Когда Стену начали разрушать, даже он, мастер охранительных гармоний, не угадал циклопический масштаб последствий. Лю жалел Стену, неизбежно сравнивая ее с Великой стеной Кидань, простоявшей века и века; подполковник, бывало, проводил долгие часы где-нибудь в лесу поблизости от запретной зоны, медитируя, учась у нее, что это такое – быть Стеной.
Однако – словно буря в тонких мирах, вызванная ликованием толп, ослабила его слух к будущему – не уловил провиденциальное значение случившегося, которое вскоре коснулось и его самого.
Такси остановилось около станции S-Bahn напротив посольства, на северной стороне канала. Лю всегда проходил эти последние двести метров пешком.
По мосту. По ненавистному – хотя страж и не должен ненавидеть – мосту. Мост появился четыре года спустя разрушения Стены. Уже после того, как в Берлин переехали и дипломаты из Бонна, из посольства Кидань в бывшей Западной Германии.
Новые власти взяли – и прочертили широкую, длинную улицу, какой просто не могло быть в разделенном городе. Лю пытался опротестовать строительство. Передвинуть мост подальше от посольства. Изменить геометрию улицы. Сорвать стройку: подкупить подрядчиков, запугать рабочих. Все безрезультатно.
Он встретился с упорством, превосходящим человеческие силы. Это сам разделенный город восстанавливал себя; соединял то, что считалось навеки разъединенным. Лю встретил первенствующую силу чужой гармонии – и проиграл. Это был болезненный урок.
Когда мост построили, старик-садовник, мастер Фу, что ухаживал за сосной с хребта Фадан, сообщил Лю, что сосна выпустила новую ветвь: неуместную, уродливую, нарушающую баланс и ауру дерева. Однако они оба не решились ее удалить, и изогнутая ветвь торчала вбок, как незаконченный пролет.
Ширина моста – шесть автомобильных полос. Даже сузить не получилось! Мост был как театральная сцена, которую возвели напротив посольских окон, напротив кабинета Лю в центре фасада.
А пешеходная часть и велосипедная дорожка? Вместе – целый вытянутый плац! Лю еще по чертежам понял, что на ней можно будет собрать пятьсот, шестьсот человек. Он уговаривал строительных чиновников заузить хотя бы ее, ссылался на договоренности с прежними властями, на стандарты безопасности посольства… Но слышал в ответ одно и то же: “проект предусматривает совмещение пешеходного прохода и двусторонней расширенной велосипедной дорожки”.
Лю понимал, что тут нет второго дна. Происходящее – не спецоперация. Не игра контрразведки. Это сам Берлин, выходит, зло пошутил над Лю. Берлин и его молчание.
Кое-что Лю сумел исправить. Посадил деревья, чтобы они прикрыли фасад. Но деревья, будто в насмешку, неохотно принялись, плохо росли. И он сосредоточился на внутреннем: провел годы, исцеляя медитациями порченую ветвь сосны Фадан, музыкой обучая ее гармонии. Но преуспел лишь наполовину: ветвь облагородилась, но так и не стала одним целым с деревом.
Лю хотел бы не замечать мост. Но так и не выучился полностью его игнорировать. Лю был слишком уязвлен.
Вступали в должность и уходили послы. Сменялся персонал. И новички, увы, воспринимали уродливый мост, коверкающий, разрушающий гармонию замысла Лю, – как данность. Мост и мост.
Доверенное лицо разведки Кидань, славный кулинар, открыл кафе на углу. Там, бывало, садились пообедать эмигранты-диссиденты, устраивавшие на мосту пикеты. Туда же захаживали молодые посольские сотрудники низкого ранга. И однажды Лю, проходя мимо, услышал, как один из них сказал, что мост – подумать только – красив!
Подполковник ступил на мост. Неброская одежда отводила взгляды, никто не заподозрил бы в нем офицера. Он шел, влившись в поток служащих, как бы спеша, – но не спешил, и люди обтекали его, не замечая, что обгоняют.
Лю ходил через ненавистный мост не ради утренних клерков. На пешеходной части строились в шеренги люди. Три сотни, как обычно. Одинаковые и безликие в химически-ярких желтых накидках с капюшоном, опущенным на лицо. Дети Луны.
И после постройки моста посольство много лет жило благополучно. Конечно, случались демонстрации, пикеты, голодовки. Дважды безумцы-эмигранты сжигали себя на мосту заживо. Но Лю не позволил живым факелам поколебать в здании и в его людях дух Кидань.
А потом, семь лет назад, Верховная Партия запретила в стране секту Детей Луны. Главарей расстреляли. Рядовых членов отправили в трудовые лагеря. Лю читал циркуляр контрразведки: “псевдорелигиозная группа, отрицающая ценности Партии, подрывающая единство нации… секта уничтожена и угрозы более не представляет”. Что ж, контрразведка оказалась неприятно удивлена, когда Дети Луны возродились в Европе.
Посольства в других столицах, охраняемые собратьями Лю, построены так, что у главных ворот, у фасада можно собрать лишь несколько десятков человек. И только у него, в Берлине, на мосту, наискосок пересекающем реку, можно рассадить симфонический оркестр и расставить хор.
Вот однажды утром они и явились, три сотни. В желтых куртках, в желтый цвет Луны. И до полудня пели заунывные мантры, подобные вою ветра в развалинах. С тех пор они приходили каждый день. Контрразведчик посольства, полковник Ю, пробовал их остановить. Некоторых удавалось запугать, но вместо них являлись другие. Троих похитили и допросили.
Лю видел запись допроса. Дети отвечали охотно.
– Мы молимся о разрушении стен и возмездии убийцам, – говорили Дети.
– Что же стены не разрушаются? – издевательски спрашивал Ю.
– Мы ускоряем время. Но не в сотни раз. Такое нам неподвластно, – отвечали сектанты.
Потом городская полиция дала понять, что больше не потерпит похищений. Активное противодействие пришлось прекратить. Контрразведка Кидань окончательно уверилась, что это операция ЦРУ, применяются сложные технологии манипулирования сознанием.
А он, Лю, не поверил. Коммерческая секта. Их “вера” – белиберда, сказки про лунные циклы, особую расу лунных людей, истинных предков человечества, мать-богиню Луну…
Но Лю умел слышать. И он слышал, что в созвучиях, выпеваемых Детьми Луны, живет эхо истинной силы, которую – так его учили – может дать только великая, древняя традиция, культура, взращенная поколениями мудрецов, мистиков, художников, проникавших в гармонии естества и тайны власти. Он узнавал такую традицию в памятниках старой Европы, в сводах ее пустеющих храмов, в музыке ее ушедших гениев. Но чтобы тайна, дар достались сектантам, потешным глупцам?
Однако Лю – слышал. И потому приказал проверить состояние инженерных систем посольства.
Все было в порядке.
Посол, технократ из новых выдвиженцев, относился к Лю прохладно. Давал понять, что считает службу Лю лишь устаревшим ритуалом, декорацией. Иногда Лю задумывался: не слишком ли изменилась Кидань, перенимая цифровые технологии? Это были опасные мысли.
Посол непростительно редко приходил в тайный сад, к сосне Фадан. А однажды вообще пожелал устроить там закрытый прием. Лю пришлось отправлять депешу на родину. Посла одернули, и одернули сильно. Мстить тот не стал, но держался отстраненно. Так в посольстве появились первые нотки разлада.
Через три года Лю заметил, что сосна Фадан замедляет рост. Быстро росла только новая, негармоничная ветвь, будто забирала все соки себе. А новый садовник, присланный взамен умершего мастера Фу, чье тело увезли в горы Фадан, дабы он упокоился в священной роще и вскормил собой новые стволы, – новый садовник еще сам был зеленый росток и не мог справиться со зловещей болезнью дерева.
Лю казалось, что эта ветвь – линия недоброго будущего. Он пел для нее гимны благородства и чести. Играл мелодии просветления на круа-ди, водяной гармонике. Но ветвь бесстыдно выпячивала чужеродство, и Лю казалось, что сосне, священному дереву Фадан, гор трехсот тридцати божеств, объемлющих все сущности, иерархии и явления срединного мира, – страшно.
В четвертый год Лю ощутил первое дыхание упадка. Он начался с мелочей. Посольство не закупало ничего местного. Все необходимое, включая продукты, доставлялось воздухом и морем с родины, чтобы в каждом предмете, в каждой толике пищи присутствовал благотворный дух Кидань.
Однако скрепки стали ржаветь, канцелярские кнопки – гнуться. Клейкие стикеры отлеплялись. Краска слезала со стен. Билась посуда в столовой. Перемыкало электрические сети. Выходили из строя компьютеры и кондиционеры.
Глава посольской инженерно-технической службы Жу, тоже новичок, цифровой мальчик, умник, выходец из хайтек-индустрии, отмахивался:
– Не преувеличивайте, подполковник! Теперь всё Scheiße[6]. Вещи не живут и года. Но так надо. Иначе что бы весь мир у нас закупал? Слово “качество” больше ничего не значит. И это прогресс, подполковник Лю! Удивительный, выгодный нам прогресс! Упразднить длительность, долгостойкость вещи, сделать ее краткоживущей, как поденка, и продавать одно и то же двадцать раз! На этом стоит современная Кидань, мастер Лю! Это основа нашего роста, но мы же и терпим вынужденные издержки, даже здесь, в посольстве…
Лю слушал – и понимал, что хочет назад в прошлое, когда вещи были вещами, а не мотыльками.
А жизнь посольства исподволь разлаживалась. Возникли свары, интриги, воровство, провалились важные переговоры. Второго секретаря засняли с проститутками и слили записи в интернет. Начались незначительные “утечки”, контрразведка взялась искать “крота”, породив шпиономанию, раздув взаимные дрязги департаментов.
И только Лю понимал, что никакого шпиона нет и не было. Это Дети Луны, их методичное, подтачивающее основы, рождающее нехорошие резонансы пение. Другие же, включая и посла, и главного контрразведчика, вообще перестали опасаться Детей Луны, относились к ним как к чему-то домашнему, безобидному, забавному, почти своему. Желтые фигурки стали частью посольской жизни, и это никого не удивляло.
Тревоги не вызвал даже случай с капитаном Хе, блестящим юношей, звездой аналитического отдела, ценителем музыки и оперы, завсегдатаем концертов великих оркестров. Отправившись с напарником в рабочую поездку в Кельн, Хе в нарушение инструкций поздно вечером ушел один из отеля, был задержан полицией при попытке проникнуть в Кельнский собор, ловко вырвался из рук полицейских и через полчаса – это видели пассажиры поезда – бросился в Рейн с тройственного моста Гогенцоллернов. Ранее вечером Хе был в Доме музыки, слушал