49.
Когда пришло время Младшего расстаться с частными учителями, он пошел в Нью-Йоркскую школу языков, затем в школу К. Н. Дугласа, а затем в заведение для аристократии, школу Катлера, в которой учились Альберт Милбэнк, Корнелиус Н. Блисс и Корнелиус Вандербильт. Младший каждое утро плелся в школу пешком по мостовым, глядя, как более бедные одноклассники подъезжают в красивых экипажах. Этот способный прилежный мальчик недооценивал свой ум, но всегда получал высшие оценки и вел целеустремленную жизнь, оставлявшую не так много времени для отдыха. В свободное от уроков время он занимался на скрипке и в течение восьми лет брал уроки у Ричарда Арнольда, первого скрипача Филармонического оркестра. Младшего никогда не шлепали и не наказывали, но ему приходилось мириться с беспрерывным выслушиванием принципов религии от Сетти50. В сравнении с матерью отец был почти балагур. Желая порадовать родителей и других авторитетных взрослых, Младший воспринимал все слишком серьезно и цепенел от ужаса даже при мысли о возможности совершить ошибку.
Просто чудо, что при том чувстве долга, какое регулярно вбивали им в головы, дети Рокфеллера не свихнулись. У них все же проявилось множество психосоматических симптомов. В свой первый год в Катлер, тринадцатилетний Младший набрал средний балл 98,1, и у него начался нервный срыв от перегрузки51. Слишком много ожиданий взвалили на его хрупкие плечи, и он пошатнулся под их весом. Отец назначил ему курс лечения главным викторианским средством – тяжелой работой на улице. В конце 1887 года Младший с матерью зимовали в Форест-Хилл, где он яростно рубил дрова (пятнадцать центов за связку), разбивал камни, жег мусор и сгребал листья, вырабатывая нервное напряжение из системы. Младшему нравилась такая эпизодическая монополия на внимание матери и передышка от регламентированной жизни в Нью-Йорке. Его письма отцу рассказывают о меланхоличной красоте снежной зимы, прогулках на санях в лунном свете и катаниях на коньках днем по замерзшему озеру, когда Сетти садилась на деревянный стул, а он толкал его перед собой.
Младший, оживший после отдыха, завершил второй год в Катлере, а затем его перевели в школу, созданную специально для него. Джон и Уильям Рокфеллеры посовещались с талантливым преподавателем, Джоном А. Браунингом, и тот создал крошечную школу Браунинга, всего из двух классов: один строился вокруг Младшего, второй – вокруг Перси, сына Уильяма. Школа, будучи проектом Рокфеллера, работала на 55-й Западной улице, в особняке, принадлежавшем семье. Джон и Уильям платили Браунингу зарплату и сохраняли за собой право отбирать поступающих. Школа уделяла основное время ручным ремеслам и классическим предметам и была пронизана духом равноправия. Нетти Фоулер Маккормик из чикагского клана «жнецов» отправила туда двух сыновей, Гарольда и Стэнли; в состав учащихся из двадцати пяти человек входили два сына управляющего поместьем Уильяма в Гринвиче, штат Коннектикут. Школа Браунинга была очередной попыткой Джона Д. не позволить своим детям возгордиться или скатиться до праздной беспутной жизни.
Из писем, которые Младший отправлял отцу из Форест-Хилл зимой 1887–1888 годов, становится ясно, что его мать тоже восстанавливалась после приступа болезни. Он написал другу: «Приятно быть со всей семьей, но, когда мы думаем, как это полезно для мамы – а ей и правда значительно лучше, она так хорошо спит и чувствует себя настолько лучше, – мы совершенно счастливы, что разделены»52. Сетти всегда была слабой, но теперь появились признаки астении, которая позже превратит ее в инвалида. Ей нравилось выезжать с мужем, и она разделяла его любовь к катанию на коньках, но занималась этим очень понемногу. «Она не была сильной… и не могла выдерживать много нагрузки», – сказал ее сын53.
Для биографа Джона Д. Рокфеллера, самый раздражающе непонятный пробел во всей истории это трансформация Сетти из яркой остроумной девушки в достаточно невеселую женщину, склонную почти к монашеской набожности. Удивительно, что случилось с пылкой молодой женщиной, отличницей в старших классах, удостоенной произнести речь, и литературным редактором в Институте Орид. К 1880-м годам, когда Сетти было за сорок, ее письма полны сладкой патоки набожности и бесконечных банальностей, она стала благонравной и немного ненастоящей. Как отметил один журнал: «Было бы сложно найти человека, имеющего что-то против миссис Джон Д. Рокфеллер, так как свою жизнь госпожа Рокфеллер почти полностью посвящает религиозной и благотворительной работе»54. Она произносила только благородные и жизнеутверждающие мысли, постоянно благодарила господа и никогда не опускалась до сплетен или дерзких замечаний.
Был ли это очередной пример, как умная викторианская женщина почувствовала себя в ловушке отсутствия возможностей и обратилась к религии от скуки и для самозащиты? Общественные конвенции ее дней определенно одобряли решение посвятить себя церкви и дому. Но возникает вопрос, не стало ли ее уединение и религиозность реакцией на рост разногласий вокруг «Стандард Ойл». Эта мягкая женщина с карими глазами обожала своего мужа и слепо верила в его благородство, но ее беспокоили брошенные в него обвинения. От двух коллег Рокфеллера мы знаем, что Сетти иногда хотела, чтобы он ответил на нападки, а он предпочитал их отбросить и игнорировать. В 1860-х и начале 1870-х годов Рокфеллер писал ей конфиденциальные, в высшей степени информативные письма о своих деловых отношениях, в том числе о СИК. Но с 1880-х годов его письма неожиданно стали вежливо-пустыми, полными банальностей о погоде и лишенными деловых новостей.
Обычно Рокфеллер не смешивал дела семьи и «Стандард Ойл» за одним любопытным исключением. За завтраком он иногда зачитывал вслух из стопки оскорбительных раздраженных писем, которыми был завален его кабинет. Возможно, таким образом он пытался не воспринимать угрозы всерьез или подсластить пилюлю разногласий. В остальных случаях он сторонился всех противоречий. Стала ли религия Сетти надежным щитом против яда в адрес ее мужа? И стал ли Джон более лицемерным в вопросах трезвости и других дел, чтобы отстоять свое достоинство и утихомирить совесть? Вопросы интересные, но Рокфеллер и его семья так старательно их избегали, что не оставили комментариев, которые могли бы пролить какой-то свет на них. Некоторые аспекты семейной жизни Рокфеллера – те важные вещи, сказанные о «Стандард Ойл» на ухо, в спальне, ночью – вероятно, навсегда останутся загадкой.
Рокфеллер всегда обижался на обвинения, что он ограниченный трудоголик, хотя за границей побывал только после переезда в Нью-Йорк, когда ему было далеко за сорок. Упрямый провинциал, он не жаждал экзотики и сторонился Азии, Африки, Латинской Америки и других отдаленных мест, которые обслуживала «Стандард Ойл». Для него целью путешествий было не предаться очарованию иноземного места, а перенести свою культуру нетронутой туда. Он никогда не путешествовал без священника (обычно Эдварда Джадсона или Огастуса Стронга) и доктора (обычно Гамильтона Биггара) для удовлетворения и духовных, и физических потребностей. Частным вагоном Рокфеллер не обзавелся, но при необходимости железнодорожные компании специально для него присоединяли вагон к трансконтинентальному поезду. Эти роскошные вагоны были разделены на шесть отсеков, включая кухню, буфетную, комнату для наблюдений, кабинет и отдельные купе. Мчась по Великим равнинам, семья жизнерадостно пела гимны или дети играли на музыкальных инструментах. Каждое утро, в течение часа, священник проводил чтения Библии, с толкованиями. Рокфеллер планировал маршрут так, чтобы в воскресенье оказаться у баптистской церкви, и ему особенно нравилось заходить в церкви для негров, он часто оставлял значительное пожертвование в конце службы. Больше всего он радовался, если удавалось найти походный храм по дороге – это было настоящим подарком для человека, который всегда считал религию жизнеутверждающим жизненным опытом.
В 1883 году Рокфеллер и Генри Флаглер ездили в Джексонвилл и Сент-Огастин, штат Флорида, и изучали экономические перспективы штата с доктором Эндрю Андерсоном и табачным магнатом Джорджем П. Лориллардом. На следующий год Рокфеллеры отправились в Атланту, повернули на запад в Новый Орлеан и доехали до Лос-Анджелеса и Сан-Франциско. Два года спустя они совершили длительное путешествие в парк Йеллоустон и вернулись через Чикаго. В тот момент даже Рокфеллер задавался вопросом, отпустят ли его когда-нибудь континентальные Соединенные Штаты, он сказал Бенджамину Брюстеру: «Возможно, я никогда не поеду с семьей в Европу, хотя мы предполагали поехать через год другой, но я бы очень хотел побольше узнать об этой дорогой земле, на которой мы живем»55.
1 июня 1887 года Рокфеллер с семьей отплывали на три месяца в Европу, а руководители «Стандард Ойл» плыли позади на буксире, чтобы помахать на прощание. Они, должно быть, испытали облегчение, опасаясь, что постоянные перегрузки Рокфеллера в «Стандард Ойл» повредят его здоровью. Рокфеллеру потребовалось время, чтобы сбросить навязчивое беспокойство за «Стандард Ойл», позволив успокаивающему духу моря убаюкать себя. Не отплыв и четырехсот шестидесяти миль (ок. 850 км) от Саутгемптона, не в состоянии перестать беспокоиться, он сорвался и отправил телеграмму Джорджу Роджерсу: «Я уже жажду знать о деле»56. Месяц спустя он умолял из Берлина: «Прошу собрать больше интересного для меня у Ис[полнительного] Ком[митета] о текущих делах. Нетерпением жду любую информацию»57.
После Гражданской войны много американцев стекалось в Европу на каникулы, представляя собой вереницу простаков за границей, современные писатели часто пародировали их броскую вульгарность и самодовольный патриотизм. Рокфеллеры, должно быть, поразили европейцев, как сухая педантично аккуратная семья, несколько стеснительная и не владеющая иностранными языками. Рокфеллер не делал уступок европейскому антуражу, что только подчеркивало его доморощенный стиль. В Лондоне он забронировал номер в отеле на Пиккадилли, и семья оказалась в первых рядах на юбилее королевы Виктории, они, сгорая от любопытства, смотрели, как королева проезжает мимо в великолепной золотой карете.