В Гейтсе Рокфеллер нашел не просто способного, а невероятно одаренного инвестора. В 1917 году, когда Б. Ч. Форбс попросил его назвать величайших коммерсантов, с которыми тот знаком, Рокфеллер поразил читателей, опустив Флаглера и Арчболда – не говоря уже о Генри Форде и Эндрю Карнеги – и назвав Фредерика Т. Гейтса. «В нем сочетаются деловые навыки и склонность к филантропии в большей степени, чем у других известных мне людей», – заявил Рокфеллер30. В душе Гейтса жило достаточно пуританской вины, и он всегда подчеркивал свою работу по благотворительности и преуменьшал деловые заслуги. Когда Адольф Окс, издатель «Нью-Йорк таймс» попросил его биографические сведения в 1912 году, Гейтс ответил скромно, даже уклончиво: «Хотя я был близко связан с личными делами господина Рокфеллера, то есть с его частными и личными инвестициями, мои интересы связаны и всегда были связаны скорее с его благотворительной работой, чем с его предприятиями»31. Это стало бы новостью для многих на Уолл-стрит, кто испытал на себе характер этого требовательного, курящего сигары, колоритного мажордома крупнейшего в мире частного состояния.
Даже при том, что он держался на заднем плане, пресса вскоре заметила влияние эксцентричного взлохмаченного Гейтса. «Внешне господин Гейтс не похож на обычного финансиста», – заметила «Нью-Йорк дейли трибьюн». «Все в нем, с ног и до небрежно причесанных волос цвета стали и подстриженных усов показывает беззаботное безразличие к тому, что другие о нем подумают»32. Инвестиционные дома не рисковали шутить с ним, так как Гейтс держал портфолио ценных бумаг для частного лица беспрецедентных размеров. При неактивных рынках капитала ему приходилось выпрашивать особо надежные ценные бумаги, которые впитали бы миллионы Рокфеллера. Как будто он был инвестиционным банком в одном лице, Рокфеллер участвовал под надзором Гейтса в основных гарантийных синдикатах акций и облигаций наравне с величественными домами Уолл-стрит. В ту эпоху для богатых индивидуумов не было ничего необычного в устройстве синдикатов, новым был сам масштаб участия Рокфеллера.
Даже в старости Рокфеллер получал котировки акций дважды в день и мог перечислить точное число акций, которыми владел во многих пакетах. Он чтил несколько инвестиционных правил. Пожалуй, самое священное из них – Гейтс не трогал его пакет «Стандард Ойл», основу состояния. Как и в «Стандард Ойл», Рокфеллер настаивал на сохранении остатка средств не ниже десяти миллионов долларов. Так как он держал и значительную долю государственных облигаций США, он чувствовал, что может играть на бирже без риска. Прирожденный бунтарь, Рокфеллер настаивал на скупке при падении рынка и продаже при росте. Аккумулируя позицию, он покупал акции каждый раз, когда они снижались на одну восьмую пункта; избавляясь от позиции, он продавал каждый раз, когда акции поднимались на восьмую пункта – техника, давшая ему средний показатель за продолжительный период. После того как на него дважды подали в суд за некорректный совет, он воздерживался от того, чтобы предлагать подсказки. Также здесь присутствовала доля подлинной смиренности, так как Рокфеллер признавал, что не имеет «пророческого взгляда, и мог бы ввести в заблуждение других… одной из моих скромных догадок»33.
Так как управляли королевской сокровищницей акций его помощники, Рокфеллеру пришлось применить особые меры предосторожности. Он положил железное правило, что ни один сотрудник не может инвестировать в акции или облигации любой компании, в которой он держал основной пакет, и минимум два человека должны присутствовать, когда открывали сейф с ценными бумагами. Имея дело с такими огромными суммами, подчиненные Рокфеллера казались более нервными, чем их флегматичный босс. Старр Мерфи вспоминал случай, когда босс попросил его и коллегу привезти шестьдесят миллионов долларов в ценных бумагах в его поместье в Покантико, чтобы он мог лично их проверить. С немалым страхом мужчины доехали до Вестчестера совершенно без охраны. Рокфеллер не показал никакого беспокойства по поводу отсутствия мер безопасности и только в конце упомянул о ситуации, заметив невозмутимо и забавно растягивая слова: «Полагаю, джентльмены, что вы вернетесь в Нью-Йорк вместе»34.
Попытки манипулировать Рокфеллером часто отдавали рикошетом после дела Колби и Хойта. В 1910 году, например, Рокфеллер отдыхал в Огасте, штат Джорджия, в отеле его посетил Генри Клей Фрик и важно посоветовал купить пятьдесят тысяч акций железной дороги «Ридинг». Как только Фрик ушел, Рокфеллер снял телефонную трубку и распорядился ликвидировать свой пакет из сорока семи тысяч пятисот акций; с особым удовлетворением он продал последние две с половиной тысячи акций на пике торгов.
Рокфеллер столкнулся с классической дилеммой всех крупных инвесторов: как купить ценные бумаги, не взвинтив цену, и продать, не сбив ее. С ростом его известности его шаги на рынке могли спровоцировать ожесточенную толкотню участников биржи. Чтобы предупредить это, Рокфеллер привлек двойную группу брокеров: первый брокер давал распоряжение десяткам вторичных брокеров, не знавших его лично, и таким образом маскировался в лабиринте посредников. Долгое время он платил двойную комиссию, пока не выработал схему с одной комиссией с брокером Полом Л. Ландоном. На Уолл-стрит конца века такие объединения были и легальны, и распространены, и Рокфеллер не испытывал этических сомнений по этому поводу.
Вступив в осеннюю фазу жизни, Рокфеллер предпочитал надежные стабильные приобретения авантюрным прибылям. Один человек пытался продать с рук акции золотых рудников, и Гейтс его обрезал. «Если бы вы сказали, что жила из чистого двадцатичетырехкаратного золота, широкая, пригодная к разработке, рядом с железной дорогой и ее можно получить задаром, сомневаюсь, что вы привлекли бы внимание господина Рокфеллера… Он подошел к тому времени в жизни и к тому состоянию, когда эти вещи уже не вызывают жадности»35. Рокфеллер редко отвечал бесчисленным изобретателям, которые осаждали его контору в надежде продать патенты. Было проще ссудить крупные суммы денег под залог первоклассных ценных бумаг, чем разбрасывать инвестиции по десяткам предприятий. При всей его легендарной ненасытности Рокфеллер был великодушным кредитодателем и, по всем рассказам, снисходительным к оплошностям. «Никогда я не слышал, чтобы господин Рокфеллер требовал погашения частного займа, взыскивал долг по частной закладной или притеснял должника», – говорил Гейтс36. Другой советник по инвестициям, Генри Э. Купер, соглашался: «Он никогда не был суров с людьми в деле; он был излишне уступчив»37.
Чтобы финансировать спорадические вылазки на биржу, Рокфеллер занимал огромные суммы у банков, по пятнадцать – двадцать миллионов зараз, выставляя в виде залога государственные облигации. Все это приводило в некоторое замешательство Младшего, все еще принимавшего за чистую монету пуританские заявления отца против спекулирования на ценных бумагах. Когда сын достиг среднего возраста, он даже принимался читать нотации беспутному отцу, упрекая его же собственными словами. На пороге Первой мировой войны, когда займы Старшего раздулись почти до десяти миллионов долларов, Младший напомнил ему, как он «часто выражал в словах мою веру, что не следует быть заемщиком, следует всегда держать много денег»38.
Долгое время Рокфеллер сопротивлялся попыткам сделать инвестиционную команду более профессиональной, и Гейтс сражался хорошо, как только мог. В 1897 году пришел Чарльз О. Хейдт – позже эксперт Рокфеллера по вопросам недвижимости, – а через несколько лет за ним последовал Бертрам Катлер, следующие пятьдесят лет помогавший управлять вложениями семьи. Даже с такой командой инвестиции оставались не такими аккуратными и в 1907 году. Гейтс сказал Рокфеллеру: «Я давно думал, что имело бы смысл найти человека, который постоянно в течение дня держал бы перед собой полный перечень ваших инвестиций и чьей задачей было бы подробно изучить каждую из них – так сказать держать руку на пульсе постоянно»39. В следующем году Рокфеллер наконец сдался и сформировал комитет из четырех человек по управлению его деньгами, куда вошли Гейтс и Младший.
Как и с филантропией Рокфеллера, Гейтс поначалу действовал осторожно в волчьем мире Уолл-стрит, но очень быстро стал хозяином положения. Вскоре он уверенно сообщал Рокфеллеру свое хлесткое мнение о таких сильных мира, как Эндрю Карнеги и Дж. Пирпонт Морган. В то время мир больших финансов вращался вокруг жаркого соперничества между Морганом и Джейкобом Шиффом из «Кун, Лёб и Ко». Убежденный, что Рокфеллер уже выглядит достаточно противоречиво, Гейтс пытался, когда возможно, избегать столкновений между этими двумя финансистами и отказывался присоединяться к мятежам в залах заседаний, давках на фондовых рынках и другим действиям, которые могли бы еще больше подпортить славу Рокфеллера.
Изголодавшись по высокодоходным ценным бумагам, Гейтс требовал войти в оба синдиката, и «Дж. П. Морган энд компани» и в «Кун, Лёб энд Ко», но всегда считал, что «Кун, Лёб» предлагает более выгодные условия. Под эгидой этого дома Рокфеллер поглотил огромные пакеты ценных бумаг железнодорожных компаний, в том числе гигантские доли в Южной Тихоокеанской, Союзной Тихоокеанской и Пенсильванской железных дорогах. Он взял и крупную долю в ссуде, выпущенной для Японской империи в 1904–1905 годах во время Русско-японской войны и для китайского правительства в 1911 году. Он вкладывал в объединение «Кун, Лёб» с чикагскими мясокомбинатами во главе с «Армор энд Свифт», помогая создать еще один трест. Находясь в постоянном поиске хороших ценных бумаг, он иногда покупал у «Кун, Лёб» просто для поддержания гармоничных отношений.
Гейтс и его окружение страдали от бесцеремонности «Дж. П. Морган энд компани», где им, как правило, расписывали небольшие доли в посредственных предприятиях – любопытные условия для самого богатого в мире инвестора. В начале 1900-х годов Рокфеллер оказался с непонятной частотой вовлечен в крупнейшие просчеты Моргана, в том числе «Чикаго стрит рейлвей», которую он финансировал для магната Чарльза Йеркса и «Интернэшнл еркантайл марин», неудачную попытку Моргана создать Североатлантический транспортный картель. Рокфеллер решил, что это не счастливое совпадение, а отражение устоявшейся антипатии Моргана. Задетый этими неудачами, в 1911 году Рокфеллер сказал сыну: «Впредь, если этот дом предложит нам инвестиции, я думаю, мы будем едины во мнении, что не следует ничего предпринимать, если только мы все не согласимся, что нам желательно это иметь»