ред и спокойно инструктировал шофера: «Филипс!» «Да, сэр», – «Как быстро мы едем?» – «Тридцать три, сэр». – «Мы могли бы ехать немного быстрее?» Медленно, но неумолимо стрелка спидометра шла вверх, пока молодого автомобилиста не обгоняли – тогда Рокфеллер решительно и бесстрастно смотрел вперед, ничем не выдавая радости триумфа1. В этих поездках Рокфеллер засекал время по часам, и ему нравилось устанавливать новые рекорды скорости. «Филипс, – говорил он, – мы добрались до города в понедельник за час семнадцать минут. Посмотрим, что мы сможем сделать сегодня»2. Филипс улыбался, отдавал честь и шел на рекорд.
Автомобиль часто останавливался у лугов, и Рокфеллер с гостями могли отдохнуть на траве. Рокфеллер счастливо болтал с фермерами, если те оказывались поблизости, задавал им вопросы о семенах или удобрениях и передавал подсказки управляющим своих владений. Это был один из многих признаков, что в поздние годы Рокфеллер тянулся к невинным радостям пасторального детства. «Меня расстраивает склонность толпиться в городах, очень расстраивает, – сказал он однажды Библейскому классу. – Все не так, как пятьдесят лет назад, когда я был мальчиком. Сдается мне, когда города вырастут еще больше, страна в целом станет слабее»3. Он любил гулять по деревне Покантико в своем костюме для гольфа, с тросточкой в руках и мимоходом беседовать с соседями. Каждый год на свой день рождения он приглашал местных детей в Кайкат и там выставлял огромные горы мороженого, играл духовой оркестр, а над головой развивались флаги. Не соблюдая строгий образ делового человека, он даже становился на четвереньки и играл с детьми. В поздние годы эта легкость с детьми стала одной из его заметных черт.
При всей праздной легкости жизни на покое, Рокфеллера никогда не покидало чувство опасности, подстерегающей в тени. В 1912 году он получил угрозы от «Черной руки», сицилийского и итало-американского тайного общества, шантажистов и террористов. В качестве мер предосторожности Младший, Эбби и дети перебрались в Лейквуд на осень, а в Покантико усилились меры безопасности. Старший воспринял угрозы достаточно серьезно, в Кайкате установили специальную сигнализацию с кнопкой у него под подушкой. Если он слышал воров или необъяснимые шумы, он нажимал кнопку, и в деревьях, в трех или четырех местах, начинали мигать маленькие незаметные лампочки; ночной охранник затем перезванивал Рокфеллеру, убедиться, что он в безопасности.
Значительную часть свободного времени Рокфеллер уделял религии. Перед завтраком он с трепетом читал молитву, затем зачитывал вслух страницу из «Моих ежедневных размышлений на круглый год» преподобного Джона Генри Джоветта, сторонника жесткого бескомпромиссного христианства, предостерегающего читателей от гордыни, вожделении и жадности. Джоветт проповедовал стоическое спокойствие перед лицом ненависти и предупреждал, как опасно таить обиду на врагов – этот совет Рокфеллер, должно быть, принял близко к сердцу. За завтраком гостям предлагалось читать поэмы или избранные отрывки из Нового Завета. Перед сном Рокфеллер обращался за утешением еще к одной книге проповедей под названием «Добрая ночь оптимиста», так что дни его скрепляло утешение религии.
Рокфеллер чувствовал, что годы его отставки окутаны добродетельностью, но американский народ никогда толком в это не верил. При всей хорошей работе Рокфеллеровского института медицинских исследований и Совета по всеобщему образованию, основателя все еще обвиняли в том, что он копит богатство. Газеты применяли собственное сильное давление, показывая, что его дары никогда не были сравнимы с дарами Эндрю Карнеги и не соответствуют его растущему состоянию. Один статистик в 1906 году подсчитал, что, если Рокфеллер просто будет получать проценты со своих денег, через тридцать лет он будет сидеть на груде из девяноста миллиардов долларов.
Еще в 1901 году Рокфеллер осознал, что ему необходимо создать фонд такого масштаба, чтобы он затмил все, сделанное ранее, и он играл с идеей учреждения благотворительного треста: «Так давайте положим основание учреждению, тресту, пригласим директоров, способных поставить своей жизненной задачей, при нашем личном содействии, повести это предприятие благотворительных учреждений по продуктивному и верному пути»4. Фредерик Гейтс оживил идею в июне 1906 года, написав Рокфеллеру: «Я жил с вашим огромным состоянием каждый день в течение пятнадцати лет. Я посвящал ему, его увеличению и применению все мои мысли, пока оно не стало частью меня, как будто моим».5 Собрав все свое красноречие, Гейтс гремел: «Ваше состояние нарастает, нарастает, как лавина! Вам нужно успевать за ним! Его следует раздавать быстрее, чем оно растет! Если этого не сделать, эта лавина накроет вас, и ваших детей, и детей ваших детей»6. Если Рокфеллер не будет действовать быстро, пророчил Гейтс, его наследники растратят деньги или будут отравлены их властью. Решение он предлагал следующее: создать «постоянные благотворительные организации на благо человечества», которые давали бы деньги на образование, науку, искусство, сельское хозяйство, религию и даже гражданское мужество7. Эти тресты представляли бы собой нечто новое в американском обществе: частные деньги под управлением компетентных попечителей для народного блага. «Фонды следует сделать такими крупными, что человек, ставший попечителем одного из них, сразу же превращался бы в общественного деятеля, – объяснял Гейтс. – Они должны быть такими крупными, что их управление станет вопросом общественной заботы, общественного запроса и открытой критики»8.
Концепцию благотворительных трестов изобрел не Рокфеллер; подобные тресты создавали Бенджамин Франклин, Стивен Жирар и Питер Купер. Рокфеллер привнес в эту идею беспрецедентные масштаб и диапазон. Пока он размышлял в 1906 году о формировании гигантского фонда, Маргарет Оливия Сейдж, вдова финансиста Рассела Сейджа, собралась основать фонд, который исследовал бы положение работающих женщин и социальные беды, порожденные современной жизнью. Младший хвалил такие проекты, как лучший способ развивать идеи, близкие семье. Отцу он предложил создать один трест для продвижения христианской цивилизации за границей, второй – чтобы делать то же самое дома, третий – для снабжения деньгами Чикагского университета, СВО и РИМИ. Советы были бы небольшими, и в них работали бы примерно пять человек, родных и близких Рокфеллеров. Сколь бы ни было ограниченным видение за этим планом, оно набрасывало контуры нового подхода к филантропии. Не удивительно, что архитектор «Стандард Ойл» был сторонником создания одного гигантского фонда, в котором он сохранил бы право вето. Опять же, масштаб состояния Рокфеллера требовал изобретения новых форм управления им.
Опасаясь, что лицензия штата для Фонда Рокфеллера может утратить силу по прихоти неблагоприятного местного законодательства, Младший и Гейтс нацелились на более престижную федеральную лицензию для нового фонда, подобно полученной СВО в 1903 году. Рокфеллеры подождали до начала 1908 года, затем сделали запрос в Вашингтоне, возможно, надеясь с выгодой использовать репутацию после участия Старшего в смягчении паники 1907 года. Случайно, отправившись в Огасту, штат Джорджия, играть в гольф, Рокфеллер встретил в поезде сенатора Тилмана, Бена «Сенные вилы», от Южной Каролины и неожиданно очаровал этого критика. Младший обрадовался счастливой случайности: «Сенатор Тилман раньше был одним из главных противников билля. Если он благоволит к нему, он сможет лучше справиться с радикалами, чем кто-либо другой»9.
29 июня 1909 года Рокфеллер переписал семьдесят три тысячи акций «Стандард Ойл, Нью-Джерси», стоимостью пятьдесят миллионов долларов трем попечителям: Младшему, Гейтсу и Гарольду Мак-Кормику. Это должно было стать первым платежом от изначального целевого капитала в сто миллионов долларов планируемого Фонда Рокфеллера. Уговорить Сенат США дать лицензию на необлагаемый налогом фонд среди суматохи федерального антимонопольного иска против «Стандард Ойл» оказалось хитрой задачей. Как законодатели объяснят своим недоумевающим избирателям, что средства, полученные преступным путем, о которых теперь говорят в суде, следует почтить федеральной лицензией? Билль, представленный в Сенате в марте 1910 года, угрожал вызвать больше общественной неприязни к Рокфеллерам, чем смягчить. Всего через неделю адвокаты «Стандард Ойл» подали материалы дела в Верховный суд с апелляцией, смешав два события в общественном мнении, и два Рокфеллера, откровенно злой и откровенно добрый, оказались выставлены бок о бок.
Лицензия шла в Конгрессе тернистым путем. В соответствии со схемой Университета Джона Хопкинса Рокфеллер выступал за неограниченную лицензию, допускающую большую гибкость. «Вечность – это очень долго» – любил повторять он, не желая обременять будущих руководителей фонда устаревшими предписаниями10. Гейтс в связи с этим намеренно заложил туманную миссию Фонда Рокфеллера: «способствовать благополучию человечества по всему миру»11. Критики быстро предположили, что туманная лицензия дает Рокфеллеру карт-бланш и позволяет манипулировать фондом, как ему удобно. На самом деле расплывчатость была рассчитана на то, чтобы освободить новый фонд от влияния его основателя. Сутью новшества было сделать его огромным, глобальным и всеобщим – чтобы деньги могли пойти в любое место и могли сделать все, что угодно. Но многие газеты видели в расплывчатости прозрачный занавес, за которым злой гений «Стандард Ойл» может творить свои злодеяния. Другие утверждали, что фонд это хитроумный рекламный ход, призванный отбивать дурной запах у имени Рокфеллера. Изобличая лицензию, одна газета назвала планируемую организацию «гигантской филантропией, с помощью которой старый Рокфеллер рассчитывает протиснуть себя, сына, своих откормленных студентов колледжа и их верблюдов, груженных «запятнанными деньгами», сквозь игольное ушко»12.
Лицензия возмутила Генерального прокурора Джорджа В. Уикершема, которому было поручено преследование «Стандард Ойл». В феврале 1911 года он выразил протест президенту Тафту: