Когда Рокфеллер отошел от дел, его состояние накапливалось с потрясающей скоростью. Во время его пребывания в «Стандард Ойл» трест обычно платил фиксированный дивиденд двенадцать процентов, отражая его осмотрительность в руководстве. Теперь, с Арчболдом у руля, дивиденды подскочили до тридцати одного процента в 1896 году и до тридцати трех – в 1897 и 1899 годах. Поддержанная дивидендами, цена акций «Стандард Ойл» взвилась со ста семидесяти шести в 1896 году до четырех пятидесяти восьми тремя годами позже. Сколь бы Рокфеллер ни осуждал эту расточительную политику дивидендов, он получал от нее больше всех, и это заставляло его ускориться с филантропией, чтобы разобраться с растущими объемами денег.
Получая сотни обращений ежедневно со всего мира, Рокфеллер заставил Гейтса пообещать, что тот никогда не будет передавать ему письма с просьбами или раскрывать его адрес. Пока что Рокфеллер продолжал выдавать сотни, если не тысячи индивидуальных даров нуждающимся друзьям, родственникам и незнакомцам – одному кузену на севере штата отправил пару поношенных ботинок, другому старый костюм, – но он все больше склонялся к мысли, изложенной в письме 1889 года к Гейтсу: «Я все больше и больше расположен давать только через организации»15. Гейтс преданно реализовал политику оптовых даров, отклоняя мелкие просьбы о деньгах фатальной ремаркой: «Это розница»16.
Иногда Рокфеллер позволял Гейтсу мельком увидеть его внутреннюю грусть. Однажды Гейтс заметил, что благотворительность сама по себе награда, и человек, ожидающий от судьбы благодарности, умрет озлобленным. Рокфеллер «лишь неторопливо и с непривычной силой ответил: «РАЗВЕ Я ЭТОГО НЕ ЗНАЮ?»17 Гейтс видел, что, хотя Рокфеллер всегда окружен людьми, у него совсем немного или вообще нет настоящих друзей, богатство изолирует его. Около 1910 года Гейтс навещал Рокфеллера в отеле на юге и обнаружил, что тот достаточно одинок и покинут и предложил связаться с какими-нибудь образованными местными людьми. «Что же, господин Гейтс, – сказал Рокфеллер, – если вы полагаете, что я не размышлял об этом, вы ошибаетесь. Я провел некоторые опыты. И результат неизменно один – примерно на девятой лунке появляется некоторое предложение, благотворительное или финансовое!»18 В благотворительности Рокфеллер пережил больше разочарований в людях, чем в коммерции, сказав однажды сыну: «Я ссуживал и давал людям деньги, а затем видел, как они переходят на другую сторону улицы, лишь бы не пришлось со мной разговаривать»19.
Гейтс знал, что с момента, как он согласился стать ответственным за раздачу милостыни при дворе, его жизнь изменилась без возврата. «Теперь я оказался в большинстве своем отрезанным от незаинтересованной дружбы и почти по необходимости стал центром интриг и неприязни», – написал он в мемуарах20. Наблюдая, как люди строят козни и пресмыкаются за состояние Рокфеллера, было сложно сохранять веру в природу человека. «Если бы вы могли оказаться в этой конторе, – написал он однажды Уильяму Рейни Харперу, объясняя свою осторожность, – и видеть, как во всем остальном приличные люди проявляют жадность и даже унижаются, когда приходят договориться о богатстве господина Рокфеллера, вы бы лучше поняли, чем можете понять сейчас, откуда возникла моя осторожность, возможно, не вполне естественная»21.
Хорошо изучив психологию босса, Гейтс понимал, как предпочитает видеть себя Рокфеллер, и эффективно играл на этом. Гейтс умел манипулировать, как видно из письма, отправленного им другу, в котором он перечислил двадцать две подсказки по сбору средств. Подсказка номер шесть гласила: «Если вы найдете [потенциального спонсора] с большими дарами, не стоит слишком нетерпеливо подталкивать его проявиться. Дайте ему время, мягко направляя. Дайте ему почувствовать, что это он приносит дар, а не что дар забирают у него силой». Номер семь советовал: «Обращайтесь только к самым благородным мотивам. Мотивы низкие и эгоистичные ему подскажет собственный ум»22. Можно заподозрить, что некоторые из этих указаний Гейтс применял к самому Рокфеллеру, все это время показывая себя верным слугой.
У Гейтса был талант придавать предложениям Рокфеллера как раз нужный штрих исторической драмы. Каждый дар он облекал в образ судьбоносного свершения в человеческой цивилизации и часто копировал деловой стиль самого Рокфеллера – говоря об образовательных трестах, например, – чтобы продать ему программу. Гейтс знал, что Рокфеллер видит себя инструментом Бога в бизнесе и филантропии. Взяв верный тон, Гейтс всегда мог завладеть вниманием своего наставника. Годы спустя Гейтс отправил ему следующее новогоднее поздравление:
«Бесспорно, ни один человек не мог бы исследовать ваш чудесный жизненный путь, не осознав, что он отмечен в высшей и особой степени знаками «Замысла Божьего». Я хорошо помню, как ваша жизнь стала для вас чередой больших неожиданностей, как перед вашим изумленным взором открывались виды совершенно непредсказуемые, и теперь, когда вы можете окинуть взглядом этот большой пройденный путь, как часто должно быть запечатлевалось в вашем уме, что вы были только инструментом в руках Высшей Силы, которая не является нами. Как ясно вы, должно быть, видите в ретроспективе, что эта Великая Невидимая Сила вела вас все время и всегда к целям невидимым, более широким, разнообразным, далеким, чем вся человеческая мудрость в силах осуществить или постичь. Если теперь, в начале этого нового года я могу осмелиться предложить вам тост, это – Джон Д. Рокфеллер, его жизнь – замысел Божий»23.
Тогда как Гейтс станет неиссякаемым источником идей благотворительных проектов, важно отметить личный вклад Рокфеллера. Все тот же ум, создавший империю «Стандард Ойл», активно выстраивал благотворительную империю. Как отметил Гейтс, Рокфеллер «получал не меньше удовольствия от устраивания филантропии, чем от эффективности своего предприятия»24. Удалившись от дел, Рокфеллер действительно уделял больше времени филантропии, чем инвестициям. Гейтс часто генерировал идеи, но Рокфеллер без колебаний накладывал на них вето или вынуждал Гейтса пересмотреть предложение. Многие вещи Рокфеллер запретил, например финансирование агентств социального обеспечения. Гейтс никогда не пользовался неограниченной свободой в составлении программ, ему требовалось учитывать все пожелания Рокфеллера. Власть Гейтса, пусть и обширная, имела четко очерченные границы.
Рокфеллер создал образ такой загадочной непогрешимости, что люди полагали, что в личных инвестициях его подход столь же безошибочен, как и в «Стандард Ойл». Когда становилось известно, что он купил пакет акций, торжествующие инвесторы спешили присоединиться к нему. Иногда Рокфеллер подкреплял собственный миф. «Я взял за правило в коммерции всегда все принимать в расчет, – сказал он однажды старому другу. – Каждый цент превратить во что-то. Я никогда не вступаю в предприятие, если не уверен, что оно пойдет благополучно»25.
Услышав эту пустую похвальбу, Фредерик Т. Гейтс усмехнулся бы, так как обнаружил личные финансы Рокфеллера в шокирующем состоянии, вложенные наобум, без постоянного управляющего портфелем. Выдающийся ум «Стандард Ойл» оказался пассивным инвестором, легко вводимым в заблуждение. К 1890 года, положив в банк десять миллионов долларов годового дохода, Рокфеллер все еще прислушивался с удивительной доверчивостью к советам предполагаемых друзей. Он отчасти попал под влияние двух знакомых прихожан из Баптистской церкви на Пятой авеню – Колгейта Хойта и Чарльза Колби. Хойт часто заходил за ним домой по утрам и сопровождал в деловую часть города, все это время расхваливая акции. Рокфеллер безоговорочно верил этим двум посетителям церкви, которые уговаривали его делать миллионные разорительные инвестиции во множестве компаний. Под их давлением он получил инвестиционную империю, которую знал только по недостоверным цифрам на слух. Примиряло Рокфеллера с этим раскладом то, что он брал миноритарные пакеты и предполагал, что его партнеры инвестируют равнозначные суммы.
Колби и Хойт были членами исполнительного комитета Северной Тихоокеанской железной дороги, когда Рокфеллер выступал ее главным акционером, и жадно вкладывались в лесонасаждения тихоокеанского Северо-Запада. Они планировали раскрутить город Эверетт, штат Вашингтон, в точке, где Северная тихоокеанская предположительно отроет главную конечную станцию у залива Пьюджет-Саунд. По мере того как Большая Северная железная дорога близилась к завершению, всю территорию сотрясали спекуляции. Но Колби и Хойт ошиблись в одном маленьком, но дорогостоящем расчете: конечная станция Северной Тихоокеанской появилась в Такоме, а не в Эверетте. Тем временем, слепо следуя их советам, Рокфеллер продолжал вкладывать в шахты, сталелитейные заводы, бумажные фабрики, железные дороги и даже фабрику гвоздей.
Непривычное отсутствие бдительности у Рокфеллера отчасти было связано с его хрупким здоровьем в начале 1890-х годов, когда он старался освободить ум от забот. Чувствуя, что, возможно, не все его внешние инвестиции столь разумны, как их описывают, он однажды упомянул, что, если во время филантропических поездок Гейтс окажется рядом с одним из этих предприятий, не соберет ли он информацию. Рокфеллера уже впечатлила предприимчивость Гейтса, и он знал, что с Гейтсом он меньше рискует оказаться в неловком положении, чем с финансовым аналитиком, который может разгласить о его неудачах на Уолл-стрит.
Вскоре после переезда в Нью-Йорк в 1891 году Гейтс собирался в тур по баптистским школам в Алабаме, когда Рокфеллер спросил, не проверит ли тот железоплавильную печь, которую он купил там по совету старого друга; он сказал, что недоумевает, почему она попала в руки получателя. Из отчета Гейтса сразу стало ясно, что он не из тех придворных, кто слащавой ложью успокаивает соверена. Дело, прямо сообщил Гейтс, не имеет ничего общего с железом, это тонко завуалированная попытка подстегнуть местную недвижимость; многие баптистские священники обманом были втянуты в покупку земель неподалеку, которые должны были подняться в цене из-за близости к предприятию. Рокфелле