Вытерев лезвие, Конел убрал нож.
— Герой, нечего сказать, — пробормотал он. Будь проклят паскудный мир, где ты не можешь убить раковую опухоль в человеческом обличье и испытать удовлетворение от содеянного. Как обычно, последнее слово было за Сирокко. Жизнь вообще такова, что ты мало что можешь сделать и не почувствовать себя при этом в той или иной степени погано.
Вопрос теперь был в том, что делать с младенцем.
Конел видел несколько вариантов. Существовали религиозные общины и другие организации, где принимали сирот. Самой солидной из них были феминистки. Кроме того, по мнению Конела, в Квартале могли обеспечить ребенку наилучший уход.
Дитя было запаковано в нечто вроде заплечного мешка. Сложно было так сразу его раскрыть. Все же Конел справился и глянул куда надо. Потом покачал головой. Н-да, парнишку феминистки не примут. Кто же следующий по списку?
Тут Конела посетила странная мысль. Глупости, конечно. Но что если все-таки?
И он направился обратно к Порталу.
Женщины все еще были там — и все еще живые. Впрочем, прикинул Конел, если ничего не случится, в живых им ходить недолго.
Вокруг них собралось около сотни самых крутых и подлых типов, каких только порождала Беллинзона. Толпа стояла полукругом в пятидесяти метрах от каменной стены, к которой прижались обе женщины. Пространство между ними и толпой было усеяно трупами. Насчитав два десятка, Конел сбился. Трупов было гораздо больше. Стоя в хвосте толпы, Конел прикидывал, что же здесь приключилось.
Разгадка заключалась в трупах. Большинство тех, что валялись рядом с женщинами, умерли от ножевых ран. А вот раны тех, что полегли на отдалении, в Гее приходилось видеть нечасто — круглые, размером с мелкую монету. Догадка Конела подтвердилась, когда один мужчина из толпы бросил копье, а высокая женщина выстрелила ему в живот. Конел пригнулся. Толпа подалась было назад, но почти тут же опять неотвратимо сомкнулась. Слишком уж велико было искушение.
Противостояние зашло в тупик. Никто из толпы не знал, сколько у женщин осталось патронов. Собери нападающие ударный отряд, они смели бы женщин, но этим шакалам невозможно было договориться между собой.
Немного поразмыслив, Конел понял иронию ситуации. Очевидно, у двух женщин был ограниченный запас патронов — иначе они просто приканчивали бы всякого на расстоянии выстрела. Никому в толпе не хотелось получить пулю ради того, чтобы потом кто-то другой завладел сокровищем. Так что единственным исходом — через минуты или часы — был следующий: у женщин кончатся боеприпасы, после чего шакалы задавят их количеством.
Конел еще раз оглядел высокую. Семнадцать, подумал он. От силы восемнадцать. Длинные белокурые волосы, неистовые голубые глаза. Действительно красавица, как Конел уже подметил. Но что-то роднило ее со старшей женщиной. Быть может, она ее дочь? Всем своим видом девушка показывала, что умрет стоя, сражаясь, что живой ее не взять. Конел это уважал. Он уже знал, что бывает, когда тебя берут живьем. С ним такого тоже больше никогда не случится.
Полетело еще одно копье, и высокая снова выстрелила. Пуля прошила копьеметателя и остановилась в сердце стоявшего за ним. Ну и пушка, подумал Конел.
«Где же феминистки?» — заинтересовался он. Потом заметил. Их тоже прижали к стене, но одна была уже мертва, а другая тяжело ранена. Третья, держа лук наготове, притаилась рядом со своими сестрами. Вид у нее был порядком испуганный. Две группы находились в двадцати метрах друг от друга, но вновь прибывшие не проявляли желания присоединиться к лучнице. Так что же они тогда, черт возьми, за народ? Очевидно, они никому не доверяют, подумал Конел. Подозрительнее них разве что… гм, Сирокко Джонс. Нелегко будет их спасти.
До этого самого мгновения Конел не понимал, что действительно собирается их спасать. Несколько минут ушло на попытки себя отговорить. Если подумать, это был бы наиболее дурацкий его поступок с того дня, как он завалился в бар и сообщил самой опасной женщине из ныне живущих, что собирается ее убить.
Тут Конел посмотрел на физиономию карапуза.
— Чему это ты, черт возьми, тут улыбаешься? — поинтересовался он у малыша. Затем круто развернулся и поспешил обратно к мосту.
— Сотня, говоришь? — Титанида по имени Змей с сомнением приподняла бровь.
— Черт тебя подери, Змей. Сам знаешь — мне даже до двадцати одного не сосчитать, когда карт под руками нет. Около сотни. Может, сто двадцать.
— Опиши-ка еще раз низенькую.
— Лицо разрисовано. Жуткая маска. А другая…
— Это татуировки, — перебил Змей.
— То есть их не смыть? Откуда ты знаешь?
— А на лбу у нее третий глаз, верно?
— Да… вроде бы. Она как бы старалась смотреть сразу на все четыре стороны… А откуда ты узнал?
— Мы знакомы.
— Так пойдешь?
— Да, пожалуй. — Оглядев громадный пакгауз, что служил титанидам факторией, Змей поманил взглядом двух своих соплеменниц. — И не один. Тройкой поскачем.
Грохоча по деревянному мосту, титаниды походили на коней Апокалипсиса — не хватало только четвертого. Конелу, сидевшему на спине Змея, для полного счастья хотелось держать в руке охотничий рог. Видит Бог, кавалерийский спасательный отряд вышел хоть куда. Люди в хвосте толпы, разинув рты, глазели на устрашающее зрелище, а потом бросились врассыпную, будто гиены от трупа. Все спасались как могли. Многие прыгали прямо в смрадные воды озера.
Но многие убежать не успели. Накинувшись на шакалов, безоружные титаниды принялись ломать им хребты.
Конел опасался, что женщины начнут палить в кошмарных призраков, но, очевидно, подозрительность их натур на титанид не распространялась. Обе просто смотрели, готовые при первой возможности быстрым рывком убраться от стены. Затем Змей поднял Конела и швырнул его прямо через головы людского кольца.
Приземлившись на ноги, Конел едва устоял. Потом заковылял вперед, держа перед собой ребенка, чтобы у женщин не возникло искушения его пристрелить. За оборот его отсутствия толпа успела забросать свои жертвы камнями. Споткнувшись о крупный булыжник, Конел упал и пополз вокруг баррикады из багажа, за которой скрывались женщины.
Так Конел оказался лицом к лицу с белокурой амазонкой. Все-таки девятнадцать, решил он. На левой ее щеке запеклась кровь. Конела охватил гнев — ему хотелось убить подонка, который это сделал. Впрочем, теперь у него были заботы более неотложные — например, приставленный к его виску пистолет. С самой что ни на есть победной улыбкой он протянул девушке ребенка:
— Привет. Меня зовут Конел. По-моему, это добро твое.
Еще один излюбленный афоризм Сирокко: «Никогда не жди благодарности». Губы девушки презрительно скривились, и она мотнула головой в сторону своей старшей спутницы.
— Еще чего. Это ее.
Клуб кинопутешествий
Примерно в то же самое время, когда Конел занимался в Беллинзоне спасательными мероприятиями, Сирокко Джонс в Фебе посетил ангел.
Фея стояла на краю трехкилометрового обрыва, что ограничивал северные нагорья, и наблюдала, как с юга приближается ангел. Позади него высилась темная гора. Гора эта имела четыре пика разной вышины и напоминала Сирокко сделанную из бутылки «розочку», воткнутую горлышком в землю и облепленную со всех сторон грязью. Кому-то другому в ней виделась разрушенная колокольня. Сирокко признавала уместность этой аналогии — вокруг горы даже кружили летучие мыши. Вернее, похожи они были на летучих мышей. Гора находилась в двадцати километрах от обрыва. Летучим мышам, чтобы их было видно на таком расстоянии, размерами полагалось быть с реактивные лайнеры.
Сирокко прекрасно знала окрестности. Много лет назад ей довелось провести здесь некоторое время. Но вспоминать об этом она не любила.
Ангел пронесся над ней, покружил, теряя высоту, затем, взмахивая своими сверкающими крыльями, завис в воздухе. Крылатому существу явно не хотелось касаться ногами Фебы. Сирокко знала, что парение стоит ангелу немалых усилий, поэтому зря тратить слова не стала.
— Как Конг? — прокричала она.
— Мертв. Уже двести-триста оборотов.
— А Гея?
— Ушла.
Секунду поразмыслив, она помахала рукой в знак благодарности.
Потом Сирокко, понаблюдав, как ангел удаляется, села на краю утеса. Сняла коричневые сапожки титанидской работы, по колено длиной, гибкие и водонепроницаемые, упаковала их в небольшой аккуратный сверток и убрала в рюкзак. Потом, подтянув лямки рюкзака и проверив разнообразные инструменты, прикрепленные к ее поясу, Фея развернулась лицом к утесу и начала спуск.
Ныряльщик с утесов из Акапулько, пожалуй, опередил бы ее в том спуске — но вряд ли это было под силу кому-либо еще из смертных. Перебирая босыми ногами и руками, даже не вспоминая про свернутую у нее в рюкзаке веревку, Сирокко спускалась по почти отвесной скале быстрее, чем большинство людей по стремянке. Все получалось само собой. Ее руки и ноги знали, что делали.
Время от времени она размышляла на этот счет — когда другие напоминали ей о том, как замечательна та или другая ее способность, Сирокко знала, что она уже не вполне человек. Она также знала, что ей очень далеко до сверхчеловека. Все зависело от того, как посмотреть. Отчасти ее навыки шлифовались благодаря способности извлекать пользу из любого жизненного опыта, а в этом Сирокко не было равных. Большинство ее ошибок осталось далеко позади. Отчасти это шло от осознания предела собственных возможностей, какими бы беспредельными они ни казались. Наблюдая за ее спуском по утесу, можно было заключить, что альпинистка страшно торопится, идет на безумный риск. На самом же деле она могла бы проделывать то же самое намного быстрее.
Сирокко выглядела лет на тридцать пять-сорок — но это опять-таки как посмотреть. Кожа на ее руках, шее и лице тянула даже на тридцать, жилистые руки и ноги чемпионки по марафонскому бегу, казалось, принадлежали женщине постарше, а глаза… Тяжело было судить об этой Сирокко Джонс. Она выглядела очень сильной, но внешность была обманчива. Фея была куда сильнее, чем казалась.