л очень быстро. Раньше она вынашивала под сердцем новую жизнь годами, десятками лет, теперь же ей было нужно для полного цикла всего два дня. Каких-то два дня, что в её бесконечной жизни было сопоставимо с секундами. Она так и разрешилась от бремени на своём мрморном ложе. Без тревог, без мук, без боли. Она просто напряглась… и он родился. Бледная Госпожа взяла своего сына на руки, завернула его в свою собственную одежду. Заглянула в его синие глаза. Мать не улыбалась сыну, ей даже было его немного жалко, она знала, что судьба его будет печальной, а жизнь недолгой. Её первый учёный и его помощники были уже рядом с нею.
Стояли и ждали, пока Госпожа соблаговолит приказать им. И Привратница не стала их задерживать. Она протянула чадо этим большим обезьянам. Старший учёный с поклоном принял ребёнка:
— Он возмужает максимально быстро.
— Три дня, не больше, — строго сказала Бледная Госпожа, вставая с ложа и требуя себе новых одежд.
— Так и будет, — заверил её учёный.
— И ещё…, — она немного подумала. — Удали ему глаза и чресла.
Ребёнок, каким бы милым он ни казался сейчас, будет, когда вырастет, так же силён и могущественен, как его отец, попробуй потом справься с ним. Попробуй потом обуздай его. Да и его потомства стоит опасаться. Так что глаза и половые органы…
— Удали всё сразу, сейчас же.
— Как пожелает Госпожа, — учёный поклонился ещё раз и поспешил из зала, неся младенца как великую драгоценность, а за ним на своих кривых лапах уходили его помощники.
Она же взяла из большой вазы несколько крупных вишен. Положила одну в рот, раздавила её языком и тут же выплюнула на пол. Невкусно. Всё, беременность окончилась.
⠀⠀ ⠀⠀
Глава 41
Собаки без особого энтузиазма поплелись за нею. Их можно было понять. Они объелись. Но раз надо, значит надо. Сначала Сакура, а затем и Саске поднялись с земли и побежали за Светой, когда она позвала их за собою. Конечно, девочка не пошла сразу в торговый комплекс за одеждой для Любопытного, сначала она решила добыть новые шипы для своей палки. Ей казалось — Света несколько секунд рассматривала его, поднеся конец палки к глазам, — что тот шип, который остался невредимым, уже не так ядовит, как поначалу. Может, яд на шипе уже закончился. Ведь она использовала иглу уже несколько раз. На одном из сыночков мамы-Таи, на черныше в темном фойе «Радуги» и на крикуне, которого нашла в развалинах. Светлана разумно предполагала, что яд не может быть бесконечным. А она хотела быть уверенной, что при нападении чернышей или ещё кого-нибудь — мало ли тут желающих напасть — яд розы сработает сразу, без промедления.
Поэтому она отправилась сначала на Московский проспект, чтобы войти в парк с той стороны, от Московского до розы было совсем недалеко. Но уже дойдя до большой каменной арки центрального входа, девочка поняла, что, возможно, скоро проснётся. Ей вовсе не хотелось, чтобы пробуждение застало её в парке. Это было очень опасно, и она решила переждать до следующего раза. Зашла под крышу пластиковой остановки, села в углу и стала ждать пробуждения. Рядом сразу улеглись собаки, довольные тем, что больше не нужно никуда идти и можно просто полежать рядом с девочкой.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Она открыла глаза. Проснулась. Полежала немного под одеялом. Под ним было тепло. В комнату падал свет от фонаря, освещающего двор. Сейчас ей было спокойно. Близнецы были в безопасности, они безмятежно спали на соседней кровати. Светлана встала, подошла к ним, поправила одеяло, хотя особой необходимости в этом не было. Просто ей захотелось это сделать. Она случайно бросила взгляд на свою левую руку. Подошла к окну, там было больше света, стала её рассматривать. Чернота растекалась по руке, она уже стала затекать на большой палец, а на указательном уже пробралась через сгиб и поползла на вторую фалангу. Мизинец же почти весь почернел, розовым оставался только кончик с ногтем. Странное дело, но Свету это уже почти не пугало. Она знала, что чернота замедляет своё распространение по руке. Она приметила это ещё пару дней назад. Светлана почему-то не сомневалась, что она скоро совсем остановится. Где-то на запястье. А с тем, что рука будет чёрной, Света уже примирилась. Пусть будет. Ведь рука, что ни говори, сильно её выручала в последнее время. Девочка была уверена, что благодаря этой черноте на руке она стала чувствовать опасность, даже не видя её. Она примирилась, да… Но всё было не так просто, во-первых, рано или поздно, руку придётся показать отцу, не всё же время ей ходить в перчатках. Что он скажет? Что будет делать? Светлана могла только предположить. Наверное, заставит её снова пойти по врачам. Во-вторых, Свету волновало, что скажет Владик. Её почерневшие пальцы он, конечно, видел и, как показалось девочке, отнёсся к этому весьма достойно. Но то были только пальцы, а теперь у неё вся кисть будет чёрной. Да ещё и ногти такие… Девочка стала разглядывать свои чёрные ногти. Да, они, сходя с пальца, начинали сворачиваться в трубочку, как корица. И чуть загибаться к подушечкам. Стали рвать перчатки. Пока братья и отец не встали, Света пошла в ванную и взяла в руки кусачки для ногтей из маминого маникюрного набора. Она решила отстричь эти ногти. Но это оказалось весьма непростым делом. Свернувшиеся в трубочку ногти по прочности не уступали какому-то крепкому, очень крепкому пластику. Светлане пришлось прилагать усилия, чтобы срезать их. Рассмотрев отрезанные чёрные ногти и ещё раз убедившись в их удивительной твёрдости, она срезала и все остальные, а после полезла под душ. Надо было смыть сок фикуса.
Листья, которыми она натиралась, хоть и были вялыми, но всё равно след на коже оставляли.
Сегодня папа уходил на «сутки», сегодня у неё, с одной стороны, был хороший день, когда она не ходила в школу, так как сидела с мамой, а с другой стороны плохой, потому что она сегодня не сможет пойти в больницу к Владику. Но ничего, она будет болтать с ним по телефону, весь день, а пока нужно было быстро будить близнецов, отводить их в садик, потом готовить папе завтрак, провожать его на работу. Потом процедуры маме, приготовление обеда и ужина для себя, а уже потом можно будет сесть в кресло и найти в новом телефоне любимый номер. Теперь ведь у неё был «вотсап»!
День по этому её плану и пошёл: отвела братьев в детсад, покормила отца, собрала ему обед на работу и занялась своими домашним делами.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Фомин Андрей Сергеевич не торопился. У него в запасе было ещё пятьдесят минут, а до работы всего четыре остановки на автобусе.
Утро было сырым, прохладным, и он не спеша шёл к остановке, переставляя костыли. Андрей Сергеевич двигался к остановке и даже получал удовольствие от прохладного, но свежего воздуха. И не заметил, что на аллее, за ещё не облетевшими листьями кустарника, его ждала страшная слепая баба. Баба была зла оттого, что продрогла и вымокла, но она терпеливо дожидалась его, навалившись двумя руками на свою кривую клюку. Она вышла из-за кустов, когда до Фомина оставалось едва ли два метра, проворно вывалилась и, раскачиваясь всем своим грузным телом туда-сюда, подошла к нему; остановилась и, чуть задирая голову вверх, как это делают незрячие, заговорила:
— Ну что, дядя, попривык к своей дочурке?
Сначала Андрей Сергеевич растерялся, увидев её, он даже хотел обойти эту мерзкую бабищу, но она выставила клюку, загораживая ему путь, и произнесла:
— Да не убегай ты, не убегай, я же не зла тебе желаю, чего ты от меня бежишь?
Она направила свои белые глаза на него, и он сразу притормозил. Удивился: как она своими глазами увидела, что он хотел её обойти? Неужели услышала? А баба снова начала говорить:
— Сам же знаешь, что я права. Знаешь же. Видел, как твоя дочка-то поменялась за последнее время. Ну, скажи, видел?
— Что тебе нужно? — холодно спросил отец Светланы. Ему было неприятно это признавать, но он отдавал себе отчёт в том, что Светка за последнее время сильно изменилась. И эти её изменения, мягко говоря, настораживали Андрея Сергеевича.
Мягко говоря.
— Эх, паренёчек-паренёк, мне одно нужно, чтобы она тебя не извела, — как-то с сожалением произнесла бабища. Она снова опустила свою клюку и оперлась на неё, навалилась всем телом. — А ведь она может. Да…
— Что ты несёшь? — с одной стороны, Фомин готов был возмутиться, но с другой… он уже не первый день поглядывал на дочь. Он видел, знал, что она меняется, и меняется не в лучшую сторону. Она стала скрытной, она отдалялась от него, кажется, стала врать. Андрей Сергеевич всё ещё пытался осадить старуху, но в душе хотел продолжения этого разговора. Он больше не пытался уйти, потому что хотел услышать от неё то, чего не мог узнать у самой дочери.
— А то и несу…, — продолжала баба. — Да ты и сам уже до этого доходишь, авось не слепой, не слепой, как я, всё видишь. Видишь же, что в ней от твоей дочурки и не осталось ничего, чужая баба в доме твоём живёт. Молодая, горячая. И ты ей в доме не нужен, и жена твоя полумёртвая тоже. Помеха вы ей. Да, чужая баба, и баба та не простая, баба та страшная.
И тут стало Андрею Сергеевичу не по себе, потому что каждое слово бабищи отдавалось в его голове словно колоколом, глубоким звоном, каждое слово отпечатывалось в нём.
— Не дочка она тебе больше, — звенели в его голове слова. — Она сама по себе, сам же видишь, ты ей более не указ. Не твоя она больше. Не дочь тебе…
И он вдруг понимал, что в этих словах что-то есть, может, и не все они правда, но какая-то доля правды в них была.
— Так кто же она? — немного растерянно спросил Фомин.
— Э, ты себе-то не ври, зачем спрашиваешь? — баба даже засмеялась. — Сам ведь давно уже понял, кто она.
— Да не понял я ничего, ты мне скажи.
И тут бабища приблизила свои белые глаза к его лицу и сказала так, что отставному офицеру стало холодно в груди:
— Ведьма она, ведьмища лютая. Такая лютая, что и поискать. Ты к ней повнимательнее присмотрись, должно быть в ней что-то такое, что она от других людей прячет, что другим людям глаз будет резать.