Verklärte Nacht[7]и Pierrot Lunaire[8] Шёнберга.
Переутомление, сказал посольский психолог. Юноше выпала слишком большая ответственность. Но Лю знал, что переутомление ни при чем. Хе был больше, чем аналитик, он был потенциальный страж, слухач, рожденный под знаком Воздуха. И Хе дважды подходил к Лю, хотя официально не имел допуска знать, чем занимается подполковник. Подходил и как бы невзначай заговаривал о Детях Луны.
Лю шел по мосту, вслушиваясь в тягучую мелодию мантр, всматриваясь в лица. Все эти годы он ждал, что мелодия однажды поменяется. Дети Луны сделают следующий шаг.
И, ступив на середину, на горб моста, он услышал.
Новый голос вплелся в многоустое пение хора. Он не повторял мантры, но будто дирижировал ими, меняя их тембр и ритм. Драматическое сопрано. Профессиональное пение, оперный класс.
Голос словно усиливал мантры, учил и направлял их; заставлял их проникать глубже и глубже в материю мира.
Лю, вопреки выучке, сбился с шага.
Голос будто обращался и к нему лично, призывая сбросить доспехи стража, отречься от службы посольству, от связи со священной сосной Фадан…
Лю понимал, что голос не произносит этих слов. Они – его собственные. Он вытащил из кармана плаща затычки и вставил в уши. Голос притих, давление его ослабло. И Лю наконец заметил ее, новенькую, в самом центре фаланги Детей Луны.
Девчонка была одета в их униформу, желтая куртка с капюшоном, стояла, как они, неподвижно, сложив руки на груди, но Лю видел, что она – другая. Дети в большинстве были из низов, а в ней чувствовалось умение вести себя на сцене. Да и сам голос – такой стоил миллионы.
Сотрудник службы наружного наблюдения, вызванный Лю, снял ее лицо мощным зумом. Фотографию прогнали через базы данных, и скоро Лю принесли распечатанное досье. Ожидая, он стоял у окна и смотрел на мост. В посольстве работала система шумоподавления. Внутрь не должно было попадать ни звука.
Но Лю казалось, что он все равно слышит ее голос.
Маргарита Кирено. Оперная певица. Внебрачная дочь театральной актрисы Елены Кирено и писателя Сю Фо, эмигрантского лидера, убитого неделю назад в Риме.
Естественно, о таких вещах не сообщали даже в самых тайных приказах и сводках. Но Лю понимал, что убили люди из разведки Кидань: хотели обставить все как естественный случай, инфаркт, но наследили, попались на камеры. Шум поднялся нешуточный. Готовится высылка дипломатов.
Шум ее и защищает, подумал Лю. Ее нельзя тронуть сейчас, сразу после провала. Начальство запретит.
Лю представил, что Маргарита будет приходить день за днем, месяц за месяцем, как приходят Дети Луны. Глядя на ее фотографию, слыша призрак ее голоса за бронированными окнами, он мечтал, что запрет однажды снимут и ее можно будет осторожно украсть и допросить: почему ей пришла идея петь с Детьми Луны? Кто научил ее этой песне, от которой – Лю проверил – поникли, будто озябли, иглы сосны Фадан? Или она нашла мертвящую мелодию сама? Исключительно своим талантом?
Он чувствовал, что болен, его знобит. И знал, что это не простуда, а отзвук голоса Маргариты. Голос оперной певицы, живущей в придуманном, сделанном из декораций мире, где рубятся на мечах и фехтуют на шпагах, где духи и божества вмешиваются в судьбы смертных и слово сильнее стали.
Оттуда, думал Лю, она и черпает волшебство своего пения. Она юна. Она верит придуманному, и наивная вера дает ей силу. Вся оперная машинерия чувств, все сценические условности, все возвышенные истории старой Европы о мести и доблести, все чудеса и преображения, что случаются в зрительных залах, работают сейчас на Маргариту.
В полдень Дети Луны ушли, как обычно, к S-Bahn, и Маргарита ушла с ними.
Лю ощутил сожаление – и предвкушение завтрашней встречи.
Маргарита придет, и он начнет с ней неслышный поединок. Напишет ночью свою мелодию, в которой само посольство будет музыкальным инструментом: все его охранные колокольцы, отпугивающие духов, двери, трубы, флаги, окна, голоса служащих. А главную ноту поведет водяная гармоника, питаемая источником, что струится у корней священной сосны, источником, где течет, обращаясь в замкнутом цикле, влага горных потоков Фадан.
Лю остался ночевать в посольстве. У него было особое помещение в глубине подвала, ближе к корням земли. Строители оставили там вместо стен старую кладку разрушенных домов: открытый вход в изнанку города, в самые его потроха.
Он медитировал, улегшись на тростниковой циновке, но будущая мелодия не отзывалась. Лю слышал только голос Маргариты и не мог изгнать его. На коже выступил обильный пот, будто начиналось воспаление. Ломило суставы, тянуло мышцы.
А когда голос певицы стихал, облегчения не приходило. Он слышал вместо успокаивающей тишины то странное и грозное молчание, что издавна пугало его в Берлине. Оно было рядом. И оно нарастало, готовясь – он впервые понял это – разрядиться, разродиться оглушающим, громоподобным звуком.
После полуночи он забылся неглубоким сном. Он слышал Детей Луны, говоривших на разные голоса то, о чем они молчали на допросах.
– У человека есть два времени. Время Солнца. Время бодрствования. И время Луны. Второе время. Оно течет, пока человек спит. Обычные люди его не знают, не проживают. Оно подобно силе лунного притяжения, силе приливов и отливов. И оно тоже движет судьбу. Его, лунное время, мы, Дети Луны, и заклинаем… Все ваши правительства, идеологии и политические системы, религии и философские трактаты – порождены дневным временем. Созданы наследниками тех первых людей, что боялись отойти во тьму от огней первобытных костров. Обрабатывали кремень для топоров и месили глину для горшков. Изобретали знаки, боясь утратить мудрость, создавали овеществленных богов и придумывали иерархии власти.
В древней ночи, в беспросветной мгле, был только бесплотный звук, только звуки смертей и рождений, схватки и охоты, рев и писк, вопль и томительный стон… И рядом с вами жили те, кто пошел другой дорогой. Кто верил ночи, а не дню. У кого нет истории, такой, какой ее понимаете вы; их оружие древне́е костяных стрел и бронзовых секир. Оно родилось в потемках мира, когда руки человечества еще были пусты, не знали орудий и мир отзывался напрямую звуку, единственному инструменту, что человек несет в себе…
Лю очнулся. Ему было нестерпимо холодно. Пот иссяк. Озноб утих. Тело ужалось, отвердело. Он не понимал, вернулся ли он в явь – или провалился глубже в сон, и пробуждение ему лишь снится.
Внезапно Лю ощутил себя чем-то огромным: гигантской металлической каплей, подвешенной во чреве летающей машины. Он теперь был – она, беременная взрывчаткой, имеющая имя, написанное шутниками-техниками мелом на стальном боку: Маргаритка.
Взревели моторы, машина тяжело взлетела и взяла курс на восток. Рядом были слышны шумы еще множества машин, которые несли другие бомбы. Но Маргаритка была самая большая, самая мощная; единственная в этом рейде.
Донеслись близкие разрывы. Машину качнуло, мелкий горячий осколок пробил обшивку самолета и ужалил металлическое тело Маргаритки, вгрызся у самого хвоста, что-то перебив там, нарушив связь деталей. Летающая машина накренилась, разошлись створки люка, впуская ревущий воздух ночи. Маргаритку вышвырнуло во тьму, где гуляли косые призрачные лучи прожекторов и вспухали темные облачка разрывающихся зенитных снарядов.
Он, на мгновение отделившись сознанием от Маргаритки, успел увидеть “летающую крепость” с пылающими моторами правого крыла, успел понять, что летчики ранены и постараются увести самолет обратно к Западу, но не успеют. Бомбардировщик обречен, он косо валится с небес над огненным городом, его тянут к себе, примагничивают черные болота Бранденбурга, его последний полет провожают локаторные станции, что стоят на песчаных холмах, поверх капищ каменного века.
Летчики сбросили бомбу, Маргаритку, шеститонную уничтожительницу бункеров, прежде времени, в тщетной попытке облегчить самолет. Он успел увидеть безоблачное небо и полную луну – плохая ночь для налета, машины как на ладони для зенитчиков и истребителей, верно, метеорологи напортачили с прогнозом, – и тут его сознание втянуло в каплю бомбы.
И они понеслись вниз, к озаренным пожарами кварталам. Лю мгновенно узнал местность: вот канал, отражающий фосфорный свет луны, вот станция S-Bahn, вот разрушенный дом, на месте которого встанет потом посольство…
Маргаритка не понимала, что взрывной механизм выведен из строя, и стремилась вниз со всей тяжестью исполняемого предназначения. Поверхность ударила в лицо, но не сдержала напора. Почва расселась, расступилась, пропуская бомбу глубже мостовой и фундаментов, канализационных труб, глубже всех слоев города, – туда, где земля не знала ни лопаты, ни плуга.
Лю снова очнулся. Встал, пошатываясь, будто получил сокрушительный удар в корпус. Прошелся вдоль стен – на цыпочках, осторожно. Вспомнил старого немца, строительного чиновника, что помогал ему с выбором места для посольства.
Немец жаловался, как сложно строить в этом городе, потому что он нашпигован старыми бомбами и многие еще опасны. Рассказывал о типах бомб.
Лю принял его слова всерьез. Саперы проверили, пронюхали землю, отследили котлованные работы – и ничего. Немец, герр Дёренмайер, поздравил его.
Теперь Лю слушал, стараясь не дышать. Его предупредили еще утром: то объявление о бомбе на платформе, а он не внял! Вокруг была посольская земля, суверенная территория, освященная духом Кидань. Но внизу, глубоко под посольством, земля хранила прошлое этой страны, она была – чужая, как Луна.
Лю побежал наверх, в кабинет – упредить, приказать, чтобы девчонку, не важно как, какой ценой, убрали с моста, не подпускали к зданию, заткнули ей рот. Иначе она вновь запоет, используя Детей Луны как оркестр, резонатор, и разбудит шеститонную Маргаритку, предназначенную разрушать бункеры, проникшую слишком глубоко и потому не найденную опытными саперами, – никто ведь не рассчитывал, что Маргаритка, предназначенная для самых защищенных целей, может тут оказаться.