ах. Мальчиком Гейтс восставал против пуританского наследия, когда жизнь рассматривалась, как грустное временное пребывание на земле. В мемуарах он пишет: «…пение мне нравилось, но в остальном воскресная школа была скукой, как и церковь. Я хорошо помню, какое облегчение испытывал каждую неделю, когда все заканчивалось и можно было возвращаться домой ужинать»3. О своих молитвах два раза в день он отзывался так: «Если это чему-то нас рано и научило, так тому, что молитва – просто пустой набор слов»4. Чудесным образом, мальчик стал проповедником, когда вырос.
Гейтс был подростком, когда его отец отправился в Канзас в Американское баптистское миссионерское общество, что только ухудшило финансовые беды семьи. Гейтсу пришлось бросить школу в пятнадцать лет и помогать с выплатой долга. Несколько лет он преподавал в школе и работал клерком в галантерейном магазине и в банке, накапливая ценный деловой опыт. Некоторое время он посещал Университет Хайленд в штате Канзас, затем в 1875 году поступил в Рочестерский университет, где вновь зажегся его интерес к религии. Как примерный баптист он не танцевал, не играл в карты и не посещал театры. Два года спустя он поступил в Теологическую семинарию Рочестера, которую тогда возглавлял доктор Огастус Х. Стронг, и Гейтс некоторое время восхищался его теологической системой. Позже он саркастично отметил: «Его преподавание лежало в основе нашего курса в семинарии, но в то время он был почти полностью воображаемый»5. Гейтса привлекал пост священника не столько как уход в другой мир, сколько как освобождение от бедности и от монотонности научного труда.
Гейтс окончил семинарию в 1880 году и получил свой первый пост священника в Миннесоте. Когда через шестнадцать месяцев после свадьбы его молодая жена, Льюсиа Фоулер Перкинс, упала замертво от обширного внутреннего кровоизлияния, новый пастор мучился, усомнившись в вере, а также задавался вопросом о компетентности американских врачей – этот скептицизм позже имел далеко идущие последствия для филантропии Рокфеллера. Фото того периода показывает красивого несколько задумчивого молодого человека с продолговатым худощавым лицом, подкрученными вверх усами. Пустившись в «истовую кампанию по обращению грешников», Гейтс вскоре оживился и стряхнул почти весь ученый багаж, набранный в семинарии. Он решил, что преуспеет как пастор, если изучит экономические, интеллектуальные и социальные силы своего времени. Как модернист, он объяснял священные тексты, задействуя науку, историю и разум. Он также работал над погашением долгов церкви и писал статьи для «Миннеаполис трибьюн».
После восьми лет в Миннесоте, Гейтсу, худому и изнуренному, казалось судьбой предначертано пойти по стопам нищего отца. Однажды в 1888 году небо послало ему помощь в виде Джорджа А. Пиллсбери, сделавшего состояние на муке, самого богатого баптиста штата и на тот момент мэра Миннеаполиса. Он сказал Гейтсу конфиденциально, что страдает от неизлечимой болезни, и просит совета о завещании двухсот тысяч долларов местной баптистской академии. Гейтс посоветовал Пиллсбери начать с того, чтобы дать академии пятьдесят тысяч с условием, чтобы баптисты собрали равную сумму – сегодня мы назвали бы это пропорциональным грантом, – а сто пятьдесят тысяч долларов оставить по завещанию. Гейтса впоследствии привлекли собирать пятьдесят тысяч долларов, что он и сделал настолько превосходно, что окончательно забросил функции священника и стал ответственным секретарем нового Американского баптистского образовательного общества. Вскоре после этого он познакомился с Рокфеллером и принял участие в проекте Чикагского университета.
Баптисты, порадовавшиеся, что протолкнули заступника в святая святых Рокфеллера, были жестоко разочарованы. Поначалу Рокфеллер продолжал непропорционально много выделять на проекты баптистов, так как миссионеры со всех континентов толпами слетались в контору Гейтса. Но, несмотря на любовь к баптистскому духовенству, Рокфеллер не был застрахован от жадных, расчетливых пасторов и начал отходить от жертвования на конфессиональной почве. Как сказал Гейтс: «Я думаю величайшим для него беспокойством были священники, потому что он испытывал к ним естественную приязнь, а они всегда пытались получить от него деньги»6. К 1895 году Рокфеллер сказал Гейтсу, что хотел бы жертвовать пяти основным протестантским конфессиям. Это порадовало бывшего священника, которого так разочаровала баптистская церковь в его городе Монклер, штат Нью-Джерси, что он переключился на местную конгрегационалистскую церковь. Он все больше убеждался, «что Христос не основывал и не собирался основывать именно баптистскую церковь и вообще никакую церковь»7.
Для человека, который подобно Гейтсу разрывался между небом и землей, в служении главным советником Рокфеллера по филантропии был идеальный синтез. Когда в 1891 году они начали работать вместе, Рокфеллеру было пятьдесят два года, а Гейтсу – тридцать восемь. Несмотря на свой незаурядный ум, Гейтс часто смущался под ледяным пристальным взглядом Рокфеллера. Когда он стал чувствовать себя комфортнее в присутствии босса, у него сформировалась необычайная верность патрону. «Я сделаю все, что смогу, чтобы служить в любом деловом качестве, – скромно сказал ему Гейтс в начале, – но прошу вас не оказывать мне доверия (у меня его мало к себе) и начать с вопросов, в которых я не смогу сильно навредить». Он закончил словами: «Никто, кроме отца, не был так добр ко мне»8. Давно поизносившись на зарплате священника, Гейтс теперь мог ублажить свои фантазии о богатстве. Если отец зарабатывал менее четырехсот долларов в год, Гейтс начал у Рокфеллера с четырех тысяч, и к 1902 году его зарплата поднялась до тридцати двух тысяч долларов.
То, что давал своему боссу Гейтс, было не менее важно. Рокфеллеру отчаянно требовалась помощь знающего человека в жертвовании его денег во времена, когда не существовало профессии эксперта по филантропии. Гейтс, невероятно дотошный, сочетал моральную страсть с большим умом. Вечерами он сидел над книгами по медицине, экономике, истории и социологии, стараясь совершенствоваться и понять, как лучше управлять филантропией. Скептичный по природе, Гейтс видел мир, кишащий мошенниками и обманщиками, и ему нравилось закидывать людей колкими вопросами, проверяя их искренность. Прямолинейный, бескомпромиссный, он не колеблясь озвучивал свое мнение Рокфеллеру и умел превосходно улаживать конфликты.
Гейтс безоговорочно верил в благородство и мудрость Рокфеллера. «Если бы он оказался среди, скажем, двадцати величайших деловых людей современности, – заметил он однажды, – немного побыв в его обществе, самые самоуверенные, самонадеянные из этих гигантов пришли бы к нему частным образом за советом»9. Гейтс знал многих богатых людей, и на него произвело впечатление, что у Рокфеллера не было частных яхт или железнодорожных вагонов. Он всегда бросался Рокфеллера защищать, иногда с юмором. Когда один человек пожаловался, что Рокфеллер в свои кливлендские годы беспокоился только о деньгах, Гейтс резко ответил: «Во имя неба, что еще можно было делать в этом городе!»10 В одном из характерных для него высказываний Гейтс заявил: «Рокфеллеры сделали несравнимо больше, чтобы бессрочно обогатить государство, чем какая-либо другая семья с момента основания республики»11.
Гейтс не считал Рокфеллера абсолютно невинным в бизнесе, но верил, что какие бы предосудительные поступки он ни совершил, они просто отражали деловые устои его времени. Но у него не было знаний из первых рук, так как пока он смотрел за инвестициями, филантропией и внешними делами Рокфеллера, он был исключен из всего, связанного со «Стандард Ойл». По словам Младшего: «Нефтяные компании его не любили, и я стал связью между ними»12. Гейтс появился на сцене как раз тогда, когда Рокфеллер уходил на покой и был обособлен от своего крупнейшего холдинга, и Гейтс мог позволить себе роскошь верить в невинность босса и предполагать, что он вел себя также хорошо в «Стандард Ойл», как и в последующих проектах.
Важно отметить, что Рокфеллер окружил себя в начале 1890-х годов совершенно новыми людьми, способными защищать его прошлое с полной искренностью – и полным незнанием. Набирая подчиненных, не работавших ранее в «Стандард Ойл», он имел шанс начать все с начала и теперь быть в делах столь же этичным, сколь и в речах. Эти подчиненные, под руководством Гейтса обеспечивали, чтобы миллионы Рокфеллера жертвовались или инвестировались добросовестно. Заполучив в штат бывшего пастора, Рокфеллер придерживался лучшего поведения и новых моральных правил. А присутствие Младшего на Бродвей, 26, еще больше гарантировало, что отец будет вести себя более этично, чем в прошлом.
Как и в «Стандард Ойл» Рокфеллер поощрял независимость, и, как только тщательно выучил своих полководцев филантропии, дал им свободу действий. Гейтс считал босса терпеливым, добрым и внимательным, но понимал, что среднезападное радушие и чувство юмора Рокфеллера иногда являлись завесой. «Обычно он относился ко всем людям с глубокой сдержанностью, скрываясь за банальностями и забавными историями. Он обладал искусством свободно болтать с друзьями и гостями, расспрашивая других, но почти не раскрывая свои сокровенные мысли»13. Иногда Гейтс шел к оракулу за наставлением и уходил еще более озадаченный. Он написал о Рокфеллере: «Его неторопливость иногда доходила до крайности; его нежелание спорить и полностью высказывать свои мысли, его навык не раскрывать даже клочка поверхности для нападения, его затянувшиеся молчания, так что мы не могли определить даже его возражения, иногда были трудными»14. Рокфеллер никогда не обвинял и не хвалил, и раскрывал свое мнение о сотрудниках, только добавляя или убавляя их обязанности. Его мысли напоминали набор китайских шкатулок: вы проникали сквозь внешнюю стенку и оказывались перед другой, затем еще одной, и так до бесконечности.