Во время своих путешествий по Европе Каупервуд видел такие дворцы, построенные с величайшим тщанием, по всесторонне продуманному плану, - хранилища культуры и художественного вкуса многих поколений.
His art-collection, in which he took an immense pride, had been growing, until it was the basis if not the completed substance for a very splendid memorial.
Его собрание картин и предметов искусства, которым он так гордился, уже настолько разрослось, что само по себе могло послужить ему прекрасным памятником.
Already in it were gathered paintings of all the important schools; to say nothing of collections of jade, illumined missals, porcelains, rugs, draperies, mirror frames, and a beginning at rare originals of sculpture.
Там были собраны полотна всех знаменитых школ, не говоря уже о богатых коллекциях изделий из нефрита, старинных молитвенников, расписанных миниатюрами, фарфора, ковров, тканей, рам для зеркал; в последнее время ему удалось приобрести еще и несколько прекрасных статуй.
The beauty of these strange things, the patient laborings of inspired souls of various times and places, moved him, on occasion, to a gentle awe.
Красота этих удивительных вещей, терпеливый труд мастеров разных эпох и стран порой вызывали у Каупервуда чувство, близкое к благоговенью.
Of all individuals he respected, indeed revered, the sincere artist.
Из всех людей на свете он уважал - даже чтил -только преданного своему искусству художника.
Existence was a mystery, but these souls who set themselves to quiet tasks of beauty had caught something of which he was dimly conscious.
Жизнь - тайна, но эти люди, целиком отдавшиеся скромному труду во имя красоты, порой улавливали какие-то ее черты, о которых Каупервуд только смутно догадывался.
Life had touched them with a vision, their hearts and souls were attuned to sweet harmonies of which the common world knew nothing.
Жизнь приоткрыла для них свою завесу, их души и сердца были настроены в унисон со сладкозвучными гармониями, о которых мир повседневности ничего не знает.
Sometimes, when he was weary after a strenuous day, he would enter-late in the night-his now silent gallery, and turning on the lights so that the whole sweet room stood revealed, he would seat himself before some treasure, reflecting on the nature, the mood, the time, and the man that had produced it.
Иногда, усталый после напряженного дня, Каупервуд заходил поздно ночью в свою тихую галерею, включал свет, равномерно заливавший всю эту прекрасную залу, и, усевшись перед одним из своих сокровищ, погружался в размышления о той природе, той эпохе, том мировоззрении и том человеке, которые породили этот шедевр.
Sometimes it would be one of Rembrandt's melancholy heads-the sad "Portrait of a Rabbi"-or the sweet introspection of a Rousseau stream.
Иной раз то была какая-нибудь меланхолическая голова кисти Рембрандта, - например, печальный "Портрет раввина", иной раз тихая речка Руссо, задумчивый лирический пейзаж.
A solemn Dutch housewife, rendered with the bold fidelity and resonant enameled surfaces of a Hals or the cold elegance of an Ingres, commanded his utmost enthusiasm.
Иногда его приводила в восторг исполненная важности голландская хозяюшка, писанная Гальсом с обычным для этого мастера смелым реализмом и в обычной для него манере - с заглаженной до звонкости, словно глазированной, поверхностью; иногда он пленялся холодной элегантностью Энгра.
So he would sit and wonder at the vision and skill of the original dreamer, exclaiming at times:
Так он сидел, дивясь искусству мастера, впервые узревшего и воплотившего эти образы, и восклицал время от времени:
"A marvel!
- Нет, это чудо!
A marvel!"
Это просто чудо!
At the same time, so far as Aileen was concerned things were obviously shaping up for additional changes.
Что же касается Эйлин, то и в ней происходили перемены.
She was in that peculiar state which has befallen many a woman-trying to substitute a lesser ideal for a greater, and finding that the effort is useless or nearly so.
Ее постигла участь многих женщин - она пыталась высокий идеал подменить более скромным, но видела, что все ее усилия напрасны.
In regard to her affair with Lynde, aside from the temporary relief and diversion it had afforded her, she was beginning to feel that she had made a serious mistake.
Роман с Линдом, правда, развлек ее и принес ей временное утешение, но теперь она уже начинала понимать, что совершила непоправимую ошибку.
Lynde was delightful, after his fashion.
Линд был, конечно, очарователен.
He could amuse her with a different type of experience from any that Cowperwood had to relate.
Он забавлял ее рассказами о своей жизни - совсем непохожими на те, что ей случалось слышать от Каупервуда.
Once they were intimate he had, with an easy, genial air, confessed to all sorts of liaisons in Europe and America.
После того как они сблизились, он не раз весело и непринужденно рассказывал ей о своих многочисленных и разнообразных любовных связях в Америке и Европе.
He was utterly pagan-a faun-and at the same time he was truly of the smart world.
Линд был настоящий язычник, фавн и вместе с тем человек из высшего круга.
His open contempt of all but one or two of the people in Chicago whom Aileen had secretly admired and wished to associate with, and his easy references to figures of importance in the East and in Paris and London, raised him amazingly in her estimation; it made her feel, sad to relate, that she had by no means lowered herself in succumbing so readily to his forceful charms.
Его откровенное презрение ко всему чикагскому обществу, кроме двух-трех лиц, перед которыми Эйлин втайне благоговела и знакомства с которыми всячески искала, его небрежные упоминания о знаменитостях, чьи дома в Нью-Йорке и Лондоне были всегда открыты для него, высоко подняли Линда во мнении Эйлин; для нее, увы, все это служило лишь доказательством того, что она не унизила себя, поддавшись так легко его чарам.
Nevertheless, because he was what he was-genial, complimentary, affectionate, but a playboy, merely, and a soldier of fortune, with no desire to make over her life for her on any new basis-she was now grieving over the futility of this romance which had got her nowhere, and which, in all probability, had alienated Cowperwood for good.
И тем не менее, при всей своей любезности, ласковости и веселом нраве, Линд был и оставался всего-навсего бездельником и вертопрахом; устраивать для Эйлин новую жизнь на какой-то новой основе у него не было ни малейшего желания - и потому она уже раскаивалась в своем бесплодном увлечении, которое ни к чему не могло ее привести и в то же время могло окончательно оттолкнуть от нее Каупервуда.
He was still outwardly genial and friendly, but their relationship was now colored by a sense of mistake and uncertainty which existed on both sides, but which, in Aileen's case, amounted to a subtle species of soul-torture.
Внешне Каупервуд был, правда, так же приветлив и дружелюбен, как всегда, однако в их отношения вкралась какая-то неуверенность и чувство вины, которое они испытывали оба, но у Эйлин это чувство превратилось в утонченное самоистязание.
Hitherto she had been the aggrieved one, the one whose loyalty had never been in question, and whose persistent affection and faith had been greatly sinned against.
До сих пор обиженной стороной была она: ее собственная супружеская верность не подвергалась сомнению, она могла считать, что Каупервуд грубо надругался над ее преданной любовью и простодушной верой.
Now all this was changed.
Теперь же все переменилось.
The manner in which he had sinned against her was plain enough, but the way in which, out of pique, she had forsaken him was in the other balance.
Каупервуд, конечно, погрешил против нее, его вина была очевидна, но на другой чаше весов лежала ее измена, на которую она пошла ему в отместку.
Say what one will, the loyalty of woman, whether a condition in nature or an evolved accident of sociology, persists as a dominating thought in at least a section of the race; and women themselves, be it said, are the ones who most loudly and openly subscribe to it.
Что ни говори, а женскую верность так просто не сбросишь со счетов; установлена ли она природой, или выработалась под давлением общества, но большая часть человечества высоко ее чтит, и сами женщины являются рьяными и откровенными ее поборницами.
Cowperwood himself was fully aware that Aileen had deserted him, not because she loved him less or Lynde more, but because she was hurt-and deeply so.
Каупервуд отлично понимал, что Эйлин ему изменила не потому, что разлюбила его и влюбилась в Линда, а потому, что была глубоко оскорблена.
Aileen knew that he knew this.
И Эйлин знала, что он это понимает.
From one point of view it enraged her and made her defiant; from another it grieved her to think she had uselessly sinned against his faith in her.
С одной стороны, это ее бесило, ей хотелось еще больше ему насолить, с другой - она горько сожалела в том, что так бессмысленно подорвала его доверие к ней.
Now he had ample excuse to do anything he chose.
Теперь, что бы он ни делал - он чист в собственных глазах.