Тит Антонин Пий. Тени в Риме — страница 8 из 9

О, эпоха Антонинов!.. Мир был полон поразительных совпадений и тончайших подобий… Следует проницать их, проницаться ими, обращаться ко снам, оракулам, волшбе, что позволяет воздействовать на природу и на ее силы, подвигая подобное подобным.

Умберто Эко. Маятник Фуко

Что же сетовать не неизвестность, когда нет неизвестности…

Марк Аврелий

Глава 1

Экипаж императорской галеры совершил невозможное – корабль доставил Лонга и Флавиния к берегам Италии за три дня. Правда, помог свежий попутный ветер, но в любом случае матросы, работавшие на веслах, умаялись так, что не могли встать с банок.

Когда вдали почудилась присыпанная желтизной, береговая дымка, Флавиний выпустил почтового голубя, и уже под вечер корабль встретило посыльное судно, на которое перегрузили укрытого с ног до головы Бебия Корнелия Лонга, и вслед за ним также укутанного с головой Флавиния.

На этом настоял сам Бебий.

Императорская галера повернула к северу, в сторону Остии, а посыльное судно, набрав хороший ход, к полуночи добралось до небольшой бухты, охраняемой легионерами, откуда под усиленным конвоем Бебия Лонга и Флавиния доставили на императорскую виллу в Ланувии.

Здесь их уже ждали. Прежде чем разрешить отдохнуть, Антонин потребовал отчета – где Присциан?

Флавиний смешался и, поклонившись, отступил на шаг.

Бебий занял его место.

– Государь, я распорядился оставить Присциана в Таррацине. По моему разумению, его рано везти в Рим.

Император изумленно взглянул на Лонга, а наследник, ожидавший чего угодно, только не признания в вызывающем нарушении ясно выраженного повеления принцепса, воскликнул:

– Бебий, ты с ума сошел? Как можно было оставлять в Испании нашего злейшего врага?!

Император уселся в кресло и, не повышая голоса, предложил:

– Объяснись, Лонг.

Бебий не спешил с ответом – сначала взял себя в руки, потом, помимо воли, неожиданно обратился к тому, кому поклонялся Эвтерм: «Спаси и сохрани, спаси и сохрани!» Еще успел обвинить себя в глупости, в сердцах махнуть рукой: а-а, будь что будет, и только потом четко выговорил:

– Государь, доставить Присциана в столицу – это огромный риск! Мы не все знаем о планах заговорщиков и, боюсь, не знаем самого главного…

– Еще больший риск оставлять его в Испании! – перебил его наследник.

– Подожди, Марк, – охладил его император. – Пусть договорит. Бебий, я тоже не понимаю, в чем опасность доставки Присциана в Рим.

– Да, могли, но могли и промахнуться! Не надо недооценивать Аттиана. Вряд ли здесь, в Риме, нам удалось скрыть его арест. Я так рассудил, сенатор – большой плут, у него в столице много сторонников, поэтому ему сразу могли бы донести о том, что изменника привезли в Рим. Это позволило бы ему опять оказаться на шаг впереди нас. У него появилась бы реальная возможность скрыть все улики или, что еще хуже, поднять мятеж. Ни ты, господин, ни Марк, ни тем более я не имеем точных данных на этот счет. На что делают ставку оппозиционеры? Или на кого?..

Император промолчал.

Марк Аврелий воскликнул:

– Но в Испании Присциан вдвойне опасен!

– Я уверен, у Аттиана в Испании есть люди, которые сообщают ему все новости. Если легат исчезнет, они могут насторожиться. А тут, пожалуйста! – вот он, Присциан собственной персоной. Разъезжает по Тарракону в коляске. Да, видок у него прескверный, но это он.

Он!!!

Как бы ни был хитер Аттиан, но присутствие племянника в Испании озадачит его. Эта неясность ситуации может спутать карты заговорщикам, а нам даст зазор во времени.

Государь, в Испании Присциан полностью под нашим контролем! За ним надзирает привезенный Флавинием чревовещатель и чародей. Он не выпустит его из рук, за этим проследит наместник Секст Барбар. Временно назначенный легатом по случаю болезни Присциана, трибун Луций Пудент верен тебе, император. Он будет землю грызть, чтобы удержаться на этой должности. Кроме того, в легионе есть люди, которые выполнят свой долг, невзирая на ни что.

– Но если его племянник в Испании, как мы узнаем, что замышляет Аттиан?

Бебий машинально отер пот со лба.

– Это в том случае, если Присциан был посвящен в планы заговорщиков. А если нет? Если этот повеса, похабник и завсегдатай трактиров всего лишь запасной вариант? Государь, позволь зачитать фрагмент из письма Аттиана. Флавиний, начни…

Флавиний, прятавшийся в углу комнаты, вышел вперед.

– Господин, письмо датировано осенью прошлого года.

«…Вчера Катилий Север вновь заговорил о Марке Аврелии и о том, что нам жизненно необходимо сохранить его как символ преемственности власти. Якобы Марк уже не мальчик, хотя, конечно, без опытных помощников ему не обойтись. Недостатка в них не будет.

Я постарался обернуть это дерзкое заявление в шутку, объяснив, что сначала надо добыть зверя…»

– Теперь второй отрывок, – приказал Бебий.

«…Судьба Марка менее всего волнует меня. Особенно после того, как „тюфяка“ отправят на покой.

На вечный покой!

Тогда и только тогда встанет вопрос о судьбе наследника. Я не считаю эту проблему особенно важной. В нашей многоходовке она занимает второстепенное место. Куда более меня волнует твоя судьба, Присциан. Боги отметили тебя при рождении. Тем не менее не стоит раньше срока затрагивать эту тему – ни сейчас, ни в будущем. Молнии сверкают внезапно. Они способны ослепить всякого, кто не успел закрыть глаза.

Или отвернуться…»

Марк Аврелий не смог скрыть изумления.

– Негодяи сговариваются за моей спиной?

Император усмехнулся, постучал ладонями по подлокотникам.

– Чему ты удивляешься, Марк! Бебий, – обратился он к Лонгу, – это очень важное заявление. Ты полагаешь, Аттиан ведет двойную игру?

– Уверен, государь. Катилию он обещает одно, Присциану другое. Интересно, что посулил он Руфу из Антиохии?

Марк Аврелий резко заявил:

– Мой воспитатель Катилий Север никогда не поднимет руку на императора!

– Да, если с императором ничего не случится, – возразил Бебий. – Ну а если императором станешь ты, Марк? Во всей этой дурнопахнущей истории Север рассчитывает на тебя, Марк. Всякий другой расклад грозит ему смертью. Аттиану не нужны соправители.

– Я сам спрошу у него! – воскликнул юноша.

– Рано! – внезапно оборвал его Антонин.

– Как бы не опоздать…

– Нельзя терять самообладание, Марк. Не так уж плохо мы почитали отеческих богов, чтобы какая-то кучка заговорщиков, поддавшихся живущим в их душах демонам, сумела бы овладеть Римом, его славой.

– Но надо же что-то делать!

– Конечно.

Император шумно поднялся с кресла, прошелся по комнате.

– М-да, в этом что-то есть. Верно, что нам не удалось до конца проникнуть в планы оппозиционеров, а это означает, что мы можем сильно промахнуться. Может, Аттиан, как раз и мечтает, чтобы мы с тобой, Марк, потеряли голову от страха и, как прежние тираны, такие как Домициан, обрушились на Город с репрессиями?..

Он остановился у окна и, как бы обращаясь к самому себе, добавил:

– Это будет катастрофа! Провал всей политики «добродетельной силы». Мы должны любой ценой избежать схватки. Не предотвратить, а именно избежать, что означает вырвать измену с корнем без шума и к удовольствию подданных. Поверь, такие представления очень забавляют публику, особенно если зрителям ничего не грозит. Я не могу доставить этому гнусному старикашке предсмертное наслаждение увидеть разгул страстей, казни, взбаламученные провинции. Вот что, Бебий… Рано или поздно – скорее рано, чем поздно, – в Рим придется доставить Присциана. Ты заварил эту кашу, ты этим и займешься. Когда пробьет час!.. Пока отправляйся домой, тебя ждет Матидия. – Он повернулся к наследнику: – Ты, Марк, свяжись с Лупой. Не беда, если об этом узнают заговорщики, ведь Бебий должен был что-то нарыть в Испании. Вот об этом и посоветуйся с Люпусианом.

Теперь пора пригласить сюда нашего несмышленыша Луция. Что мы ему скажем? А вот что: Марк, не изводи мою дочь Фаустину! Вышли шлюху из дворца. Чтобы к моему приезду ее духу на Палатине не было. Скоро праздник, посвященный Венере (с 1 по 15 апреля), а также апрельские вакханалии. Я устрою пир, посвященный примирению между тобой и Фаустиной. Надеюсь, примирение состоится? Я буду суров…

Марк замедленно кивнул.

– И вот что еще. Ты должен погулять с Бебием по городу – запросто, как обычно. Посетить игры в Колизее, поучаствовать в священных церемониях.

* * *

По дороге в Рим Бебий, уже в коляске, не без злорадства поинтересовался:

– Ты тоже увяз в сосуде Венеры? Кто она? И при чем здесь Фаустина? Вы же только помолвлены, она еще ребенок.

Марк вздохнул, потом кивнул:

– Увяз и по уши! Сам себе поражаюсь – насколько ласки медового горшка захватывают воображение. Жаль, что это случилось со мной так поздно[41]. Эта женщина чрезвычайно обольстительна. Чего только она не умеет!

– Кто она?

– Бендита, вольноотпущенница Скулария Тавра, хозяина театра на Марсовом поле. Патрон решил сдать ее в аренду своему старшему компаньону. Она умоляла пощадить ее, ведь этому старому развратнику уже далеко за семьдесят, но хозяин остался глух к ее мольбам. Поскольку дело припахивает, Скуларий решил обставить все как похищение и нанял разбойных людей. Или рабов самого этого старикашки.

Отправили вечером. Бендита просила не увозить ее на ночь глядя – мол, она боится темноты, однако этому негодяю было наплевать на ее мольбы. Она предупреждала: «Когда мольбы женщины остаются без ответа, может случиться всякое». И это случилось…

Я услыхал крики, когда экипаж миновал Эмилиев мост и двигался по Аврелиевой дороге к городским воротам. Пришлось проучить негодяев.

– Да, занятная история.

– Я решил приютить ее.

– А как же хозяин?

– Он сам прибежал в Палатинский дворец и предложил мне пользоваться этой женщиной сколько моей душе угодно, но взамен…

– Потребовал денег?

– Да. Я, конечно, мог кивнуть стоящему рядом сингулярию, чтобы тот взашей прогнал его, но порядок прежде всего. Раз я нанял Бендиту, я должен оплатить расходы за то время, которое она пробудет у меня. Я поинтересовался, на какой срок ты согласен… оставить ее у меня. Знаешь, что ответил этот негодяй? «Да на сколько угодно!..»

– А при чем здесь Фаустина. Она же еще ребенок, ей десять лет.

– Вот именно! У нее еще месячные не начались, а она устроила мне дикую сцену ревности. Я попытался объяснить, что люблю ее, что она мне дороже всех женщин мира, но ты пока не женщина, и, как только станешь ею, мы тут же сыграем свадьбу. Пришлось приласкать ее. Я погладил ее по спине. Ты знаешь, Бебий, она ласкова, как кошка, и порой мне мерещится, что сам всемирный разум свел нас.

Он помолчал.

Бебий, так и не сообразив, кто же ласков, как кошка, – Фаустина или мировой разум, – не решился нарушить тишину.

Неожиданно Марк поинтересовался:

– А как у тебя с Матидией.

Бебий вздохнул:

– Все вовлекает и вовлекает. И откуда у молодых римлянок эта неуемная страсть?

Марк засмеялся:

– Оттуда же, откуда у всех женщин.

Бебий вздохнул:

– Беда в другом… Ты смеяться будешь.

– Не буду, Бебий. Ты всегда был мне как старший брат.

– Не знаю, как поступить. Ты знаешь Храбрия, раба Лупы. В Египте он спас мне жизнь. В общем, во время охоты на Присциана мы привлекли местную рабыню, некую Атизию. Что там между Храбрием и Атизией случилось, не знаю, но я имел глупость пообещать Храбрию, если дело с Присцианом сладится, помочь ему встретиться с Атизией.

– Дал слово? – уточнил Марк.

Бебий кивнул.

– Так выполняй!

– Это такое пустяшное дело…

– Пустяковых дел не бывает, Бебий! Мировой разум следит за всеми – и за патрициями, и за плебеями, и даже за рабами самого низкого пошиба. Не позволяй себе совершить постыдный поступок, и тебе не будет совестно перед лицом вселенской души.

– Но они рабы!!

– И что! – возмутился Марк Аврелий. – Разве любовь к ближним замыкается на подобных тебе? Разве Храбрий не ближний? Разве помочь ему не твой долг, а поскольку я втравил тебя в это дело, мой тоже. Я помогу тебе, тем самым заглажу некоторую неловкость с Фаустиной. Завтра я буду встречаться с Лупой.

– Назначь встречу у меня дома. Я хотел бы взять Храбрия с собой в Испанию.

– Нет, он нужен здесь! – отрезал Марк. – Такими бойцами не разбрасываются, а у нас впереди приезд Секунда. Они знают друг друга.

– Если я попрошу Лупу дать ему вольную и записать в вольноотпущенники, та поддержишь меня?

– Да. Слово наследника много значит.

– Вот и я о том же.

Они рассмеялись.

Глава 2

Известие о гибели британской армии во главе с наместником Квинтом Лоллием Урбиком как гром поразило столицу. Оно долетело до Рима за день до начала апрельских Лумерий – игр, посвященных мертвым.

С утра несколько старух-кликуш заголосили на форуме, будто в окрестностях Рима свинья родила поросенка с ястребиными когтями. Следом статуя Победы в Субуре без всякой явной причины рухнула с пьедестала, причем упала лицом вниз, как бы склоняясь перед врагами. Приметы, конечно, не радовали, но населению хватило разума ограничиться пересудами, если бы впавшие в исступление кликуши не начали пророчить близкую гибель императора.

По распоряжению Антонина, их угомонили без крови. Для восстановления спокойствия император, поспешивший из Ланувия, приказал в праздничный день собрать на форуме народ и сам прочитал с высокой трибуны очистительную молитву, которую повторяло за ним все собрание.

Казалось, беду отвели, и не пришлось властям, как при Домициане, по старому обычаю живыми закапывать в землю сумасшедших старух. Сенат воспрянул духом и вотировал особую признательность императору за усердие к религиозным церемониям.

И тут как снег на голову – в Британии разгромлен Урбик!

Скоро выяснилось, что весть о гибели британских легионов оказалась фальшивкой, но цепь, на которой в Аиде держали злобного Цербера, оборвалась, и в самый разгар Лумерий город заполонили тени, вместе с которыми на улицы столицы начали выползать гигантские сгустки тьмы, пытавшиеся объять свет.

Зловещие призраки не ограничивались лишенными времени (intempesta) часами между полуночью и первыми петухами (около трех часов ночи), но стали нападать на прохожих и в поздних сумерках, и при рассветных зорях.

Антонин вызвал префекта города Катилия Севера и сделал ему внушение за недостаточность мер по наведению порядка в городе. Патрули, уточнил принцепс, «ведут себя беззубо, скапливаются в центре и на площадях». Префект, как обычно, начал ссылаться на нехватку вигилов[42] в полицейских и пожарных когортах, на гнев богов, на распущенность нравов, призывающих горожан жертвовать жизнью, засиживаясь на пирах и в дружеских компаниях, в тавернах и лупанариях.

В конце Катилий обещал принять все возможные меры и неожиданно с намеком взглянул на присутствовавшего при разговоре Марка Аврелия.

После того как префект удалился, Тит Антонин вызвал Флавиния и потребовал послать гонца к управляющему гладиаторской школы в Лавинии Публию Осторию с приказанием немедленно прибыть в столицу с отрядом хорошо вооруженных бойцов.

– Успеть к вечеру, – добавил императору. – Ступай. – Затем обратился к наследнику: – Свяжись с Лупой. Пусть выделит своих людей для патрулирования городских улиц. Передай, что моим распоряжением им дозволено задерживать подозрительных лиц и в случае необходимости применять оружие. Задержанных доставлять в городской преторий. Уточни с Лупой места патрулирования его людей, и пусть они держат связь с моими гладиаторами. Префекта предупреждать не будем. Если его патрули придут на помощь, хорошо. Нет – будем разбираться.

* * *

Осторий прибыл в Рим в составе хорошо вооруженного отряда из двух десятков гладиаторов. С Храбрием, командиром пятерки выделенных бойцов, они встретились в усадьбе Лупы.

Обнялись, пошептались…

Храбрий осмотрел оружие гладиаторов и приказал заменить копья, дротики и трезубцы на малозаметное ручное оружие. Поскольку среди гладиаторов оказалось несколько даков, они помогли выбрать товарищам изогнутые наружу дакийские мечи, которые можно было спрятать на спине, а также длинные кинжалы, напоминавшие серпы. Также были отобраны умелые лучники, прятавшие небольшие испанские луки под плащами. Кто-то поинтересовался: сети использовать можно?

Храбрий кивнул, затем объяснил, что тени не так страшны, как ими пугают. Не обращайте внимания на их устрашающие вопли и крики. Они все люди, по крайней мере те, с кем ему приходилось сталкиваться. Главное, не терять голову и постараться сблизиться с призраком. Если встретится гигант, облаченный в сгусток тьмы, его следует доставать из луков.

– Главное, не поддаваться панике.

– А что, – спросил один из гладиаторов, – будет паника? Мы рассчитывали на восторженные крики спасенных римских красоток, на их бескорыстную благодарность, на овации публики.

– Будет паника, – успокоил его Храбрий. – Будут и крики. Римские красавицы тоже будут…

Все засмеялись.

Ближе к вечеру отряд пересек мост через Тибр и, минуя форум, вышел к амфитеатру Флавиев (Колизею) и баням Тита. До Виминальского холма и Эсквилина добрались уже в темноте. Разделились надвое и двинулись вверх по Субуре и Кипрской улице.

К тому часу город словно вымер.

Осторий отметил, если возле форума и Палатина было тесно от вигилов из городских полицейских когорт – стражники разве что себе на хвост не наступали, – то чем дальше в жилые кварталы, патрули встречались все реже и реже.

Улицы набухали зловещими предчувствиями, тишину нарушало лишь журчание воды в канавках, по которым спускали нечистоты. Неожиданно неподалеку раздался истошный крик.

Гладиаторы бросились в узкий, извилистый проулок и выбежали на площадь, к которой сходились несколько улиц. Посреди площади возвышалась статуя Геркулеса, убивающего палицей двуглавого пса Орфа. За статуей располагался небольшой храм в честь героя. На его ступенях в жаровнях, установленных на треножниках, пылали угли. Возле памятника на коленях стоял запоздавший путник, несколько едва угадываемых бесформенных призраков держали его за руки.

Гладиаторы бросились к прохожему. Державшие за руки мрачные создания отпрянули и начали отступать за памятник, и тут же за спиной отсвечивающего мраморной белизной Геркулеса стало разрастаться гигантское бесформенное облако, гасившее редкие звезды, испуганно заглядывавшие в неширокий прогал, образованный площадью.

Низкорослые тени истошно закричали, их поддержал зловещий басовитый надрывный вой.

Гладиаторы отпрянули.

Храбрий обнажил меч и, приказав лучникам обстрелять возвышавшееся над памятником облако, бросился на помощь путнику.

Видно, стрелы угодили в цель. Зловещий вой внезапно оборвался, послышался надрывный болезненный стон, который издает раненое животное.

Гладиаторы бросились в атаку, тени бросились наутек. Облачный призрак неожиданно скомкался и поспешно скрылся за углом храма. Храбрий бросился за ним. В руки гладиаторов попал один-единственный нападавший. Когда с его головы сдернули капюшон, он оказался обычным негодяем.

Посланный за подмогой гладиатор, вернувшись, передал ответ начальника ближайшей центурии вигилов, чтобы «разбирались сами», у него, мол, и своих забот хватает, затем объяснил «гражданину», что его бойцы так далеко не ходят. Нет команды…

Пришлось самим доставлять захваченного преступника в городскую префектуру. К удивлению Остория, эдил, дежуривший в ту ночь, не обратил никакого внимания на бандита. Более того, он даже попытался задержать Остория. Заявил, что разгуливать по городу с оружием имеют право только бойцы его когорт, что это распоряжение самого префекта, а на всяких содержателей гладиаторских школ ему наплевать.

Осторий осторожно взял его за плечо, с силой стиснул и предупредил, что у него тоже приказ. Самого императора – «навести на улицах порядок, для чего задерживать преступников, при необходимости применять оружие, а тем, кто способствует разгулу посягательств на жизнь и кошельки граждан, напомнить о их обязанностях», – так что спорить с ним, с управляющим императорской школой гладиаторов, будет «себе дороже».

То-то удивился Осторий, когда чиновник, сплюнув, заявил, что у него «свое начальство» и слушать всяких «управляющих» ему недосуг. Правда, бойцов Остория он приказал отпустить, а захваченного бандита запереть в карцер.

Там же в начале Субуры гладиаторов нагнал Храбрий.

На вопросительный взгляд Остория развел руками.

– Ушел, гад! Растворился во тьме где-то возле храма Юноны Светоносной.

– Поищи его логово, Храбрий. Может, дать тебе в подмогу пару моих храбрецов?

– Не стоит привлекать внимание. Я его знаю, этот огрызок тьмы очень хитер. Мне приходилось с ним встречаться.

Утром Флавиний, явившись в префектуру, обнаружил, что всех задержанных подозрительных лиц чиновник приказал выпустить.

– Так распорядился префект, – развел руками магистрат.

– Ты допросил их? – поинтересовался Флавиний.

– Зачем? Неужели ты предлагаешь мне руководствоваться не словами моего начальника, а какого-то ублюдка-ланисты! У меня на руках четкий приказ – «сохранять спокойствие в городе» и «не ввязываться ни в какие переделки».

* * *

Когда император услышал о результатах ночного рейда, он приказал вызвать наследника, а Бебию Лонгу передать, чтобы тот сегодня же – немедленно!! – отправлялся в Испанию за Присцианом.

Оставшись с наследником наедине, Тит положил руку на плечо семнадцатилетнего юноши.

Заглянул в глаза:

– Как только Бебий привезет Присциана, тебе придется откровенно поговорить с Катилием Севером. Это выходит за всякие рамки. Понимаю, это трудно, ведь Катилий был твоим воспитателем и, по твоим словам, достойно исполнял обязанности.

Марк погладил подбородок, потом с горечью признался:

– Понять не могу, как он отважился? Зачем доверился Аттиану?

– Да, это интересный вопрос, но я не о том. Ты представитель высшей власти и веди себя как достойный наследник Адриана. Ничего личного, все для пользы дела! Никаких сантиментов, увещеваний, воспоминаний. Ты должен добиться от него откровенного признания. Он должен рассказать все, что знает о заговоре. Я понимаю, это трудно…

– Я справлюсь, отец… – ответил Марк Аврелий. – Я исполню долг, возложенный на меня Адрианом. Ты воспитал меня…

Тит Антонин перебил его:

– Марк, не говори красиво. Постарайся довести до разума Катилия, что добро злом не исправишь, и то, чему он поддался, недостойно гражданина.

Глава 3

За весь путь до Тарракона вот о чем ни разу не пожалел Бебий Корнелий Лонг – о том, что ввязался в эту историю с Храбрием и Атизией.

Казалось, пустяк – надавить на Секста Барбара, напомнить о его обещании во всем помогать посланцу императора, но мысль о возможности – необходимости! – соединить влюбленных согревала душу. Ему чудилось, что помощь в таком немудреном деле как бы уравновешивает его соучастие в жестоких – государственных! – интригах, в которых никогда и ни к кому нельзя испытывать жалость. Пусть он угодил в эту западню не по своей воле, пусть исполнение долга превыше всего, пусть безопасность многих стоила жизни прощелыги Присциана, ввязавшегося в эту паскудную историю и собственной рукой подписавшего себе смертный приговор, и тем не менее…

…Наступит день, и он объявит Присциану: тебе предписано отравить себя или, если струсишь, мне придется погубить тебя мечом. Потом мне же придется выступить свидетелем, будто изменник скончался от апоплексического удара!

Никакие отговорки, что все законно, что во имя благоденствия Рима так и надо поступать с изменниками, не спасали Бебия от несвоевременных сомнений. В который раз, уже не стесняясь, в противовес выутюженным философским истинам он повторял: «…Спаси и сохрани, спаси и сохрани».

За что ему этот жребий? Да, Присциан горлохват, развратник и сволочь, но ведь человек.

Ровня…

Они встречались в Риме…

«…Избавь от греха, ведь ты же всемогущ, как утверждает Эвтерм!..»

Всю жизнь смеялся над этими занудными заклинаниями, а как только приперло, вспомнил…

Он знал Антонина, знал Марка и не мог позволить себе выглядеть в их глазах «тюфяком», чурающимся ответственности, плюющим на благоденствие подданных, на политику «мягкой силы», провозглашенную Траяном, требовавшим от подданных сегодня стать лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня. Этот путь в царство Разума открывал захватывающие перспективы. Он всем сердцем, всей душой желал, чтобы состоялась земная благодать. Пусть все люди станут как братья. Смущало только бессознательное и мощное нежелание лишать жизни своего ближнего.

Но ведь другого пути нет и быть не может! Он не может бросить в беде лучших из всех известных ему правителей.

Другое дело Храбрий и Атизия. Душа пела, вспоминая о них.

Почему? Ответь, распятый?

Это напоминание являлось как бы отдушиной – ведь нужна человеку хотя бы какая-нибудь отдушина! Вспоминался Храбрий и его дрогнувший голос, когда при прощании Бебий упомянул, что помнит насчет Атизии.

Он сказал: «Благодарю, господин!»

Удивительно, но никаких препятствий со стороны наместника Бебий не встретил. Грубоватый Сект принял Лонга со всеми подобающим почестями, как обычно встречают магистрата, причисленного к «кружку друзей царя». У Бебия такой прием вызвал неподдельное изумление: как, когда и каким образом Секст Барбар проведал, что Лонг вошел в фавор?

Секст Барбар засмеялся:

– Что, понравилась красотка? Они здесь, в Испании, все симпатяшки. Я не возражаю.

Отпуск Атизии на волю был совершен без всяких формальностей, «домашним способом». Сект в присутствии свидетелей уведомил Атизию per epistolam (письмом), что она «свободна». Свидетели заверили акт своими подписями, на девушку напялили фригийский колпак – «символ свободы», и Филомуз проводил перепуганную девушку на императорскую галеру Присциана в компании с чревовещателем, оказавшимся редким любителем крепкого вина, доставили на галеру перед самым отплытием, за полночь. Там Присциан и чревовещатель продолжили застолье.

Когда бывшего легата поместили в каюту, он неожиданно трезвым голосом поинтересовался у Бебия:

– Везешь на казнь?

Бебий не удержался и слукавил, за что потом долго проклинал себя.

– Как будешь вести себя. Выложишь все без утайки, возможно, тебе сохранят жизнь.

– Ага, сохранят, – засмеялся Присциан.

В последнюю очередь на галеру доставили гонца, сообщившего о разгроме Урбика.

С гонцом Бебий поговорил отдельно. Тот сначала запирался – утверждал, что прибыл точно из Британии. Вел себя дерзко, угрожал. Пришлось пригрозить ему раскаленными на жаровне щипцами. Когда понял, что с ним не шутят, стал сговорчивее и сослался на своего хозяина, городского префекта Катилия Юлия Севера.

Услышав это имя, Бебий едва сумел скрыть изумление.

…Вместе с воспитателем они с Марком гуляли по городу, посещали сады, где Катилий показывал им замечательные памятники, посвященные римским героям. На их примере Катилий наставлял юнцов в добродетелях.

И на тебе!

Бебий в деталях расспросил гонца, кто распорядился отправить его в Испанию, откуда он выехал, как миновал заставы. Выяснилось, что мчался он из Рима через Массилию. То, что он должен был объявить в Испании, выучил наизусть. Присциану же должен был передать письмо.

– …Очень важное письмо. Не знаю от кого. В случае опасности первым делом я должен был его уничтожить.

Бебий ознакомился с посланием. Оно было от Аттиана и полностью выдавало старого сенатора в заговоре. Там также были имена, к которым Присциан мог обратиться в случае надобности.

Теперь можно было принимать самые решительные меры к заговорщикам. Как конкретно Антонин Пий решил подавить заговор, он не знал, но состояние Марка представлял отчетливо. Катакомбы римской власти чем дальше, тем чувствительнее затягивали его лучшего друга, который все меньше становился другом и все более цезарем. На этот путь неотвратимо сворачивал и он.

Тогда к чему было увлекаться высшим, когда низшее властно подчиняло его себе.

Голова трещала от сомнений.

* * *

Бебий вернулся в Рим в десятый день майских ид (25 мая).

К тому моменту Люпусиан дал согласие освободить Храбрия с условием, что тот будет по-прежнему служить ему. С Атизией он встретился в доме Лонгов, оттуда, поблагодарив Бебия, они отправились на съемную квартиру.

Вечером Бебий пришел к Эвтерму и выложил все, что наболело за время поездки в Испанию, потом спросил, как унять досаду на самого себя.

Как, оставаясь наедине с собой, чувствовать себя человеком?

Эвтерм, состарившийся, подкашливающий, посоветовал ему поговорить с местным епископом.

– Может, он подскажет что-то разумное, ведь ты любишь обращаться к Разуму за советом, а тут, видишь, не помогает. Я советую тебе укрепиться в вере, тогда и мне будет легче уйти из жизни. Я знаю тебя, Бебий, у тебя незамутненная душа, ты скорбишь – светло скорбишь, так что отважься. Прими крест, а-а?..

Бебий досадливо махнул рукой.

– Не торопись, – попросил Эвтерм. – Хочешь, я подсоблю тебе? Открой душу, а-а?

Бебий вышел.

Глава 4

На следующий день, когда император и наследник остались одни, Антонин предупредил:

– Дальше тянуть нельзя! Ты ознакомился с показаниями гонца?

Марк Аврелий кивнул. Он был мрачен.

Тит положил руку на ему плечо:

– Тебе уже семнадцать, и ты обязан исполнить свой долг. Теперь самый удобный момент поговорить с префектом. Марк, это трудно.

Наследник с горечью признался:

– Понять не могу, как он отважился?.. Ради чего? Почему доверился Аттиану?..

– Да, это важный вопрос, но я не о том. Ты представитель высшей власти и веди себя так, чтобы на небесах никто не смог упрекнуть его, что ошибся в выборе. Ничего личного, все для пользы дела! Никаких сантиментов, увещеваний, воспоминаний к Катилию не применять! Ты должен заставить его быть откровенным. Пусть расскажет все, что знает о заговоре.

– Я справлюсь, отец, – ответил Марк. – Я выполню долг, возложенный на меня Адрианом. Ты воспитал меня…

Тит Антонин перебил его:

– Марк, не говори красиво. Если он расскажет все, что знает и даст обязательство сотрудничать с властью, мы будем более чем снисходительны. Только не вздумай что-то обещать ему.

– Но… – и после паузы: – Понял, государь.

* * *

Катилия Севера вызвали во дворец к вечеру, когда город, тонувший в наползавшей с востока, всепоглощающей Тьме, все отчетливее замирал от страха.

Марк встретил бывшего наставника доброжелательно. Рассказал, что всегда рад человеку, не жалевшему ни сил, ни времени, чтобы внушить ему тягу к возвышенному и пренебрежение к порокам.

Мрачновато выглядевший префект немного расслабился и не без вздоха признал, что это были «золотые денечки».

– Ты был очень любознательный мальчик. Теперь вырос, окреп. Боюсь, Тит Антонин недооценивает тебя.

Марк прервал префекта:

– Об императоре мы поговорим позже, а пока я хотел бы услышать, какие меры были приняты для успокоения встревоженных горожан. Что сделала префектура для пресечения зловещих слухов? Как твои люди обеспечивают общественный порядок в ночное время?

Север начал перечислять дополнительные когорты, высланные в помощь несущим караульную службу вигилам, где расставлены добавочные посты…

– Сколько преступников задержано? – перебил Марк.

Префект города задумался:

– Я точно не помню…

– А как насчет вожака преступной шайки, изображающего из себя посланца вселенской тени?

– Ты о чем?

– Почему твой квестор отпустил задержанных Осторием преступников? Он сослался на твой приказ «не ввязываться ни в какие переделки».

– Что, Флавиний настучал? – возмутился префект. – Марк…

– Не называй меня Марком, – оборвал его наследник. – Мой титул тебе известен, и прошу исходить из сложившейся субординации. Ты – префект города, я – цезарь и остаюсь им до той самой минуты, пока ты не сообщишь во всех подробностях, какие меры были предприняты для поимки государственного преступника Сацердаты и его прихвостней.

Префект оторопел.

Марк прежним тоном продолжил:

– Катилий, у нас сложилось мнение, что ты пренебрегаешь своими обязанностями. Возможно, ты устал и утратил прежнюю хватку?

– Марк… цезарь, я…

Марк вновь невозмутимо и холодно прервал его:

– Тем более недопустимо перебивать цезаря, префект! На первый раз я прощаю тебя. Итак, если ты полон сил, в чем причина вызывающего пренебрежения, с которым ты и твои подчиненные ведут себя с людьми императора? Твой квестор позволил себе выгнать из префектуры доверенного человека принцепса, выгнать с позором. Завтра же его уволить. Ты понял?

– Цезарь, он был отличным центурионом…

– Возможно. Скажи, это ты отдал приказ «не ввязываться в переделки»?

– Я совсем другое имел в виду.

– Да или нет?!

– Я отдал приказ сохранять спокойствие в городе…

– Не ввязываясь в решительное противодействие преступникам? Довольно странный способ обеспечить спокойствие в городе, не находишь? Возможно, причина в чем-то другом? Может, дело в том, что ты слишком доверился своим друзьям в сенате, которые нашептывают тебе неуместные и, главное, несвоевременные мысли – зачем, мол, спешить с исполнением своих обязанностей, если вопрос о смене власти со всей очевидностью будет решен до майских Лемурий?

Катилий ошеломленно молчал.

Марк прошелся по залу, сел и не предложил сесть префекту.

– Я жду, – напомнил Марк.

– Я не понимаю, цезарь, что ты хочешь от меня? В мои обязанности входит соблюдение порядка в городе, и я прикладываю все силы, чтобы достойно исполнить их.

Он нервно шагнул ближе.

– Цезарь, я хотел поговорить о другом – о том, что ждет тебя и всех нас в будущем. Вспомни, я всегда учил тебя – долг превыше всего…

– Давай обойдемся без нравоучений, префект! Они портят мои прежние впечатления о тебе. Помнится, ты всегда убеждал, что Рим слишком грандиозен и всеобъемлющ, чтобы мы могли позволить себе внутренний разлад, мятежи, тем более гражданскую войну.

– Я и сейчас утверждаю это!

Он встал и решительно приблизился к префекту. Ткнул в него указательным пальцем:

– Тогда почему ты допустил бесчинства так называемых «огнедышащих теней»? Почему не принял решительные меры для поиска негодяев, пытающихся погреть руки на разгуле преступных элементов? Почему твой квестор отпустил свидетеля? Более того, заведомого преступника! Вместо того чтобы допросить его со всей строгостью, он сослался на твой приказ? Неужели те же друзья посоветовали вести себя пренебрежительно – мол, все равно «тюфяку» скоро конец, зачем стараться. Ты снюхался не с теми друзьями, префект. Они приведут тебя к гибели.

– Это слишком серьезное обвинение, чтобы выслушивать его из твоих уст. Марк, я хочу спасти тебя. Ты находишься в страшной опасности…

– Вот как?

– Я пришел спасти тебя от этого слабовольного зануды, вымученного ночными кошмарами Адриана. Он строит козни против тебя! Такой расклад, который сложился в высшей власти, не может закончиться ни чем иным, как твоей смертью.

– Замолчи, или я не смогу ничем помочь тебе! Ты на своей шее испытаешь, так ли нерешителен Антонин. Итак… – он вернулся и сел в кресло, – ты настаиваешь, что заговор существует и он направлен против меня? Приведи факты.

– Пока фактов нет. Он действует осторожно, прикрываясь нелепыми законами о якобы «благожелательной» силе. Под тенью добрых намерений, чтобы все поверили в его верность законам, установленным прежним императором.

– Что же плохого в законах Адриана?

Катилий не смог сдержать раздражение.

– Зачем давать поблажки рабам? Кто распорядился, чтобы наказание господином своего раба, пусть даже и до смерти, должно приравниваться к обыкновенному убийству? Кто допустил, чтобы рабы, искавшие убежища в храмах, у статуй императора от гнева своих господ, не возвращались к прежним хозяевам? Дело дошло до того, что обвиняемые не должны рассматриваться как виновные до окончания судебного процесса. Это теперь он называет милосердием?! Или, например, закон наследования, в который теперь включено рассмотрение пожеланий дочери на выбор супруга. Мы верили, что он одумается, но мы ошиблись.

Мы верим в тебя, Марк. Ты не позволишь пришлым чужакам и сыновьям рабов захватить власть. Мы верим, что ты продолжишь линию Траяна и восстановишь справедливость, которая всегда спасала Рим.

– Значит, вот что вас не устраивает? Политика «благожелательной силы», которой придерживался Траян?

– Он другое имел в виду!..

– И ты берешься судить о том, что имел в виду великий Траян?! Ты – а не император! – Марк Аврелий даже привстал, потом неожиданно успокоился и сел. – Однако зачем удаляться в политические дебри. Ты нарушил присягу, и я до сих пор не могу понять – зачем?

– Мы решили спасти тебя, Марк! Ты – наша надежда…

Марк задумался – вид у него стал совсем грустный.

– Значит, твоих друзей заботит исключительно мое благополучие? Кто подсказал тебе эту гнилую идею? Кто эти «друзья»?

Катилий уже не мог сдержать раздражения:

– К чему ты клонишь, цезарь? Ты требуешь, чтобы я поступился узами дружбы и рассказал об истинных патриотах Рима, которым не безразлична его судьба. Я никогда не был предателем!..

– А как насчет присяги императору?

– Я всегда строго выполнял его указания…

Марк встал и подошел к окну, из которого открывался вид на внутренний дворик, где возле одной из колонн стояли двое. Один из них был в кандалах, другой – преторианский гвардеец из стражи дворца.

Он подозвал префекта:

– Подойди сюда. Взгляни на того человека. – Он указал на задержанного. – Не твой ли это гонец, которого ты послал к Присциану.

Катилий, приблизившийся к окну, отпрянул, судорожно вскинул руки.

– Тебя неправильно информировали! Я знаю, кто это сделал и кому это на руку.

– Кому же?

– Тому, кто даже в минуты кризиса готов на все, чтобы только удержать в руках верховную власть. Прикидываясь незлобивым и нерешительным, он и тебя пытается сделать бездумным заложником своих потаенных замыслов. У него нет ни стоящей мысли, ни настоящей энергии. Его так называемая склонность к согласию не доведет Рим до добра.

– В какие «минуты кризиса»? Ты договаривай, префект, иначе я буду вынужден отстранить тебя от должности за оскорбление императора. Надеюсь, ты не забыл, чем грозит преступнику закон об оскорблении величества?

Катилий заметно побледнел. Не таким он представлял себе разговор с наследником, на котором решительно настаивал Аттиан. Сенатор авторитетно, не допуская сомнений заявил, что дело сделано и с известием о разгроме Урбика Рим восстанет, и к тому моменту следует заручиться поддержкой цезаря. Это обязательное условие…

Молча взирая на своего раба, посланного в Испанию в Присциану, Катилий вытер пот со лба.

…Аттиан еще напомнил: «Надо поторопиться, Катилий! Все должно быть закончено до начала Лемурий – праздника в честь мертвых».

Марк прошелся по комнате.

Катилий, отставая на полшага, неотрывно следовал за ним. Он не верил своим глазам – этот малыш, в мальчишестве такой покладистый и доверчивый, которого за уши надо было оттаскивать от книг, вдруг превратился в долговязого, невозмутимого, с холодными глазами юнца, набравшегося дерзости обвинять своего воспитателя в измене.

Катилий предполагал, что без выяснения отношений не обойтись – будут страсти, выкрики, уговоры, возможно, слезы, но чтобы так, разгуливая по залу, тихим голосом, презрительным тоном, с предъявлением свидетеля.

Страх вполз в сердце, а цезарь между тем продолжил:

– Либо ты выкладываешь все, что знаешь о своих друзьях и их гнусных угрозах, либо тебя отведут во внутреннюю тюрьму, и там ты выложишь все. Если не добровольно, так под пытками. Марк Корнелий Присциан поможет тебе.

Корнелий отшатнулся.

– Разве легат здесь? Он же должен быть в Испании, ждать…

Префект прикусил язык.

Марк замер. Потом, заметно помрачневший, вернулся в кресло и упавшим, чуть дрожащим голос произнес:

– Ты выдал себя, Катилий, и это самый страшный удар, который я испытал в жизни. Наставник, с такой помпой воспевавший приверженность к исполнению долга, оказался подлым изменником. Ты, который рассказывал мне о Регуле Марке Атилии, подвергшемся страшной казни в Карфагене[43].

…Ты, который поведал мне о Сцеволе, бесстрашно положившим руку в огонь, чтобы доказать стойкость римского духа;

…Ты, восторгавшийся выдержкой и стойкостью Цезаря, сумевшим взять Ализию, находясь в окружении врагов. Не надо! – Марк выставил руку, словно отвергая всякие оправдания, – употреблять высоких слов, призывов и напоминаний, не надо слез в голосе. Ты выдал себя… Ты примкнул к банде заговорщиков, из корыстных побуждений собирающихся разрушить государство.

Марк Аврелий решительно встал и подошел к столу, на котором лежали какие-то бумаги.

– Здесь, – он указал на стол, – собраны неопровержимые доказательства твоей вины. Всего этого вполне достаточно, чтобы сенат постановил зверским образом лишить тебя и твоих сыновей жизни, а жену и дочерей отправить в ссылку.

– Ты не посмеешь!.. – закричал префект.

– Ты же посмел!

– Но я же… в твоих интересах! Как же тогда призывы к благожелательной и поощряющей добродетели силе, которыми так долго пичкала нас высшая власть?

– Ты о чем, Катилий? Эти призывы не распространяются на таких, как ты.

– Почему?

– Потому что ты всегда горячо, всей душой поддерживал эту политику. Как оказалось, только на словах. Ты всегда знал, что представляет собой Аттиан, подло умертвивший лучших полководцев Рима.

Катилий не сдержался – закричал:

– Убить их ему было приказано Адрианом, спутавшимся с мерзким гречонком!

– Ты же отказался, когда Плотина предложила тебе «уладить этот вопрос».

– Я не дурак!

– А теперь счел себя умным! Решил – пора?! Позабочусь о Марке… а там видно будет. Почему бы самому не стать правителем, прикрываясь мной как ширмой? Сознайся, ты именно это имел в виду, когда только что громогласно предупреждал меня об опасности. Удивляюсь, как ты не побоялся поддаться гнусным страстям в угоду мелкому тщеславию и зависти. Ты завидовал Антонину, которого прежний император выбрал в наследники.

– Нет, это не так! Я искренне хотел помочь тебе.

– Не лги! Зная Аттиана, ты не мог довериться ему. Как тебе в голову пришло связать свою судьбу и судьбу своей семьи с этим средоточием коварства.

Марк усмехнулся:

– Чтобы внести ясность, хочу показать тебе записи, сделанные отцом Бебия Корнелия Лонга после разговора с Аттианом.

Читай вот здесь.

«…Ларций спросил, неужели надо было так подло расправляться с полководцами, и, хотя он не ладил с Адрианом, ему трудно поверить, чтобы тот поступил так необдуманно, лишив Рим выдающихся военачальников. Им тоже нашлось бы дело, в любом случае держать их на привязи было куда более полезно для государства, чем убийство.

…знаешь, что ответил Аттиан. Он заявил – может быть, но нам какая от этого выгода? Если с Адрианом что-то случится и кто-то из этой своры придет к власти, тогда нам с тобой крышка».

Катилий, ты знал об этом?

– Нет, Марк!!

– Не лги! Если не знал, то догадывался. Я помню твою настороженность, которую ты испытывал в отношении Аттиана.

– Это дела давно минувших дней…

– Нет, префект, это самое жгучее сегодня.

Цезарь сделал паузу, длинную, усилившую страх, все сильнее сжимавший сердце префекта…

– Послушай, что Аттиан написал своему племяннику:

«…вчера Катилий Север вновь заговорил о Марке Аврелии и о том, что нам жизненно необходимо сохранить его как символ преемственности власти. Якобы Марк уже не мальчик, хотя, конечно, без опытных помощников ему не обойтись, и недостатка в них не будет.

Я постарался обернуть это дерзкое заявление в шутку, объяснив, что сначала надо добыть зверя…»

«Судьба Марка менее всего волнует меня. Особенно после того, как „тюфяка“ отправят на покой.

На вечный покой!

Только тогда встанет вопрос о судьбе наследника. Я не считаю эту проблему особенно важной. В нашей многоходовке она занимает второстепенное место. Куда более меня волнует твоя судьба, Присциан. Боги отметили тебя при рождении. Тем не менее не стоит раньше срока затрагивать эту тему – ни сейчас, ни в будущем. Молнии сверкают внезапно. Они способны ослепить всякого, кто не успел закрыть глаза.

Или отвернуться…»

Вот тебе еще одна цитата. Речь идет о начальнике сирийских легионов Квинтилии Руфе. Знаешь, на какой крючок Аттиан поймал этого сумасшедшего сумасброда?

«С твоей решимостью, с твоим вѝдением мира только ты можешь встать во главе Рима и повести его граждан к новым свершениям и подвигам».

Значит, еще один претендент на трон? А как же я, твой воспитанник? Меня, значит, побоку…

– Нет. Мы договорились с Аттианом… Ты сменишь Антонина, когда… Если с ним что-нибудь случится. Ты, Марк!!!

– И ты ему поверил? А кем же он назначит тебя?

Катилий, разбитый и раскрасневшийся, ответил с ходу:

– Регентом! До твоего совершеннолетия…

– А он что же, такой благородный, уйдет в тень?

– Нет, он возглавит «совет друзей императора».

– Кто, Аттиан?! Ты с ума сошел?! Этот «совет» не просуществует и месяца, как ты, я и все, кто так или иначе не устраивают этого негодяя, будут казнены. Зная его недюжинные фантазии, я представляю, какая смерть нас ждет.

– Он дал мне слово! Без меня он ноль. Я стану заодно и префектом претория.

Марк рассмеялся – он просто не мог сдержаться! Успокоившись, он поинтересовался у воспитателя:

– Но ведь так не бывает, Катилий! Что затмило тебе глаза? Жажда власти? Ты пошел на поводу у нелепых мечтаний? Ты поддался грызущей тебя зависти? Ты забыл, как возвысил тебя Траян?

Итак, ты расскажешь все сам или устроить тебе очную ставку с Присцианом? – Цезарь сделал паузу. – Ты сейчас напишешь все, что знаешь о заговоре, потом мы поговорим конкретно о каждом пункте.

– Я должен подумать.

– Думай здесь. Либо ты даешь показания здесь и сейчас, либо мы предаем это дело огласке, и тогда император и я ничем не сможем помочь тебе.

– Ты стал жесток, Марк.

– Если ты, Катилий, полагаешь, что все эти тайные интриги доставляют мне удовольствие, ты ошибаешься. Итак, выбирай – выйти отсюда префектом города или не выйти вовсе.

Катилий размышлял недолго.

– Хорошо, я расскажу все, что знаю. Я не вижу причин брать на себя вину Аттиана и всей его своры.

Марк предупредил:

– Гарантией твоей искренности будет исполнение приказа – за три дня отыскать логово Сацердаты, а также арест его и его банды. Твои «друзья» непременно поинтересуются, о чем ты договорился с наследником. Сообщишь им, что я не сказал «да», но и не отверг твои предложения. Также упомянешь о приказе поймать Сацердату.

– Хорошо. Но…

– Что «но»?..

– Как ты узнал? Неужели этот философствующий бабник Бебий Лонг сумел?..

– Он исполнил свой долг.

– Опасайся женщин, – менторским голосом предупредил префект.

* * *

Ознакомившись с зафиксированными писцом показаниями префекта города, Тит Антонин помрачнел.

– Катилий правильно рассудил – своя шкура дороже. Сразу после поимки Сацердаты следует собрать сенат и тихо осудить этих негодяев. Только очень тихо! Нам нельзя стирать грязное белье на виду у публики.

Марк помедлил, потом как на духу признался:

– Отец! Не могу понять Катилия! У него было все, что он мог бы пожелать, а он пустился в грязную авантюру с такими же недоумками, как и он. Они же все – бездумные рабы страстей. Какая «благожелательная» сила смогла бы переделать их? Сила закона? Авторитет власти? Палка центуриона, которой следовало бы бить их по головам? Стоило только Аттиану пощекотать их тщеславие, поманить их мечтой о власти, и они забыли обо всем. О Разуме, осторожности, страхе за свои семьи!

Он всхлипнул, замолчал.

После паузы этот мучительный вопрос заставил Марка продолжить:

– Отец, я хотел бы снять с себя бремя ответственности за них. Нет-нет, я понимаю, кто-то должен взять на себя их грехи и принудить к добродетели.

Император задумался – принялся расхаживать по залу.

Марк опомнился:

– Отец, не беспокойся, эта минута слабости пройдет. Я справлюсь. Мне просто надо побыть одному.

Император подошел к нему, положил руку на плечо:

– Ты повзрослел, сынок. У меня было два родных сына, они умерли в малолетстве. Я хотел бы, чтобы они выросли такими, как ты.

– Благодарю, отец!

– Как насчет этой женщины?

– На днях я верну Бендиту хозяину.

* * *

Префекту Северу тоже хотелось побыть одному, поразмышлять над случившимся. Растерянности не было – только горечь и опустошение.

…Хотелось прямо от форума, вот так плавно покачиваясь, в удобных носилках, которые тащили четверо громадных далматинцев, отправиться на пригородную виллу в Вейях, попариться, отдохнуть возле бассейна, полакомиться язычками фламинго, но это все были пустые мечтания. От Марка бегством не отделаешься.

Особенно от Аттиана.

…Мысленно хлестал себя по щекам, упрекал за доверчивость, за то, что, будучи начитанным человеком, пренебрег правилами философии, но более всего за то, что человек, чью подноготную он знал досконально, сумел соблазнить его, да так ловко, что можно было диву даваться.

…Но каков Марк! Ему только семнадцать, а он уже освоил менторский тон. Разговаривает бесстрастно, как глас судьбы. И с кем? Со своим воспитателем…

…Если выбирать между Аттианом и Марком, конечно, стоит держаться Марка. Он обещал – «без видимых последствий».

Можно ли ему верить?

…Аттиану ни на асс!..

…М-да, разговор предстоит непростой, с уловками. Этот интриган – мастер ставить подножки, но в этом случае… Почему бы не попробовать обвести его вокруг пальца? Пусть поможет в поисках Сацердаты. Три дня – срок небольшой.

Хотелось воздать Аттиану тем же…

…Если Аттиан изначально торговал титулом цезаря, предлагая его Присциану, или Руфу, или кому-то еще, следовательно, песенка Севера, префекта города, знатного патриция, богатого человека, спета.

В любом случае!..

Но Марк оставил ему выбор…

Высунувшись из носилок, он приказал двигаться в сторону Эсквилина.

Аттиан встретил его радушно, предложил освежиться ароматной калдой.

По давно выработанной хитроумной привычке хозяин никогда первым не интересовался, с чем пришел гость. Этим приемом он владел в совершенстве. Разговор предпочитал заводить о пустяках, о мелких хозяйственных хлопотах… Пусть посетитель сам свернет на главное, тогда Аттиан естественным образом становился судьей, советчиком, доброжелателем…

На этот раз Северу было наплевать на приемчики.

Он сразу, не присаживаясь, приступил к делу.

– Мне даны три дня на розыск Сацердаты.

– Так ищи.

– Я не знаю, где он прячется.

– Так найди и арестуй его.

Север усмехнулся, устроился в кресле, отхлебнул вкуснейшей в Риме калды и не без презрения поинтересовался:

– Ты не знаешь, где скрывается Сацердата? Смешно! Аттиан, ты затеял скверную игру.

– Марк дал согласие?

– Нет, но и не возразил. Такие дела с ходу не решаются.

Аттиан развел руками:

– Тогда и говорить не о чем. Полагаю, нам не следует рисковать. Думаю, есть смысл отложить мероприятие. Если мы не можем сделать все тихо, без шума, то и начинать не стоит.

– Значит, отложить? Разве мы так договаривались? Я обязательно добьюсь ответа.

– Вот когда добьешься, тогда и поговорим. Что для нас важнее всего? Судьба государства, не так ли? Давай будем исходить из этого постулата…

– А до той поры я могу искать логово Сацердаты?

– Конечно.

– Где оно находится?

– Не знаю, но следует поискать на той стороне Тибра.

Эта ложь решила дело.

«…На той стороне реки? Неужели?! Может, стоит поискать в Субуре? Витразин упоминал о Циспийском холме. Значит, старый плут решил направить меня на ложный след?..»

«…Этот продаст не задумываясь. И меня, и Марка, и племянника в компании с Руфом».

* * *

Как только Север покинул Аттиана, тот вызвал своего домоправителя и велел немедленно доставить к нему Сацердату.

– Но время позднее, – попытался было возразить прокуратор.

– И что?

– В городе неспокойно. На улицах орудуют тени.

– Возьми побольше охрану. Внимания к себе не привлекай.

Аттиан отвернулся и с удовольствием опустошил большой стеклянный кубок с калдой.

…Доставленному за полночь Сацердате освежающего напитка не досталось.

Разговор был короток.

– Север получил приказ за три дня отыскать тебя. Так как твое местонахождение известно слишком многим, смени логово. И учти, у тебя в запасе только три дня. Если не выполнишь, что тебе было приказано, тебя ждет жуткая смерть. Ты станешь не нужен, и я не буду прикрывать тебя. Ты все понял?

– Да, господин.

– Ступай.

* * *

В ту же ночь Храбрий, сузивший круг поисков до квартала, в котором располагалась усадьба Манилии, обнаружил странную процессию, с тыльной стороны подбиравшуюся к дому вольноотпущенницы.

Замер.

Потом осторожно приблизился, расположился в подворотне.

Кто были эти люди, столпившиеся у потайного входа, разглядеть не сумел, впрочем, сердце подтвердило – это те, кого он искал.

Взялся за ручку меча, спрятанного под плащом.

Время капало долго, нудно, будто оливковое масло, стекающее с донышка.

Наконец из дома вышли тени, и среди них огромного роста, чуть прихрамывающий призрак.

Это был он, посланец тьмы.

В этот момент кто-то подтолкнул его в спину, прошептал:

– А ну-ка, убирайся отсюда!

Храбрий моментально прикинулся пьяным, повернулся и скрылся в подворотне. Впрочем, он не унывал – логово вскрыто, и завтра же его накроют люди Остория.

Утром он узнал у домоправителя Манилии, что постояльцы покинули усадьбу.

Это была скверная новость. С другой стороны, Храбрий точно выяснил, кого следует искать.

Ватия, польстившись на кубок вина в ближайшей забегаловке, снисходительно объяснил, что главный у них Антиарх, а его помощников зовут Викс и Исфаил.

– Исфаил – это такой громадный?

– Ага, настоящий великан, вот только после поездки в Египет стал прихрамывать. Там еще одна сучка пасется. Пальчики оближешь! Правда, в последнее время я ее не видел. Видно, Антиарх сдал ее в аренду. Кому – не знаю.

– А где старикан сейчас?

Ватия пожал плечами:

– Привел его Витразин, а куда они ночью подались, мне не докладывают. Собрали вещички и тю-тю.

Храбрий насторожился:

– Ты хочешь сказать, что они ушли навсегда?

– Именно это я и хочу сказать.

…Итак, его зовут Исфаил, его хозяина Антиарх. Надо бы сообщить Осторию или Флавинию. И проследить за Витразином… Без него здесь не обошлось.

Глава 5

«На днях» растянулось и на завтра, и на послезавтра, и на послепослезавтра, как, впрочем, и обещание Севера отыскать логово Сацердаты.

Бендита рыдала не переставая. Молила сжалиться над ней и не возвращать хозяину. Просила поселить где-нибудь в городе:

…Ты же цезарь! Найди укромный уголок, где мы могли бы встречаться. Не оставляй меня!

…Позволь моему дяде посетить дворец. Он заберет и укроет меня…

На эту малость Марк согласился. Приготовил подарки. Знакомиться с дядей не пожелал. Разрешил ему доступ, о чем приказал своему спальнику Феодоту предупредить стражу.

Феодот даже рот открыл от изумления, потом спросил:

– За дядей приглядывать?

– Чем может навредить какой-то старикашка? Ну, приглядывай…

– Сообщить Флавинию?

– Как пожелаешь.

Феодот не знал, что и подумать!

Предчувствия были самые скверные. Посторонний человек в пределах тщательно охраняемого дворца и – поступай как знаешь! Это было так не похоже на Марка, отличавшегося если не мелочностью, то скрупулезным отношением к своим обязанностям. Не важно к каким – к чтению, постижению истины или выполнению требований внутреннего распорядка. Энтузиазм молодости превращал их соблюдение во что-то напоминающее ритуальную игру.

Флавиний равнодушно выслушал спальника. Поинтересовался – что известно об этом дяде?

Ответ Феодота удивил его.

– Как так «ничего»? Он проживает в Риме?

– Да.

– Как его зовут?

– Антиарх.

– И о нем ничего не известно?

– То-то и оно.

Флавиний задумался, побарабанил пальцами по столу:

– Антиарх, Антиарх!.. Где-то я слыхал это имя. Ладно, поговорю с Севером. Цезарь дал ему три дня, чтобы вымести темную нечисть с улиц Рима. А об этой сучке что-нибудь известно?

– Тоже ничего. Мне, по крайней мере.

– Хорошо. Ладно, это дело не спешное. Сам знаешь, что у нас творится. Кликуш развелось, дальше некуда, что ни утро, то новые дурные знамения. Вчера мы живьем закопали двоих в землю, но толку чуть. На улицах по-прежнему орудуют тени, что ни ночь – новые жертвы. Тут еще последняя галера с хлебом из Египта запаздывает. Город взбудоражен до предела. Того и гляди, крышку сорвет… Ладно, сообщи страже имя этого таинственного дяди. Когда он появится, тебя предупредят. Встретишь, проводишь – и до свидания!

– У меня на сердце неспокойно.

Флавиний побарабанил пальцами по столу.

– Ладно, я постараюсь разыскать Гегезипа. Этот сириец – мастак просвечивать людишек и с ходу определять, у кого и по какой причине беспокойно на сердце.

На том и расстались.

Осторий, услышав от Храбрия, что его бывший противник на арене Витразин пристроил Антиарха у Манилии, заметно повеселел.

– Он же помог им скрыться, – торопливо добавил Храбрий.

– Все равно, он что-то должен знать. Этого я быстро растрясу, выложит все. Он всегда был труслив. Сам-то как?

– Перебрался с Атизией на съемную квартиру. Сыграли свадьбу. Был Бебий Лонг, из твоих Сегимунд. Ты отсутствовал в городе, а то и тебя пригласил бы…

– Ладно, сочтемся…

* * *

Дядя явился на следующий день. С ним был мальчик лет тринадцати.

Преторианец из дворцовой стражи провел их в сады Адониса, откуда можно было попасть в подсобные помещения дворца Флавиев и оттуда по служебной галерее на половину цезаря.

Феодот встретил гостей у входного портика.

Старикашка выглядел вполне безобидно, мальчишка тоже, правда, лицо у него было какое-то изношенное, не по-детски обмякшее.

– Следуйте за мной, – приказал спальник.

Он привел их в дальний закуток, где в анфиладе трех комнат со сводчатым потолком и двумя узкими окошками, затянутыми слюдой, располагалась Бендита. В помещении было сумрачно, размытые тени едва угадывались на выложенном каменными плитками полу.

При виде дядюшки женщина расплакалась.

Феодот, немного успокоившийся при виде безобидного старика и малолетнего брата Бендиты, счел возможным оставить их одних. Предупредил, чтобы до полудня они покинули дворец.

Старик схватился за голову – как ты жесток, добрый человек! Как бессердечен!.. Какие обязанности исполняешь?

– Спальник.

– И ты, дарующий отдых, гонишь нас на улицу, как каких-то бродяг! Или ты забыл, как моя племянница изо всех сил ублажала цезаря, одаривала его неземными ласками! Видишь, как она страдает. Смилуйся и позволь ей проститься с цезарем, иначе я не отвечаю за ее жизнь.

– С цезарем она уже простилась. Старик, будь благоразумен – не навязывайся и не требуй больше того, что она получила. Нам сейчас не до сантиментов. Слыхал, наверное, что в городе творится. Последняя галера с хлебом из Египта запаздывает.

Старик принялся хлестать себя по щекам:

– Вот несчастье так несчастье! Что же теперь с нами будет! На что будем жить! Умоляю, напомни господину, что надо быть щедрее. Мало того, что моя племянница умрет от тоски, так еще она может погибнуть от голода.

– Оказывается, ты редкий сквалыга, старик! – засмеялся Феодот. – Решил заработать по-крупному?

– Ты скверно думаешь обо мне, спальник! – дрожащим голосом простонал старик. – Больше всего меня заботит судьба Бендиты.

– Ладно, оставайтесь до вечера, – согласился Феодот.

Сердце у него успокоилось – что можно ждать от этого хлипкого старикашки, решившего не упускать счастливый случай. Не каждый день такому прохвосту удается словить золотую птицу.

– Умоляю тебя, добрый человек! Передай наследнику, что эта женщина, не увидевшись с ним, помрет с горя. Хотелось бы взглянуть и на императора. Слава о его божественных добродетелях разнеслась по всему свету. Пусть на прощание благословит мою племянницу. Его благословение сулит удачу.

– А ты хваткий старикашка! – засмеялся Феодот.

В следующее мгновение тень старика каким-то странным образом потемнела, обрела четкие контуры. Спальник уставился на нее, соображая, как это могло быть?

…Света в комнате вроде не прибавилось?..

Он поднял голову, вопросительно глянул на старика. Неожиданно Антиарх овладел его взглядом и, не делая паузу, настойчиво потребовал:

– Передай!

Феодот почувствовал легкое головокружение, однако сумел отвести взгляд. Он перевел дух и неожиданно согласился:

– Ладно, передам.

* * *

Далее все происходило легко и весело.

Феодот с удивительной бесцеремонностью и пренебрежением к сословным предрассудкам, пританцовывая, прошел сквозь императорские покои, скорым шагом миновал канцелярию-преторий, в котором работало несколько разинувших рты вольноотпущенников, приблизился к двустворчатой двери, ведущей в зал, в котором Антонин Пий беседовал с Марком и Бебием, – приоткрыл одну из створок и, сам не ожидая от себя такой смелости, заглянул внутрь.

– Тебе чего? – спросил император, обратив внимание на раба, посмевшего без вызова сунуть голову в его кабинет.

Только тогда Феодота отпустило, и, перепуганный до смерти, он едва вымолвил:

– Господин!..

Марк Аврелий, ошеломленный внезапным появлением спальника, его неподвластным разуму безрассудством, направился к нему.

– Ты что, с ума сошел!!

– Господин! – срывающимся голосом выкрикнул Феодот. – Пришел дядя…

– Какой дядя?

– Бендиты…

– Ну и что?

– Он просит, чтобы ты простил Бендиту, если что не так… Просит о личной встрече.

– Ты лишился рассудка, Феодот? Какой дядя! Какое прощение! Какая встреча!

– Я позволил им остаться до вечера…

– Ладно, скажи, пусть остаются. Я, может, загляну на прощание.

Спальник осторожно затворил за собой дверь.

– Что там? – поинтересовался Тит.

Марк Аврелий в расстроенных чувствах признался:

– Явился дядя… этой женщины. Просит, чтобы я еще раз простился с ней, а то она плачет.

Тит Антонин засмеялся:

– Плачет? Да-а, это уважительная причина! Впрочем, я бы тоже заплакал, прощаясь с таким молодцом, как ты. Я хотел бы взглянуть на нее. Придержи Феодота…

Он обратился к Лонгу:

– Итак, Бебий, ты все понял. В случае, если завтра не будет галеры из Египта, прикажешь открыть мои личные склады и с помощью городских фрументариев начнешь выдавать зерно, предназначенное для плебса. Без задержек и бюрократического произвола. Строго по спискам! Пресекай всякого рода наезды, которые очень любят представители богатых городских кварталов. Запомни – строго по списку и по очередности.

Бебий молча поклонился.

Император повернулся к Марку:

– А теперь пойдем посмотрим на твою раскрасавицу. Лонг, пойдем с нами.

* * *

Следуя за Феодотом, они добрались до обшарпанной лестницы, по которой спустились в галерею, окружавшую внутренний дворик. Там, возле фонтана, изображающего Геракла, расплескивающего воду, обнаружили Луция Вера в компании с каким-то незнакомым мальчишкой, бурно обсуждавшими победу «зеленых» в последних забегах на ипподроме. Оказалось, оба являлись страстными поклонниками этого клуба.

Отрываться от этого увлекательного занятия они не захотели. Луций даже рукой махнул – отвяжитесь! Император, пребывавший в отличном расположении духа, молча указал на них – вот сорванцы! Дальше, пройдя служебным портиком, добрались до комнат, которые занимала женщина, вскружившая голову Марку.

Вошли не постучавшись.

Феодот окинул взглядом Бендиту, затем обратил внимание на старика. Лицо у того неестественно вытянулось – по-видимому, он узнал императора, чьи скульптурные изображения переполняли город.

Внезапно в комнате вспыхнули висевшие на стене факелы, и в их колеблющемся свете тень старика, при появлении императора уменьшившаяся до размером коврика под ногами, ожила, начала выдвигаться в направлении императора.

Сам Антиарх, по-кошачьи грациозно поднявшись со стула, небрежно поклонился, затем резко выпрямился. Глаза его необыкновенно расширились, в них вспыхнули адские огоньки. Он подобострастно подкрался к императору и громким пронзительным голосом членораздельно выговорил:

– В Египте восстание! Взбунтовались буколы! Хлеба не будет!..

Лицо у императора вытянулось. Его глаза тоже неестественно расширились, закатились.

Он замер…

Феодот, почувствовавший одолевающий его ужас, через силу попытался заслонить императора, однако и его члены сжал столбняк.

Марк Аврелий внезапно повалился на пол.

Бебий, ошеломленный встречей с погибшей на его глазах Пантеей, шагнул было к ней, однако секундой позже его тоже одолело бессилие. Он замер с изломанной гримасой на лице.

Император со счастливой улыбкой на лице неожиданно осел и, потеряв сознание, упал на спину. Его голова звучно ударилась о каменную плитку на полу.

Старик, на мгновение отвлекшийся на сопровождавших Тита людей, змеино улыбаясь, приблизился к Антонину. Его тень распространилась до уровня груди императора.

Неожиданно за дверью послышались выкрики, топот, удары. Следом створки с грохотом распахнулась, и в комнату вбежал Флавиний.

Увидев недоброе, он попытался поднять шум, однако старик, отведя взгляд от императора, уперся в него взглядом. Вольноотпущенник на мгновение замешкался, замотал головой, потом опустил голову и, с трудом справляясь со страхом, нагоняемым препятствующей ему силой, поспешил к императору.

…Лицо Антиарха испуганно исказилось, тень ужалась до черного пятна и вползла под плащ хозяина. Зрачки приняли прежние размеры. Он стремительно бросился к дверям. За ним, задрав тунику до середины бедер, припустилась Бендита.

Выбежав в канцелярию, они помчались к лестнице. Вприпрыжку спустились во внутренний дворик. Здесь возле фонтана обнаружили игравших в камешки Викса и Луция.

– Викс, надо сматываться! – повысил голос старик.

– Как?

– Как хочешь, иначе…

Луций поинтересовался:

– Вы на бегá?

– Да, – ответил старик, – на ипподром. Очень спешим.

– Ха, – заявил Луций, – я знаю короткий путь, там и стражи-то нет. Один раздолбай у порога.

– Проведешь? – спросил старик.

– Раз плюнуть! Уж как мне надоели эти преторианцы!..

– Хороший мальчик, – похвалил старик и погладил его по голове. – Как тебя зовут?

– Я – Луций Вер, – гордо заявил мальчишка, – наследник римского империума.

Старик отдернул руку, Викс закрыл лицо руками. Бендита всхлипнула.

– Жаль, – посетовал опомнившийся старик, – что я спешу, а то взял бы тебя с собой.

– На бегá?

– Да, только это будет длинный забег. На всю жизнь…

– Здóрово. Тогда за мной.

Луций довел их до неприметной двери, возле которой, развалившись на грязном стуле, спал пожилой стражник.

Луций распахнул дверь.

Старик, Викс и Бендита выбежали на улицу. В этот момент стражник проснулся. Луций набросился на него – спать на посту! Прикажу казнить!..

Сацердата на мгновение подивился невероятной картине – восьмилетний пацан выговаривает рослому гвардейцу – затем возблагодарил Хрѝста и со всех ног бросился к Бычьему рынку.

«…взять бы Луция с собой… на всю жизнь… Эх, времени нет!»

Глава 6

Первым пришел в себя Флавиний.

Он тут же послал одного из столпившихся на пороге вольноотпущенников из императорского претория, за Гегезипом, ожидавшим принцепса в его покоях. Другого – за калдой и разбавленным вином.

…Первым делом сириец осмотрел императора. К тому моменту Марк Аврелий и Феодот уже пришли в себя.

– Голова раскалывается, – признался цезарь.

– Сейчас принесут калду и вино, – заверил Флавиний.

Бебий, который только теперь отчетливо осознал, что встретил покойницу, содрогнулся от угнетающей, сдиравшей всякие праздничные одежды с прежних истин растерянность, ведь встречу с погибшей Пантеей никак нельзя было объяснить ни с точки зрения философии, ни с точки зрения убежденности в целительном всесилии вселенского Разума.

Он с трудом разжал челюсти и, едва справляясь с ужасом, выдавил из себя:

– Эт-то Пан-тея!..

Марк, покрепче, помоложе, отмахнулся:

– Подожди с Пантеей! Что с императором?

Император был плох.

Гегезип, склонившийся над ним, пальцами раздвинул принцепсу веки. Глаза оказались лишенными зрачков. Они были как бы стерты колдовством негодяя или закатились под лоб. Человек, притащивший калду и вино, поставил кувшины на пол и присел рядом с Гегезипом. Попытался подсказать, что у них на Кавказе таких лишенных разума и зрачков несчастных жрецы обливают холодной водой. Сириец, не оборачиваясь, негромко, но веско приказал:

– Заткнись! Уйдите все!!

– Нет! – решительно возразил Марк Аврелий.

– Тогда встаньте за спину и молчите.

Гегезип долго, испытующе вглядывался в глаза императора, потом хлестко, наотмашь ударил его по щекам.

Потом еще раз.

И еще…

Затем завыл истошно, пронзительно до боли в ушах, пока лицо императора не скривилось и зрачки, вопреки неясной удерживающей их силе, с трудом выползли из-под верхних век. Следом в них обозначился – пусть и на самом донышке! – отчетливый смысл.

Гегезип принялся заунывно бормотать молитву на греческом и еще на каком-то непонятном языке – скорее всего, персидском. Потом принялся вперебой повторять фразы.

Наконец император сделал глубокий вздох.

– Что со мной? – пробормотал принцепс.

– Ты был на грани бездны, господин. Я успел вовремя. Если бы этот негодяй смог взять тебя за подбородок и заставить закинуть голову, тебе уже никогда не обрести сознание. Разум бы оставил тебя.

– Да кто посмел!.. – хрипло, глотая звуки, воскликнул император.

Гегезип усмехнулся:

– Антиарх. Этот негодяй способен на все.

– Немедленно отыскать! – воскликнул Марк. – Поднять на ноги преторианские и полицейские когорты. Допросить Катилия.

– Остановись! – уже вполне членораздельно прервал его Тит. – Не спеши… Не впадай в безумство. Власть не дает право на безрассудные поступки. Сначала возблагодарим богов за то, что они спасли нас…

Он подтянулся и сел, привалившись спиной к стене.

Так и замер, словно заснул.

Все застыли в ожидании.

Гегезип на цыпочках отошел в сторону.

Наконец Тит Антонин с трудом пошевелил пальцами на одной руке, потом на другой.

– Марк, – нормальным голосом приказал император, – распорядись, чтобы все оставались на местах. Никто не должен знать, что здесь произошло. Рабов и вольноотпущенников запереть в охраняемом помещении – и никаких свиданий! Вы тоже не имеете права покидать дворец. И под страхом смерти держите языки за зубами. Флавиний, слышишь – под твою ответственность. Теперь оставьте нас с наследником!

Все, кроме Марка, направились к выходу.

– Лонг, останься, – приказал принцепс и с трудом поднялся на ноги.

Когда они остались одни, император с помощью Марка и Бебия с трудом добрался до кресла. Долго молчал, потом уже прежним глуховатым баском напомнил:

– Позовите Гегезипа!

Бебий выглянул в коридор и пригласил сирийца.

Тот вбежал и с порога и заискивающе запричитал:

– Император, ты угоден Творцу! Но голову надо обмыть холодной водой.

– Хорошо, – согласился император.

После того как омовение закончилось, Гегезип вновь затараторил:

– Отец-демиург, я не позволил демонам тьмы овладеть твоей душой. О-о драгоценнейший, как ты добродетелен! Как всезнающ!.. Даже вселенская Тьма отступила перед тобой. Твоей божественной благодатью скрепляется Римская держава…

Антонин Пий скривился:

– Не говори красиво, знахарь. – Он обратился к молодым людям: – Сейчас этот человек, – он указал на Гегезипа, – расскажет все, что ему известно об Антиархе, потом мы решим, как поступить. Повторяю, никто не должен знать, что случилось во дворце. Это условие должно быть выполнено неукоснительно. За разглашение – смерть! Ясно? Теперь о том, какие вести должны разлететься по Риму. Флавиний?..

Вольноотпущенник вбежал в комнату:

– Да, государь…

* * *

Слухи о том, что император лишился разума и провалился в бездну, мгновенно разнеслись по Риму.

Одни утверждали, что принцепс уже обратился в бога, другие – что жизнь едва теплится в нем; третьи настаивали – человека, настолько угодного небожителям, не так-то просто сбить с толку, тем более в полдень, в самый неурочный час для разгулявшихся по Риму теней.

По распоряжению префекта претория на форуме по нескольку раз в день объявлялось о состоянии здоровья императора.

На третьи сутки ближе к полудню был зачитан рескрипт, назначавший Марка Аврелия Антонина временным хранителем империума и «отцом народа».

В городе началась тихая паника. Страху подбавило и внезапное объявление, требующее сенаторов на чрезвычайное заседание. Явиться следовало не позже двух часов после объявления.

Собрались раньше, так как все члены сената толпились на форуме, лихорадочно воспринимая каждую – пусть самую бредовую! – новость, приходящую из Палатинского дворца. Что касается внеочередного заседания, все пришли к единодушному выводу: дела принцепса совсем плохи, и с минуты на минуту надо ждать смены власти.

Заседание открыл префект претория, объявивший, что чрезвычайные события, случившиеся в городе, вынуждают его ввести в зал караул преторианцев. Голоса «это неслыханно!», «не позволим!», «произвол!!», «где император?» он как бы не услышал и передал слово префекту города.

Поднявшись, Катилий Север первым делом объявил, что император Цезарь Тит Элий Адриан Антонин Август Пий попросил его объявить заседание открытым. Неотложные государственные дела вынуждают принцепса задержаться.

Крики «какие дела?», «что важнее: заседание отцов народа или текущая мелочевка?» привели Катилия в замешательство. Он сделал шаг назад к своему креслу и так и не смог сообщить о заговоре.

На помощь пришел Марк Аврелий. Он поднялся и объявил:

– В настоящее время император занимается проверкой поступивших сведений об антигосударственном заговоре, в котором участвуют некоторые высокопоставленные и авторитетные лица.

Раздались возгласы: «какой заговор?!», «кто участвует?»…

Цивика Барбар, дядя Луция Вера, с места выкрикнул:

– Это подлая провокация! Где император? Почему его нет в зале? Почему он прячется от сенаторов?

Его поддержали несколько человек.

Деций Валерий Гомул выбежал на площадку перед возвышением, на котором располагались должностные лица.

– О каких заговорщиках идет речь? Назови имена! Кто здесь, – он обвел рукой переполненный зал, – заговорщик?

– Ты! – заявил Марк Аврелий и указал на него пальцем.

Гомул замер.

Марк Аврелий повернулся к Катилию и тихо предупредил:

– Либо сейчас, либо никогда.

Катилий все никак не мог справиться со ступором.

Гомул, почувствовав растерянность власти, вновь ожил:

– Отцы-сенаторы!..

Шум в зале нарастал, что грозило взрывом страстей, которые могли сломать весь заранее продуманный сценарий.

В этот момент из бокового прохода вышел император и не торопясь, величаво направился к своему месту.

Шум в зале стих.

Император уселся в курульное кресло, предназначенное для принцепса, и, указав пальцем на Гомула, подтвердил:

– Да, Деций, ты и есть один из главных заговорщиков.

Сенатор замер.

Появление императора, живого и невредимого, резко изменило настроение в зале.

Сразу осмелел Катилий. Он шагнул вперед и объявил о раскаянии. Только по недомыслию он принял участие в антигосударственном заговоре, во главе которого – он указал пальцем – стоит известный сенатор Публий Ацилий Аттиан.

Гомул трусцой поспешил занять свое место. Даже грозный Цивика, стараясь казаться незаметным, опустился на сиденье.

* * *

Все дальнейшее заняло не более часа.

Были зачитаны выдержки из писем, рассылаемых Аттианом в провинции – исключительно Аттианом! – признания Присциана и Руфа, в которых упоминался только прежний префект города, а также заявление гонца в Испанию, сознавшегося в том, что весть о разгроме Урбика была лживой.

Практически единодушным голосованием утвердили наказания государственным преступникам. Аттиана, его племянника и воинского начальника в провинции Сирия Квинтилия Руфа сенат приговорил к смертной казни. В постановлении было особо указано, что «отцы-сенаторы, дабы сохранить честь и достоинство Senatus populusque Romanus[44] обязывают их собственными руками исполнить приговор».

Аттиан с помертвевшим лицом выслушал вердикт – худшего наказания для себя он и придумать не смог бы. Даже быть удушенным руками палача казалось предпочтительнее, чем самоубийство. Это было более чем щедрое возмездие за все злодеяния, интриги и подлости, которые он совершил в жизни.

Дела его сообщников, так и не объявленные на заседании, Антонин Пий амнистировал собственным повелением.

Это решение сенаторы встретили бурной овацией. Аплодировали все, особенно старались Деций Валерий Гомул, Марк Цивика Барбар, Теренций Генциан и Платорий Непот.

Глава 7

Удивительно, но после странного, шокирующего решения сената ограничиться тремя смертями резко сократился поток доносов, особенно анонимных, запрещенных Траяном, а также слезливых жалоб, просьб о вспомоществовании, которыми была завалена императорская канцелярия. Заметно уменьшилось и количество судебных тяжб о дележе собственности и наследств.

Спустя неделю город утих окончательно. Сгинули тени и прочая ночная нечисть, затаились стриги и лемуры. Даже бандиты, прятавшиеся в Помптинских болотах и в Невиевой роще, находившейся в паре лиг от города, умерили пыл и начали обходить Рим стороной. На улицах теперь дежурили все назначенные полицейские когорты, в которых насчитывалось около трех тысяч человек, совместно с пожарниками-вигилами, взявшихся за исполнение своих обязанностей.

Сократилось число пожаров городе, о чем радостно завопили старухи на форуме.

* * *

Откладываемая казнь приговоренных заговорщиков состоялась в разное время.

Первым оказался Аттиан.

Катилий Север с трудом дождался негласного приказа императора и сразу, в сопровождении двух преторианских центурионов, которые в случае чего должны были помочь сенатору расстаться с жизнью, поспешил к Аттиану.

Поторопиться его заставило осознание шаткости своего положения. Катилий понимал, что шансов сохранить третий по значению в государстве пост у него не было, оставалось только сохранить хотя бы осколки честного имени, а то мало ли – сегодня простили, а завтра… Он помнил свой последний разговор с Марком. От этих философов, озабоченных исполнением долга, всего можно ждать.

Но если признаться, эти соображения вовсе не были главной причиной спешки. Он сгорал от нестерпимого, до дрожи в кончиках пальцев, желания свести счеты.

Он так и сказал Аттиану:

– Жду не дождусь, когда ты исполнишь назначенное. Теперь я понимаю Марка Регула, который откусил ухо казненного по его доносу претора Красса Фругия. Ты, Аттиан, можешь не беспокоиться. Мне твои уши ни к чему, мне вполне достаточно разглядывания твоей мертвой туши.

– Это доставит тебе радость? – спросил Аттиан.

– Еще какую!

– А мне нет.

– Ничего, стерпишь.

– Да уж, постараюсь. Может, мы сумеем договориться, Катилий? Никто и никогда не услышит обо мне. А труп я уже приготовил. Это мой прокуратор, он очень похож на меня. Для того и держал. Так как?

– Нет. Пей самую вкусную в мире калду, и покончим на этом. У меня сегодня еще много дел.

* * *

Следующим пришел черед Присциана. К бывшему легату был послан Бебий Корнелий Лонг.

…Услышав повеление, Бебий даже в лице сменился.

– Государь!

– Знаю, это нелегко, но так надо!!

Уже дома, крепко набравшись неразбавленного вина, Бебий признался зашедшему к нему проститься Авидию Кассию:

– Теперь мне не будет покоя.

– Почему? – удивился Авидий, возвращавшийся в Сирию с предписанием проследить за исполнением приговора, вынесенного Руфу Квинтилию. – Бебий, что за бабьи слезы?

В Сирию Авидий возвращался в чине третьего трибуна легиона. Это был значительный прыжок в военной карьере, к тому же эта должность приписывала его к всадническому сословию.

– Присциан предрекал, будто я стану его палачом…

Авидий засмеялся:

– Вот нашел причину. Да я сам бы с удовольствие снес голову этому знатному отпрыску. Они все такие спесивые, – злорадно добавил он. – Думают только о себе…

– А ты не думаешь? – спросил Бебий.

– Я думаю только о том, как исполнить долг.

– А я вот думаю о себе, – признался Лонг.

Ночью он явился к Эвтерму и поделился душевной смутой.

Тот ответил:

– А ты бы отказался.

– Как это? – не понял Бебий.

– Вот так.

– Опала – это еще не самая худшая из бед.

– Самая худшая из бед, если ты погубишь свою душу. Отказаться трудно, я знаю. Со мной тоже такое бывало.

…когда я отправился на поиски Антиноя. Я тогда тоже слабаком оказался. Мне, чтобы спастись, надо было послужить Господу нашему Иисусу Христу, а я вернулся в Рим, к язычникам.

…вот послушай, жил в Киликии в городе Тарсе жестокий и неуступчивый сборщик податей. Звали его Савл. Больше всего на свете он ненавидел моих единоверцев. Как-то раз он отправился в путь, и в пути его сразил ослепительный свет, сошедший с небес. Три дня он провел в слепоте, а когда прозрел, обратился к Господу нашему Иисусу Христу и уверовал. Ему хватило смелости порвать с прошлым и отправиться в путешествие по миру.

Так и бродил, пытаясь донести до эллина, иудея, римлянина, фракийца германца слово Божье.

Так он стал Павлом.

Значит, можно уйти? Как считаешь? Можно смириться с опалой…

Вот и мне бы уйти…

* * *

И месяца не прошло, как Эвтерм взбудоражил Рим безумным поступком.

Однажды, ни с того ни с сего, он отправился на гладиаторские игры, куда вовек не ходил.

Там просмотрел три боя, закончившиеся вничью – кровью даже песок не очень запачкали. Затем на арену вышли двое – самнит и парфянин. Это были достойные противники. Когда самнит сбил парфянина с ног и нанес ему предупреждающий удар в плечо, он как победитель вскинул меч.

Ждал недолго.

По рядам с нарастающей силой понеслось: «До-бей е-го! До-бей е-го!!»

Зрители исступленно тыкали большими пальцами в землю.

Вдруг громогласный хор стих.

Публику насмешил какой-то старикашка, перелезший через ограду и поспешивший к победителю. Немногие узнали в нем прокуратора Лонгов Эвтерма.

Добравшись до бойцов, старик, обращаясь к зрителям, закричал:

– Люди, будьте милосердны! Ведь вы же люди!!

Публика замерла, потом с нарастающей силой по рядам вразнобой понеслось: «До-бей е-го! До-бей е-го».

Все громче и громче.

Потом голоса зрителей слились в единый хор:

– О-бо-их! О-бо-их!

* * *

После похорон Эвтерма Бебий неделю ходил сам не свой, потом признался Матидии, которая была на сносях:

– Решил креститься. Пойдешь со мной?

Женщина, ошеломленная и растерянная, отрицательно покачала головой.

– Мы же станем изгоями, а у нас хозяйство? Власть не потерпит измены родным пенатам. Вмиг налетят негодяи, все отберут.

– Отпустишь?

Матидия зарыдала и выбежала из комнаты.

Уже ночью Бебий признался:

– В Египте восстание. Меня отправляют усмирять восставших. Я откажусь…

Матидия повернула голову в сторону мужа.

Тот объяснил:

– Не-ет, в обязанности мне вменяется «просвещать заблудших», «внушать уважение к добродетельной силе», «принуждать завтра стать лучше, чем сегодня».

Он усмехнулся:

– «Принуждать» восставших к «добродетелям», сажая их на кол, это очень логичная формулировка, не находишь? Особенно в этом случае…

– Подумай о маленьком, – попросила Матидия. – У нас будет маленький.

– Подумал… Император предупредил – пока супруга не родит, могу оставаться в Риме. Буду сидеть здесь, в юдоли печали. Как Эвтерм.

Матидия зарыдала.

– Ты – господин. Тебе решать.

* * *

Случилось все буднично.

Бебий дождался рождения ребенка, на ступенях храма взял его на руки, что означало официальное признание младенца гражданином Рима, и назвал Бебием – так настояла Матидия.

На следующий день от должности префекта Египта отказался.

– Душа не позволяет, Марк. Оказывается, у меня есть душа. Знай, я крестился, а отщепенец не может быть римским магистратом. – Потом признался: – Хочу уйти, куда глаза глядят.

Марк ответил не сразу, потом сурово предупредил:

– Выбрось эти глупости из головы, иначе я не посмотрю, что мы были друзья.

Когда Марк поведал эту историю императору, тот распорядился:

– Пусть живет как хочет.

Наследник растерялся, принялся объяснять – мол, «негоже римскому патрицию пренебрегать долгом. Если все начнут жить по собственному разумению… Значит, и мне можно?»

– Тебе нельзя!

Император сделал паузу, потом объяснил:

– Всех не остановишь, да и немногие уйдут.

– Но если… Государство рухнет!

– Уймись, Марк! Не тебе и не мне судить Лонга, так что не тревожь его досужими распоряжениями и угрозами. Я бы тоже ушел, но не могу. Долг удерживает. И тебя удерживает. Ты еще молод, горяч и уперся в истину, что именно ты избран хранить и управлять государством. Конечно, мы обречены на исполнение долга, и это великая честь, но не теряй голову и задумайся о том, что существует долг и повыше, поважнее этой прокаженной суеты. Именно его исполнил Бебий. Ему и так придется несладко, рано или поздно он может лишиться головы, но только не по моему приказу. Это его выбор, а к выбору человека следует относиться с уважением, чего и требует от нас доброжелательная сила.

Он неожиданно и прерывисто вздохнул, вытер выступивший на лбу пот и подвел итог:

– Когда все приучатся с уважением относиться друг к другу, когда все сердцем уяснят, что все важно: и мысли, и душа, и тело, и радости, и горе, и надежды; когда возобладает мечта о согласии, тогда и наступит золотой век – и никак иначе.

Не слушай пустоголовых.

Их не счесть!

Ты командуй, распоряжайся, расследуй, суди, – у тебя это хорошо получается, но не забывай, о чем я предупредил. И жить тебе тогда станет трудно и весело, и смешно, и приятно чуть-чуть.

Дерзай, Марк!..

Postscriptum