27.
Это был в целом счастливый брак, несмотря на возможные недостатки. Супруги могли жарко спорить о современном искусстве, но были преданы друг другу и разделяли многие радости, в том числе театры, концерты и кино, а также прогулки, поездки в экипажах и на машинах. После вечернего выхода они любили вернуться домой и потягивать горячий шоколад в уединении гардеробной Младшего. В эти уютные моменты перед сном они тренировали шаги новейших танцев, которым учились в студии Артура Мюррея, читали вслух викторианский роман или слушали музыку на проигрывателе «Виктрола». Эбби считала своего мужа мужчиной безупречной честности, уважала и любила его, даже если иногда он и раздражал ее. Однажды она написала: «Мне жаль тех женщин в мире, у которых нет таких хороших мужей, как у меня»28. В палитру жизни Младшего, которая иначе могла оказаться монохромной, Эбби внесла много ярких красок.
Шестеро детей Рокфеллера считали деда закадычным другом, которого они помнили в разных обличьях: остряк, клоун, первоклассный рассказчик, веселый чудак на поле для гольфа, доморощенный философ. Ему было уже за восемьдесят, а дети становились подростками, и он казался шустрым приятелем, который с готовностью присоединялся к ним, прятались ли они в кустарниках или скакали по комнате, играя в жмурки. Для своих потомков он был, наверное, не менее ярким представителем, чем Дьявол Билл для своих внуков. Джон III, как и его братья и сестра, вспоминал игривость деда: «Чудесный человек с чувством юмора; он любил рассказывать шутки, начиная серьезно. Он был теплый, дружелюбный и открытый и никогда не читал нотации»29.
Младший приучил детей почитать деда, и, вырастая, они с некоторым изумлением обнаружили, что этот веселый эксцентричный старичок провернул величайший трюк в истории бизнеса. С раннего возраста они осознавали необычную шумиху, связанную с их фамилией, так как репортеров и фотографов постоянно стаскивали с ограды Покантико. В первомайский праздник 1919 года во время разгула террора анархистов почтовая служба перехватила бомбы, отправленные по почте Рокфеллеру, Дж. П. Моргану-младшему и другим известным американцам, но никакой особой охраны в Кайкате выставлено не было. «Мы всегда жили в страхе, что что-то случится с детьми», – вспоминал Младший, и поэтому было запрещено, чтобы их фотографировали незнакомые люди, дабы не наводить на мысли террористов и преступников30. Он так усердно следил, чтобы их фотографии не попали в газеты, что для общей публики дети оставались безликими, пока не пошли в колледж. Иногда после звонков с угрозами к детям приставляли охрану.
По воскресеньям шестеро внуков часто отправлялись из Эбитон-Лодж в Кайкат поужинать с дедом, пятеро мальчиков надевали обязательную школьную форму «итон» с широкими круглыми крахмальными воротничками, темными пиджаками и брюками в тонкую полоску. Как пастор, встречающий паству, Рокфеллер приветствовал каждого внука: «Брат». Сидя во главе стола, он сыпал рассказами из прошлого и изображал людей, помахивая белоснежной салфеткой. Внуки радостно вскрикивали, слушая, как он шутит с каменным выражением лица. Контраст между беззаботным Старшим, который казался таким расслабленным, и его напряженным раздражительным сыном скорее всего не помогал Младшему в общении с детьми.
Но безмятежность Рокфеллера скрывала и глубокие заботы. Завтракая с внуками, он раздавал каждому по пять центов и поцелуй, в сопровождении с небольшим напутствием. «Знаете, – спрашивал он, – что очень сильно расстроит дедушку? Если кто-то из вас, мальчики, станет неэкономно, расточительно и беспечно обращаться с деньгами… Будьте осторожны, мальчики, и вы всегда сможете помочь обездоленным людям. Это ваш долг, и никогда не следует об этом забывать»31. Внуки приписывают свою концепцию управления филантропией в равной степени и деду, и отцу.
Несмотря на свою строгость, Старший испытывал настоящее удовольствие от того, что он отец, тогда как Младший воспринимал все слишком серьезно. Ряд факторов сделали Младшего негибким родителем. Шумиха вокруг отца превратила его в человека гранитной респектабельности, которому оказалось сложно веселиться с семьей. Сталкиваясь с неуправляемостью своего потомства, он становился чрезмерно напряжен и неодобрителен. Так как детям предстояло жить в свете общественного внимания, он хотел, чтобы они отражали его собственную церемонную правильность. Для него это было настолько отчаянно важно, что он управлял семьей с тихой тиранией и вызывал скорее страх, чем привязанность. Иногда случались неожиданные вспышки гнева или насмешки, которые он тщательно скрывал от мира. Он старался имитировать стиль отца, как родителя, но не умел делать это с добродушием Джона Д. «Я всегда боялся, что деньги избалуют детей, и я хотел, чтобы они знали им цену и не разбрасывали их и не выкидывали на вещи, которые того не стоят, – рассказывал Младший. – Поэтому я настаивал, чтобы дети вели счета точно так же, как я, и думаю, результат был хорош»32.
По утрам в субботу, с холодком страха в животе, дети выстраивались в очередь в кабинете Младшего, и тот тщательно изучал их книги счетов. Хотя они получали пособие всего в тридцать центов – гораздо меньше, чем их друзья, – им приходилось отчитываться за каждый пенни. Ожидалось, что треть денег они потратят, треть отложат и треть отдадут на благотворительность. Скованные этими правилами, дети Рокфеллеров постоянно выпрашивали мелочь у друзей, как нуждающиеся беспризорники. Нельсон жаловался: «Я могу честно сказать, ни один из нас никогда не ощущал, что мы действительно богаты – то есть, что имеем много денег»33. Как и Младший, когда был маленьким, они часто одевались в поношенные одежды и были лишены обычных походов в театры и в кино, пока не стали уже почти взрослыми.
Повторяя собственное воспитание, Младший дал детям возможность заработать карманную мелочь в Покантико или Сил-Харбор. Они зарабатывали, убивая мух (10 центов за сотню), полируя обувь, работая в саду или ловя мышей в подвале (пять центов центов за мышь). Шестерых детей учили заниматься садом, шить и готовить – раз в неделю они готовили ужин вместе, – и их поощряли осваивать ручные инструменты. Каждый учился играть на своем музыкальном инструменте, а один вечер в неделю уделялся пению гимнов. Даже семейный отпуск превращался в практические занятия по личной ответственности, одному сыну поручали купить железнодорожные билеты, второму выполнять поручения, третьему заниматься багажом, четвертому бронировать номера в отеле, пятому начищать ботинки и так далее.
Младший наивно полагал, что у него хорошие открытые отношения с детьми, но они видели в нем грозную личность, и Эбби приходилось снимать напряженность, копящуюся на поверхности. Она в итоге стала для них переводчиком, спасая ситуацию прямым разговором, здравым смыслом и острым юмором. Она и на деле помогала детям доставить удовольствие Младшему. Когда он хотел, чтобы они выучили строки из Библии, она выписывала для них отрывки на карточках и подчищала их книги счетов перед еженедельным родительским аудитом.
Младший хотел пропитать детей проповедями и религиозными трактатами. Каждое утро в семь сорок пять, даже в присутствии гостей, дворецкий вносил стопку Библий на серебряном подносе. Младший зачитывал часть писания и просил остальных читать вслух, прежде чем они притронутся к завтраку. Он старался поддержать традицию Дня отдохновения, водил детей цепочкой на воскресные прогулки по местам в Покантико и читал лекции про деревья и дикие цветы, штрафуя тех, кто выбивался из строя. Однажды в воскресенье в 1920-х годах он размышлял долго и упорно, позволить ли детям играть в теннис по воскресеньям. Он согласился только под давлением Эбби. Дети были крещены, но так и не стали регулярными посетителями церкви, как их родители и деды, и их жизнь не начала вращаться вокруг баптистской церкви.
Глава 33Прошлое, настоящее, будущее
Благословенный долголетием своего отца, Рокфеллер пережил всех братьев и сестер. Хотя Фрэнк в последние годы был вице-президентом двух кливлендских стальных компаний, он так и не преодолел своей антипатии к Джону и бесновался по его поводу до самой смерти. В 1916 году Джон дал по тысяче долларов трем дочерям Фрэнка и размышлял над тем, чтобы создать траст, обеспечивающей каждой из них пожизненный доход. Но даже на смертном одре, перенеся в начале 1917 года инсульт, Фрэнк продолжал произносить тирады против старшего брата. «Я постоянно был с ним и был там, когда он умер, – вспоминал один из друзей Фрэнка. – Вы можете понять глубину его чувств, если я скажу, что больше всего он боялся в последние дни, что Джон попробует к нему приехать»1. В апреле 1917 года Фрэнк умер, и Джон с Уильямом приехали на похороны в Кливленде на кладбище Лейк-Вью, где Фрэнка опустили в могилу, которую он выбрал отдельно от остальных Рокфеллеров. Жена Фрэнка, Хелен, и три его дочери не собирались продолжать безумную вендетту и после похорон сердечно приняли Джона, покрывшего огромные долги брата.
В последние двадцать лет жизни Рокфеллер чувствовал скрытую тягу к детским воспоминаниям. В июне 1919 года, накануне его восьмидесятилетия, они с Уильямом загрузили три открытых автомобиля «Крейн-Симплекс» и отправились в зеленый район их детства, Фингер-Лейкс. Они вернулись в Ричфорд, Моравию и Овего, и воспоминания оказались столь ценны, что путешествие возобновлялось каждый год до смерти Уильяма в 1922 году. Дом в Моравии с великолепными видами на озеро Оваско теперь занимали заключенные из Обернской тюрьмы, которые работали, по странному совпадению, на ближайшей автостраде Рокфеллера. В свой последний приезд Рокфеллер, глядя на старый дом, снял шляпу, склонил голову и продекламировал с пафосом актера: «Прощай, старый дом!»2 Через несколько дней пришли сообщения, что дом сгорел дотла, скорее всего из-за неисправного камина. Рокфеллер, под впечатлением от новостей, записал в дневнике, который вел очень недолго: «Это было место нашего первого делового предприятия, когда мы занялись выращиванием индюшек»