12. Младший принял принципы отца, как не смогли бы Алта и Эдит, и выступал как его заместитель. Рокфеллер сказал сыну: «Какое провидение, что твою жизнь пощадили и ты можешь принять обязанности, по мере того как я их слагаю!»13 Рокфеллер все больше воодушевлялся восхищением сына, видящего в нем героическую фигуру в коммерции и филантропии. Он сказал Инглису: «Я действительно думаю, что у меня не могло бы быть такого хорошего и верного сына, какой есть, если бы я был наполовину таким плохим, как предубежденный и корыстный «историк» [Тарбелл] старается меня показать»14. В понимании Рокфеллера плоды приносит только хорошее дерево, и достоинства Младшего, следовательно, – неопровержимое доказательство его собственных.
Ко времени, когда Младший унаследовал свою золотую сокровищницу, у них с Эбби уже была большая активная семья из шести детей, еще родились Лоранс (1910), Уинтроп (1912) и Дэвид (1915). После рождения Лоранса Младший и Эбби решили, что 54-я Западная улица, 13, не может вместить это растущее племя, и в 1911 году купили участок на 54-й Западной улице, 10. Завершив работу в Кайкате, Уильям Уэллес Босворт – ландшафтный архитектор, которого Джон-старший нашел таким возмутительно дорогим – соорудил девятиэтажный особняк для молодых Рокфеллеров, напоминавший город в миниатюре. Он стал одной из крупнейших личных резиденций Нью-Йорка, прекрасно оборудованной, с площадкой для игры в сквош на крыше и детской площадкой, художественной галереей, музыкальной комнатой, двумя гостиными и медпунктом. Семья перебралась на новое место в сентябре 1913 года.
Младший и Эбби с 1908 года начали проводить лето на острове Маунт-Дезерт в штате Мэн, уезжая от летней духоты на Манхэттене. Это место стало излюбленным местом отдыха богатых в 1880-х годах, а теперь его колонизировали несколько близких знакомых Рокфеллеров, в том числе Чарльз Элиот, Саймон Флекснер и Кристиан Хертер. Джона и Эбби так очаровала каменистая грубоватая красота острова, что в 1910 году они купили дом в Сил-Харборе на тихой южной стороне острова, на вершине холма, названный «Иэри». Иэри, с множеством окошек на крыше, расположенный на гранитном склоне и смотрящий на залив, был коттеджем в стиле Тюдоров, в том же смысле, в каком коттеджами считались особняки в Ньюпорте – он был колоссальным. Сначала в доме было шестьдесят пять комнат, затем Младший расширил его до роскошных масштабов, и там появилось сто семь комнат, сорок четыре камина камина, двадцать две ванных комнаты и две тысячи двести восемьдесят окон.
Когда Младший и Эбби впервые посетили остров Маунт-Дезерт, это место оставалось нетронутым, здесь еще были запрещены машины, и можно было исследовать множество диких неиспорченных мест пешком или верхом. Младшему особенно понравилось сооружать на своей земле дороги для экипажей. Во время летних поездок в Мэн, у него появилось особое чувство к дикой природе, вызывающее в нем религиозное благоговение и, возможно, воспоминания об озерах и оврагах детства в Форест-Хилл. Эти уединенные места освежали перегруженный ум человека, несущего такой груз ответственности.
В 1916 году президент Вильсон создал на острове Национальный памятник Сьер-Демонт, который в 1919 году преобразован в Национальный парк Лафайетт – первый национальный парк на Востоке, – и затем в 1929 году был переименован в Национальный парк Акадия. Служа делу сохранения природы, Младший не только подарил парку акры дикой земли, но и лично проложил пятьдесят семь миль (ок. 92 км) дорог для экипажей, без автомобилей (инженеры рассчитали углы), добавил очаровательные каменные мостики и сторожки, которые безукоризненно вписывались в пейзаж. У отца он научился искусству открывать виды и делать дороги насколько возможно ненавязчиво. Хотя некоторые перфекционисты критиковали Младшего за вмешательство в природу, у него был демократичный взгляд на то, как парки могут использовать простые люди. На собраниях совета по филантропии Младший часто казался устало добросовестным, а здесь на острове он показал неприкрытый интерес к сохранению природного дикого пейзажа. Это было раннее проявление его постоянного увлечения в будущем: защите древней красоты от вторжения современной жизни. В то же время он старался, когда возможно, уйти от хаоса города в мир неиспорченного сельского прошлого.
Эбби Олдрич Рокфеллер, в отличие от мужа, была настроена на современное, дерзкое и спонтанное. «Маме нравилось, когда ей приходила идея, и она говорила: «Давайте сделаем!» – рассказывал ее сын Дэвид. – Ей очень нравилось неожиданное»15. Она бывала язвительной и дерзкой и восхищалась бойкими молодыми модницами 1920-х годов. «Мне нравится смотреть, как слетает старое лицемерие», – говорила она16. Ей, бесстрашной и свободной, нравилось импульсивное поведение, и однажды она сказала о своих внуках: «Я люблю даже их непослушание, их забавные желания и попытки заполучить это, и смотреть, как они что-то замышляют»17. Такое отношение озадачивало Младшего, его раздражало шумное веселье маленьких детей.
Эбби придерживалась экономического консерватизма своего отца, но помогла расширить политический спектр семьи Рокфеллера. Она была либеральной республиканкой, поддерживала «Планируемое родительство», «Объединенный еврейский призыв» и «Лигу наций». После бойни в Ладлоу, чтобы улучшить отношения с рабочими, она вкладывала до трети ежегодного бюджета в Национальную женскую профсоюзную лигу. В 1920-х годах она присоединилась к «Стандард Ойл, Нью-Джерси» в создании общественного центра, Дома общины Бейуэй для рабочих нефтеперерабатывающих заводов в Элизабет, штат Нью-Джерси, и часто заезжала в его детскую больницу. После очередного посещения она рассказывала дочери Бабс: «Сегодня в нашей новой детской клинике в Бейуэй я держала двадцать пять голых вертящихся младенцев, некоторые из них воспользовались случаем и как следует меня обмочили. Они почти все толстые, розовые и веселые, но иногда начинали плакать все вместе. Я чудесно провела время»18. Она была главным благотворителем отеля «Грейс Додж» в Вашингтоне, округ Колумбия, на триста пятьдесят номеров для работающих женщин под управлением Всемирной христианской организации молодых женщин, и там работали только женщины, вплоть до посыльных и лифтеров.
Эбби страстно выступала за социальную справедливость, и это оказало продолжительное влияние на ее потомков. Остановившись у Старшего в Ормонд-Бич в 1923 году, она написала письмо трем старшим сыновьям, бурлящее яростью к дискриминации. «Вечный позор Соединенным Штатам за то, что среди нас часто происходят ужасные линчевания и жестокие расовые бунты. Социальный остракизм евреев менее варварский, но… является жестокой несправедливостью… Я мечтаю, чтобы наша семья твердо стояла за лучшее и высшее в жизни»19. Хотя Младший подписывался под многими взглядами Эбби, он руководствовался скорее абстрактными правилами поведения, а не стихийной симпатией к угнетенным.
Эбби следила, чтобы ее дети не щеголяли богатством, и отказала одному из сыновей, который, учась в колледже, хотел получить больше денег на путешествия, сказав ему: «Мальчики, которые не смогут позволить себе поехать, будут чувствовать беспокойство и зависть»20. Она постоянно помнила об уродующем влиянии богатства, предупреждала Лоренса, когда ему было всего тринадцать лет, об опасностях больших денег: «Они делают жизнь слишком легкой; люди начинают потакать своим желаниям, становятся эгоистичными и жестокими»21. Эбби однажды сказала Нельсону: «Я уверена, что слишком большое богатство делает людей глупыми, скучными, ничего не замечающими и неинтересными. Будь осторожен»22. В Первую мировую войну Старший предупредительно освободил особняк на 54-й Западной улице, 4, для нужд фронта, и Эбби руководила там пятьюстами сотрудниками отделения Красного Креста. Она одела детей в белую униформу и поставила в подвале скатывать бинты, а в Покантико следила, чтобы они ухаживали за «садом победы».
Управляя несколькими домами, Эбби часто возмущалась скупым стилем Младшего, но уступала ему ради сохранения супружеской гармонии. Чтобы купить новое белье, она ждала январских распродаж, а когда дети отправились в школу, ей приходилось звонить им тайком из ванной, так как муж считал эти звонки чрезмерной роскошью. Один из сыновей подчеркивал: «Его звонки были деловыми и, следовательно, оправданными, ее же были личными и, возможно, несерьезными»23.
Брак Джона-младшего и Эбби был насыщен страстью, причина, видимо, в том, что сдержанная жизнь Джона требовала большого высвобождения. Он лучился в ее присутствии, не мог отвести от нее глаз. «Я ни разу не видел человека, более привязанного к женщине, на которой он женился, – рассказывал Том Пайл, егерь в Покантико. – К концу их жизни, у них уже были внуки, а он все еще обращался с ней с обожанием и преданностью молодого любовника»24. Многие находили что-то нездоровое в его постоянной необходимости в ней, по словам одной из невесток, это его чувство «казалось почти первобытным и неконтролируемым»25. Даже во время путешествий Младший нависал над ней, как собственник, отказываясь уступать ее общество другим. Однажды, когда они были в отъезде, Эбби написала сыну: «Твой отец боится, что я начну сближаться со слишком многими людьми и захочу говорить с ними, поэтому обычно мы едим, как я его называю, в ресторане для стариков, там он чувствует, что я в большей безопасности»26.
Даже дома Младший пытался монополизировать Эбби и ревниво поглядывал на шестерых детей, как на потенциальных претендентов на ее время. Эбби, всегда теплая и естественная с детьми, не оставляла их воспитание на слуг и гувернеров. Она играла с ними в карты, читала им, пила с ними чай днем и укрывала их одеялами ночью. Общительная леди, вышедшая замуж за специалиста домоседа, следовала примеру множества других женщин в ее положении и старалась сделать из сыновей образцовых мужей, лишенных недостатков мужа. Младший, возможно подсознательно, видел во внимании к детям время, украденное у него, и мог показаться ворчливым отцом, напоминающим директора школы. «Мы выросли, понимая, что нам приходится состязаться с отцом за ее время и внимание, – признавался его сын Дэвид. – Он рассчитывал, что она будет свободна, когда она нужна ему, и казался ненасытным»