подготовить Присциана, – объяснил Флавиний, когда они вышли из салона и направились в каюту, где содержался легат.
Присциан еще не проснулся или, что более вероятно, вновь был введен в бессловесное состояние невысоким бородатым старичком, которого Флавиний представил как чревовещателя, «гадателя и… как там тебя еще?..».
Старик с неожиданным достоинством поклонился и заявил:
– Я – служитель Изиды. Мне ведомы тайны, которые хранятся в голове людей.
– Как это?
– Он, – чревовещатель указал на легата, – будет говорить то, что ему прикажут.
Бебий осмотрел лежащего на лавке человека. Это несомненно был Присциан, однако в каком-то странном, непривычном виде. Его глаза были открыты, они смотрели бездумно, страшно, как у безумца, которых много было на улицах Рима.
Бебий подозвал вольноотпущенника. Тот тут же подошел. Бебий склонился к нему и тихо спросил:
– Послушай, Флавиний, тебе не кажется, что принуждать римского гражданина говорить то, что прикажет ему служитель… э-э… этого доморощенного культа, несколько неуместно? Даже преступно.
– Послушай, Лонг! Я здесь осуществляю расследование преступления, которому нет места в пределах империи.
– У тебя есть полномочия?
– Да, цезарь Марк отдал приказ, которым я могу воспользоваться, невзирая ни на какие обстоятельства, ни на какие препятствия.
– Я – в числе препятствий? – спросил Бебий.
– Нет. Ты все время достойно вел себя, поэтому я откровенен с тобой, но если ты… Без этого негодяя и всех изобличающих заговорщиков документов я не могу вернуться в Рим. Мой патрон заявил, что только в этом случае можно будет обойтись без кровавых репрессий… Я не знаю, зачем это нужно императору?.. По мне, лучше выявить всех заговорщиков, лишить их жизни, и дело с концом, но я приказы не обсуждаю. – Он указал на Присциана, пребывающего в небесной эйфории. – Ты поможешь мне?
– Без меня тебе все равно не справиться. Я тоже обратил внимание, что Воконий тот еще проныра. Поднимет шум.
– Так ты поможешь мне?!
– Да!!
До самой виллы Присциана Бебий размышлял о том, что подобный приказ, исходящий от Марка Аврелия, был за гранью его понимания.
Он бы принял… смирился с этим приказом, если бы он исходил от императора.
Август – божественен, так учила история. Это вполне вписывалось в понятие чести и достоинства римского народа. Но услышать это от цезаря?! От покладистого, впитывающего знания как губку, увлеченного поиском философских премудростей Марка?..
Значит, вот куда и меня влечет рок событий? Если бы он, Бебий, был девственно чист или туп, если бы был белым листом папируса, незаполненной восковой дощечкой, ему было бы легче. Но их дом на Целийском холме по милости бабушки Постумии был изрядно разбавлен всякого рода садовниками, домовым рабами и, что уж скрывать, Эвтермами и Зиями, ненавязчиво втолковывающими, что есть земная юдоль и есть мир горний.
Мы все, не поднимая головы, барахтаемся в земной юдоли, но у тех, кто уверовал в распятого назаретянина, объявившего себя сыном единого бога, есть надежда вырваться из тисков подобных приказов и воочию взглянуть на мир небесный.
Там – истина! Там – люди-братья!..
Бебий с укором взглянул на Марка Корнелия Присциана, потомка великого рода Корнелиев.
На гордого римского гражданина!
На повелителя мира!..
Тот по-прежнему вел себя как бессловесный истукан. Смотрел перед собой, не моргал, не кашлял… Рот его был чуть приоткрыт, и этот щелястый проем ничего, кроме отвращения, не вызывал.
Хор-рош!
Истинный повелитель мира!
К городской вилле легата они подъехали на трех повозках.
Впереди – двухколесная коляска с открытым верхом. В ней сидели Присциан, рядом с ним служитель Изиды. На заднем сиденье Флавиний и Бебий Лонг. Следом за коляской катила повозка, на которой помещались Секунд, Апиций Ленат с однополчанином, а также Осторий с Сегимундом.
На последней колымаге с невысокими бортами, под присмотром Храбрия, сидела, свесив ноги, Атизия и изображала отъявленную шлюху.
Изображала неумело, время от времени подносила ко рту глиняную флягу с якобы вином и делала глоток. Потом умоляюще взглянула на Храбрия:
– Я больше не могу. В меня уже не лезет.
– Так ты не глотай, милая! И раскачивайся… Давай я тебе помогу. – Храбрий обнял ее за талию, привлек к себе.
– А ты поможешь? – прошептала девица.
– Обязательно. И буду помогать всегда.
Девушка склонила ему голову на плечо:
– Я верю тебе, Храбрий. Но мы… не в воле своей.
– Что-нибудь придумаем, милая… Что-нибудь придумаем, родная.
Вилла, расположенная на морском берегу в отдалении от остальных городских строений, по римским меркам, выглядела на редкость убого, и Бебий почему-то решил, что именно этот «коровник», как называл его Присциан, послужил изначальной причиной для римского патриция возненавидеть этот далекий край.
К входному портику вышел сам прокуратор.
Прибытие господина на исходе ночи не являлось для него чрезвычайным происшествием.
Бебий в сопровождении легионеров и Секунда, соскочивших с повозки, подошел к нему.
– Я прибыл за кое-какими документами, с которыми уважаемый легат, – он указал в сторону коляски, над бортом которой просматривалась голова Присциана, – хотел бы ознакомить меня. Эти люди со мной.
– И что? – осведомился прокуратор. – Пусть хозяин сам вручит документы.
– Воконий, не забывайся! Ты забыл, с кем разговариваешь? С твоим хозяином все согласовано…
Присциан кивком подтвердил сказанное.
Прокуратор был в растерянности. Он сделал шаг по направлению к повозке.
Бебий окриком остановил его:
– Воконий, не вынуждай меня повторять распоряжение. В мои полномочия входит арест и примерное наказание всякого, кто посмеет перечить мне или командиру легиона в отправлении государственных обязанностей. Так как, арест или ты проводишь нас в дом?
Прокуратор стряхнул с себя нерешительность. Он попытался сделать еще шаг к коляске, где сидел Присциан, однако тот рявкнул:
– Назад!!
Апиций Ленат решительно встал у него на пути. Не без наигранной угрозы он осведомился:
– Воконий, зачем тебе лишаться жизни в такое чудесное утро. Ты знаешь, мы здесь все свои, и скажу по секрету, императорский посол очень зол на тебя.
Его поддержал Секунд:
– У нас мало времени, Воконий.
– Но… – нерешительно возразил прокуратор.
– Апиций, отведи его в крепость и посади под замок…
– Ладно, – смирился Воконий, – я пущу вас в дом, а там уж вы сами…
Апиций Ленат напомнил:
– Загрузи на последнюю повозку три амфоры с самым лучшим фалернским. Можешь еще пару копченых окороков добавить.
Это неожиданное приказание вконец успокоило Вокония. Он засуетился, скрылся в доме.
Вслед за ним в дом вошли Бебий и сопровождавшие его Секунд и Апиций. Секунд, минуя атриум, решительно провел Бебия и Апиция в сакрарий, где в бытность у Присциана приметил место, в котором хранился ларец с документами.
Взяв его и несколько цист, в которых тоже хранились документы, они завернули добычу в плащ, вышли из дома и направились к коляске, где сидел связанный Присциан.
Между тем рабы под присмотром Вокония загрузили в телегу последнюю амфору.
Воконий подбежал к передней коляске и поклонился Присциану.
– Твое приказание исполнено. Теперь куда?
Присциан едва повернул голову:
– В легионный лагерь.
Голос несколько озадачил прокуратора, но направление движение успокоило.
С первыми лучами солнца процессия вернулась в гавань.
Глава 11
Бебий Корнелий Лонг и Флавиний Антонин быстро разобрались с документами, добытыми на вилле Присциана.
Их было немного, и, к их удивлению, все хранились в беспорядке. Хозяйственные и любовные записки лежали вперемешку с короткими свитками-письмами из Рима, в которых дядя наставлял племянника, как вести себя с наместником, на что обратить особое внимание, какие меры в случае «решительного исхода» следует предпринять в первую очередь. Здесь же хранились хитроумно составленные, шифрованные послания, в которых в иносказательной форме описывались события во дворце. Кого отправитель писем именовал «тюфяком», было ясно и без подсказок, как и постоянные упоминания о «птичьем дворе», «петушке» и «болтливом отроке». Презрительное отношение к «тюфяку», насмешки над его увлеченностью добродетелями и желанием прослыть «добрячком» сквозили в каждой строке.
Вот на что обратил внимание Бебий Лонг – Присциан с той же насмешливой снисходительностью, с которой разговаривал с Бебием, относился к указаниям дяди. На одном из писем было даже выцарапано насмешливое замечание: «Хватит курлыкать! Пора браться за дело!»
Флавиний был вполне удовлетворен – одних этих писем вполне хватило для вынесения смертного приговора, против которого никто из сенаторов не посмел бы возразить. Он так и обмолвился, что дело сделано и «птичка попалась», затем пригладил лысину и напомнил Бебию, что пора отправляться в домой.
Бебий не спешил с ответом.
Молчал и Флавиний.
Ожидая ответа, вольноотпущенник втайне посмеивался: «Пусть философ покуражится, все равно будет по-моему. Дело-то кто сделал…» – но вслух заявить об этом он не мог. Формально главным в их компании являлся всадник Бебий Корнелий Лонг, хотя Флавиний был волен распоряжаться своим временем и делами по своему усмотрению. Вольноотпущенник по происхождению, он не мог переступить врожденное, но чаще всего вколоченное с детства почтение, которое испытывал неполноценный римский гражданин по отношению к представителю высшего сословия.
Конечно, Флавиний как доверенное лицо императора обладал большими возможностями – но негласно! Если кто-то из римских граждан лебезил перед ним, заискивал, восхвалял его достоинства, он принимал эти знаки внимания как должное, однако никогда на рожон не лез.
– По-моему, Флавиний, – неожиданно подал голос Лонг, – мы не довели дело до конца.
Застигнутый врасплох вольноотпущенник даже рот раскрыл от удивления.
Бебий добавил:
– Нам пока нельзя возвращаться в Рим, да еще с государственным преступником в придачу. Этак мы можем испортить все дело. Император будет недоволен.
– Ты о чем, Лонг?
– Взгляни на это письмо. – Он протянул Флавинию папирус. – Я отметил ногтем абзац. Читай вслух.
Флавиний прочел:
«…Вчера Катилий Север вновь заговорил о Марке Аврелии и о том, что нам жизненно необходимо сохранить его как символ преемственности власти. Якобы Марк уже не мальчик, хотя, конечно, без опытных помощников ему не обойтись. Недостатка в них не будет.
Я постарался обернуть это дерзкое заявление в шутку, объяснив, что сначала надо добыть зверя…»
– Ну и что? – не скрывая недовольства, выговорил Флавиний. – Негодяи сами расписались в своем злодействе. Их судьба незавидна.
– А вот еще цитата. Послушай…
«…Судьба Марка менее всего волнует меня. Особенно после того, как „тюфяка“ отправят на покой.
На вечный покой!
Тогда и только тогда встанет вопрос о судьбе наследника. Я не считаю эту проблему особенно важной. В нашей многоходовке она занимает второстепенное места. Куда более меня волнует твоя судьба, Присциан. Боги указывают твой путь. Тебя они отметили при рождении. Тем не менее не стоит раньше срока затрагивать эту тему – ни сейчас, ни в будущем. Молнии сверкают внезапно. Они способны ослепить всякого, кто не успел закрыть глаза.
Или отвернуться…»
– К чему ты клонишь, Лонг? – Флавиний уже не мог сдержать раздражения. – Эти документы, письма, наставления – неопровержимые улики. Присциан уже не сможет отвертеться. Никто не сможет сказать «я был в неведении, меня обвели вокруг пальца».
– Ты не понял, Флавиний! Именно эту возможность мы должны предоставить всякому, кто хотя бы краем оказался замешан в заговоре.
Вольноотпущенник не удержался:
– Ты хочешь спасти своих высокопоставленных друзей от гнева императора?!
– Я хочу спасти тебя и себя от его разочарования. Ты же знаешь, Тит никогда не дает воли своему гневу и раздражению. Мы не довели дело до конца. Я приказываю – отплытие откладывается! Присциана отпустить.
Флавиний встал.
– Объяснись, Лонг, или я возьму на себя смелость заставить тебя замолчать.
– Ты обязан выполнить мои указания!!
– Объяснись!!
– Познакомься с еще одним отрывком.
«…Когда вокруг тебя мелкие людишки, Присциан, ты вправе поступать с ними так, как они того заслуживают. Самое великое счастье, которым боги могут наградить смертного, это умение заставить даже самую напыщенную дрянь плясать под твою дудку.
Эту радость я испытал, когда Адриан решал, как поступить с полководцами Траяна, которых обвинили в заговоре против него.
Он колебался, Присциан! Он брал в расчет какие-то отвлеченные суждения о разуме, мировой душе, добродетелях, а я взял на себя смелость поступить с заговорщиками так, как они того заслуживали.
Сразу и со всеми!
Я поступил хитрó, даже сейчас приятно вспомнить. Я сыграл неплохую шутку, отправив наичестнейшего дурака, отца этого философствующего бабника Бебия Корнелия Лонга к Цельзу, Пальме и, кажется, еще к кому-то из негодяев. Я просил его отговорить их от преступного замысла. Он даже не догадывался, что исполнил для меня роль прикрытия. То-то он удивился, когда спустя несколько дней после посещения заговорщиков всех их постигла заслуженная кара. Кого утопили в бассейне, кого задушили шнурком. Я приказал не проливать кровь, чтобы все можно было списать на скоропостижную кончину, свалившуюся на них за день до вынесения приговора…»
– И что? – пожал плечами вольноотпущенник.
– Появиться сейчас в Риме с этим прощелыгой Присцианом означает раскрыть наши карты заранее. Эту новость не скроешь, не спрячешь в тени. Вот когда начнется самое страшное. Весь город будет поднят на дыбы! Те, кто побогаче, с перепугу помчатся как можно дальше от столицы или бросятся прятаться на своих виллах, но те, кто похрабрее, возьмутся за оружие.
И таких будет немало!
Может, слишком много…
Ты этого хочешь? Ты хочешь поставить императора перед фактом вспыхнувшего мятежа?
Это еще не все.
Я не исключаю, что у Аттиана – этого негодяя, смертельно оскорбившего моего отца! – в рукаве может быть припрятан какой-нибудь хитрый ход. Неужели он не догадывается, какой мелкой тварью является этот молокосос Присциан? Что, если такое развитие событий входит в его планы и настоящий мятеж вспыхнет в Антиохии, о которой известно, что там спят и видят, как отложиться от Рима.
Флавиний сжал челюсти с такой силой, что желваки заходили.
Бебий продолжал:
– Доставив Присциана в Рим, мы, возможно, сделаем заговорщикам неоценимый подарок. Своими руками подпалим ситуацию. Ни Урбик в Британии, ни прекращение подвоза хлеба из Египта, ни разгул самых зловещих теней!.. Но если мы сами подпалим ситуацию, выпустим ситуацию из рук, город содрогнется. Хуже всего, что начавшаяся неразбериха даст заговорщикам выигрыш во времени.
После паузы Бебий приказал:
– Сядь и подумай, как нам сохранить в тайне все, что случилось в Испании. Ты мастак на такие делишки.
Флавиний указал на захваченные у легата бумаги:
– А с этими бумагами что делать?
– Их необходимо как можно быстрее доставить в Рим и вручить лично императору, но Присциан должен остаться в Тарраконе! Его будут держать под присмотром. Как это сделать, ты и должен обдумать. Сначала уплывет Секунд на своем грязном паруснике с извещением для Аттиана, что в Тарраконе все готово, следом мы на быстроходной императорской галере. В пути обгоним Секунда, это даст фору императору для принятия негласных и решительных мер. Главное, не вспугнуть заговорщиков раньше времени. Как считаешь, у Аттиана должны быть запасные каналы, по которым он получает сведения из Испании?
Флавиний кивнул:
– Их не может не быть… Он может воспользоваться и факельной сигнальной системой. Он же сам родом из Испании.
– Вот и я о том же…
Флавиний поднялся, склонил голову.
– Господин, ты посол императора. Ты вырос под его приглядом, ты с детства дружил с цезарем. Не мне, вольноотпущеннику, тягаться с тобой. Такие слова вслух не произносят, а я произнес, потому что мой патрон Тит Антонин высказал надежду: «Если Бебий Лонг возьмет себя в руки, если осознает, что на карту поставлена его жизнь и жизнь его фамилии, если он проявит настойчивость и расчетливость, тебе вменяется в обязанность помогать ему». Я уверен, Тит и тебе дал какие-то негласные указания. Итак, что мы имеем…
– Мы имеем государственного преступника, которого я своей волей могу сместить с должности, но мы не можем этого сделать, потому что об этом очень скоро узнают в Риме. Мы можем задержать эту новость, потому что у нас есть посланец Аттиана, которому он доверяет. Эту козырную карту мы тоже можем разыграть. Но что делать с Присцаном, когда он очнется…
В дверь каюты постучали.
– Кто? – громко и требовательно спросил Бебий.
– Присциан очнулся…
Глава 12
– Пусть подождет, – откликнулся Лонг. – Позовите Апиция.
Когда легионер вошел в тесную каюту, Бебий спросил:
– Ты сделал выбор, Апиций?
– Так точно, господин.
– Тогда расскажи, кто из трибунов легиона поддерживает Присциана?
– Два молодых лоботряса из местных патрициев, да и то… Им кажется, что стоит вступить в игру, и все случится само собой.
– Остальные?
– Луций Пудент, префект военного лагеря, служака до мозга костей, да и остальные будут верны присяге, если…
– Что «если»?
– Если их не принудят. Приказ есть приказ…
– Как скоро ты сможешь доставить сюда Пудента?
– Так он и помчится! – засмеялся Апиций.
– А если прикажет наместник провинции?
– Ну… – усмехнулся легионер.
– Так вот, Апиций. Сейчас все зависит от тебя, от твоей быстроты. Я напишу тебе записку к наместнику, и ты должен доставить ее чем скорее, тем лучше. От этого будет зависеть, кем ты вернешься в легион – центурионом или примипилярием первой когорты.
– Господин… – Голос Апиция дрогнул. – Неужели этот гуляка Присциан?..
– Я зачитаю тебе отрывок из письма, присланного ему из Рима: «Куда более меня волнует твоя судьба, Присциан. Боги указывают твой путь. Тебя они отметили при рождении. Молнии сверкают внезапно. Они награждают венцом».
– Господин, я исполню приказ.
– С тобой, – вступил в разговор Флавиний, – отправится Храбрий и германец. Они мои доверенные люди. Впрочем, наместник их видел.
– Все зависит от твоей резвости, Апиций… – добавил Бебий.
– Я полечу на крыльях. У меня нет привычки упускать удачу.
Он вышел.
– Теперь можно взяться за Присциана… Флавиний, прикажи капитану, чтобы он немедленно снимался с якоря.
Вольноотпущенник усмехнулся:
– А ты не так прост, Лонг. Полагаешь, что звук шлепающих весел и команды прокуратора прибавить ходу быстрее развяжут язык нашему герою?
– Не только это, Флавиний. Важно, чтобы соглядатаи Аттиана своими глазами убедились, что императорская галера дала деру. Не беспокойся, мы им покажем легата целехоньким и здоровехоньким.
Бебий сделал паузу, потом добавил:
– Ты можешь и в дальнейшем обращаться ко мне по фамилии, если выполнишь маленькую просьбу.
– Весь внимание…
– Начни разговор с Присцианом. Я выйду. Пусть он печенками поймет, что ты имеешь право сделать с ним все, что захочешь. Это нетрудно, он – трус. Добейся от него согласия помочь нам. У тебя это лучше получится. Я войду в нужный момент и напомню этому ублюдку, что его жизнь висит на волоске и только от него зависит сохранить ее.
Флавиний засмеялся:
– Предоставляешь мне сделать грязную работу?
– Можно и так сказать…
Как только императорская галера вышла в открытое море, они вошли в каюту, где держали пленника.
Присциан уже пришел в себя.
Сидел на лежанке – в нательной тунике, нечёсаный, небритый. Вид гордый, презрительный. На Флавиния даже не посмотрел, обратился к Лонгу:
– Почему я взаперти? Лонг, ты затеял грязную игру. Не боишься проститься с головой, лишая римского легата свободы…
Бебий вздохнул:
– Ты уже не римский легат и не командир легиона.
– Не слишком ли много на себя берешь?
– Нет, вот эдикт императора. Здесь ясно сказано, что я вправе сместить тебя с должности, если твоя вина будет доказана.
– Ну и как, доказал?
Бебий Лонг вздохнул:
– Да, Присциан, более чем. А сейчас тобой займется доверенное лицо императора. – Он указал на Флавиния.
Флавиний уселся на стул.
– Куда идет корабль? – спросил Присциан.
– В Рим, негодяй.
Присциан повернулся и спустил ноги.
– Лонг, ты позволяешь какому-то мерзкому вольноотпущеннику обращаться к римскому патрицию подобным образом?
Бебий ответил не сразу. Сначала приказал себе: «Держи себя в руках. Правильно сделал, что поручил это постыдное дело вольноотпущеннику», затем раздельно выговорил:
– Присциан, ты предал великий Рим. Как еще называть высокопоставленного военного, племянника сенатора, который нарушил присягу. Ты обязался…
Присциан прервал его и ткнул пальцем в Флавиния:
– Я не стану отвечать на твои вопросы, негодяй! Бебий, и ты пойдешь у него на поводу?..
Бебий не ответил и вышел из каюты.
Стоя у борта и с тоской вдыхая свежайший морской воздух, прикинул, что выйдет из всей этой истории, когда Присциана доставят в Рим.
Удивительно, гнева императора, которому придется дать отчет, он не боялся.
Боялся себя, боялся непроизвольного сжатия души, страдающей от того, что простейшая и очевидная истина, будто жизнь можно измерить разумом, оказалась пошлой убаюкивающей сказкой. Где он, вселенский разум, если, казалось бы, жить по правде куда приятнее, легче и надежнее, чем поддаваться порокам, а люди то и дело спотыкаются на самых очевидных вещах.
Тут мелькнуло словечко, вдруг затесавшееся в его аналитический прикид – «по правде»!
О каком разуме в случае с Присцианом можно было говорить. Как верить в добродетель, следовать ей, соблюдать самые разумные правила, если у каждого этих правил столько, что диву даешься. Сколько нужно, столько и приладишь, и ничего, что они вопиюще противоречат друг другу…
Его отвлек голос Флавиния:
– Все, готов!
Бебий резко повернулся к нему:
– А ты не?..
– Упасите, боги! – открещиваясь, воскликнул Флавиний. – Ну, может, пару раз заехал. Что мы все о пустяках! – раздраженно заявил он. – Негодяй требует, чтобы ты подтвердил гарантии. Лонг, – предупредил Флавиний, – его нельзя оставлять в живых. Не знаю, как у вас патрициев, но у нас такие вещи не прощают.
– Не беспокойся! – ответил Бебий, глядя на ясный морской простор, в котором уже в туманной дымке виднелся испанский берег. – Он свое получит.
– Поворачиваем? – спросил Флавиний.
– Да.
…Присциан сидел за столом. Локти поставил на струганые доски, лицо погрузил в ладони.
Заметив входящего Бебия, дрожащим голосом спросил:
– Мне сохранят жизнь?
Лонг едва сумел справиться с раздражением – прошло несколько минут, а этот наследник славного рода Корнелиев уже готов лизать пятки.
– Если будешь точно следовать моим указаниям. Если начнешь вилять… Это все, что я могу обещать тебе.
– Я все расскажу, – торопливо забормотал Присциан. – Я много знаю…
– И то, что Аттиан предлагал тебе императорский венец?
– Но я отказался!! – закричал Присциан.
– Вот об этом ты и напишешь.
– Да-да, напишу. Я был молод и глуп… Я все напишу.
К тому сумрачному часу, когда галера встала на прежнее место, на борт поднялись наместник провинции, префект военного лагеря Луций Пудент, а также Секунд и германец.
Очная ставка прошла быстро и без всяких виляний со стороны Присциана.
Оставшись вчетвером, Лонг обстоятельно, по пунктам изложил план действий: завтра же ненадежные когорты под командованием двух сопляков-трибунов, поддерживающих Присциана, должны отправиться к новым местам расквартирования, Присциана держать под надзором. Жители Тарракона должны видеть его разъезжающим в коляске по городу.
– …Ты, Пудент, возьмешь на себя командование легионом. Назначь Апиция центурионом первой когорты. Пусть он отберет тех, кто ни за что не изменит присяге. В город направь усиленные караулы. Гонца, который примчится с известием, что бриганты восстали, задержать. Следить за ним в оба глаза.