лагополучию сотрудников, и к интересам акционеров» 14. Рабочие забастовали, утверждал он, потому что их терроризировали организаторы профсоюзов: «Неспособность наших людей продолжить работу происходит только из их страха перед нападениями и убийствами»15. Старший разделял это печально ошибочное мнение. Младший проинформировал Бауэрса: «Я знаю, что отец наблюдал за событиями «Фьюэл компани» в последние несколько месяцев с необычайным интересом и удовлетворением»16.
В том декабре Колорадо накрыла ужасная снежная буря. Двадцать тысяч мужчин, женщин и детей мерзли в своих палатках, но позиция Младшего стала только жестче. Хотя отец его и подталкивал, но он явно был главной фигурой во время забастовки. Младший впервые оказался мишенью в спорных политических вопросах Рокфеллера. В марте 1914 года его вызвали дать показания перед подкомитетом Палаты представителей по шахтам и горному делу, и Младший видел, что должен увековечить благородное наследие отца. «Отец был величайшим свидетелем в суде, – сказал он. – Никто не мог поколебать его или загнать в угол, и он никогда не терял самообладания. Передо мной был этот великий пример, я не мог подвести его»17.
6 апреля 1914 года. член Палаты представителей Мартин Д. Фостер из Иллинойса допрашивал Младшего перед подкомитетом. Младший, спокойный и уравновешенный, признал ряд фактов, и критики считали, что он себе вредит, но сам он говорил с гордостью: лично он не сделал ничего, чтобы прекратить забастовку; не посещал Колорадо десять лет; не посещал собрания КФА с начала забастовки; не знал ни о каких недовольствах рабочих; не знал, что компания наняла детективов «Болдуина – Фелтса». Фостер счел это убийственным самообвинением:
ФОСТЕР: «Итак, вы не думаете, что ваш долг как директора этим не ограничивается?»
МЛАДШИЙ: «Мы десять лет проверяли… одного из людей во главе».
ФОСТЕР: «Вы не думаете, что ваш долг этим не ограничивается?.. Не считаете, беспокоясь о благополучии других граждан Соединенных Штатов, что более близкие отношения между руководителями и … шестью тысячами углекопов, работающими под землей, многие иностранцы, необразованные и незнакомые с обычаями этой страны, стали бы поддержкой и помогли бы им стать лучшими гражданами?»
МЛАДШИЙ: «Как раз потому, что я глубоко заинтересован в этих людях и всех рабочих, я предполагаю придерживаться политики, выбранной руководителями, которая представляется мне и в первую очередь, и всегда в интересах страны»18.
В кульминационный момент Фостер задал вопрос, согласится ли Младший добровольно лишиться всей собственности и видеть, как убивают его рабочих, лишь бы отстоять открытое предприятие – принцип, что рабочий не обязан быть членом профсоюза, даже если об этом договорились остальные рабочие – Младший ответил: «Это великий принцип», – и сравнил его со священными идеалами свободы, за которые велась война за независимость19.
Предприниматели забросали Младшего поздравительными телеграммами, в восторге от того, как он отстаивал их привилегии. Сетти, со слезами радости за выступление ее мальчика, отправила ему телеграмму, что его показания «протрубили, как горн… в борьбе за принцип»20. Старший ликовал не меньше и написал одному другу: «Он выразил взгляды, которых я придерживаюсь и которые внушались ему с раннего детства»21. До того момента Младший не имел акций в компании в Колорадо и действовал только как доверенное лицо отца. Теперь Старший, в награду за его свидетельство, передал ему десять тысяч акций КФА. До завершения месяца акции покажутся проклятием, которое он по неведению наложил на сына.
Для колонии в Ладлоу несостоятельность позиции Младшего стала очевидной через две недели после показаний в Вашингтоне. Около тридцати пяти солдат национальной гвардии – многие из них, по словам членов профсоюза, вооруженные люди компании, принесшие присягу, – расположились на гребне, смотрящем на лагерь, а на рассвете прозвучал выстрел. Кто стрелял, так и не установили и, возможно, это и не имеет значения, так как обе стороны были вооружены до зубов и готовы к драке. После выстрела солдаты прошили серые и белые палатки пулеметными очередями, многие палатки пули разорвали в клочья, и к концу дня несколько забастовщиков были убиты. Затем пьяные охранники спустились в колонию и, по некоторым рассказам, поджигали палатки факелами, смоченными в масле. Поджигатели не знали, что в яме, выкопанной под одной из палаток, укрылись две женщины и одиннадцать детей. Ткань над ними загорелась, пошел густой дым, и они задохнулись – убийство обнаружили только на следующее утро.
Бауэрс проинформировал Младшего о так называемой бойне в Ладлоу, внеся привычные, удобные для себя поправки, и описал ее, как акт самообороны со стороны солдат, оказавшихся в меньшинстве. Младший, следуя линии партии, ответил сожалением по поводу «очередной вспышки беззакония»22. В то время Младший и Эбби занимались ландшафтом в Кайкате – Эбби возражала против «довольно скученных» садов, балконов и террас, – поэтому ужасные новости из Колорадо, казалось, доносятся из какого-то инфернального далекого мира23. Вложив свое рвение в ошибочное дело, Младший не был готов признать вину. Через два месяца он оставил странную пометку в своих документах, в которой, как кажется, укоряет забастовщиков в смертях их собственных жен и детей:
«Не было никакой бойни в Ладлоу. Бой начался, как отчаянная борьба за жизнь двух отрядов солдат, числом двенадцать и двадцать два человека, против напавшей на них целой палаточной колонии, более трехсот вооруженных мужчин. Ни власти Штата, ни представители компании не убивали женщин и детей в деле в Ладлоу. Ни одной… Две женщины и одиннадцать детей, встретивших смерть в яме в одной из палаток, куда их поместили мужчины, судя по всему для безопасности, задохнулись. Очевидно, что такой исход неизбежен, если вы поместите столько людей в яму восемь на шесть и четыре с половиной фута (ок. 2,4ґ1,8ґ1 м), вход в которую скрыт, без какой-либо вентиляции… Потеря их жизней достойна глубокого сожаления, но крайне несправедливо перекладывать ее на защитников закона и собственности, которые ни в малейшей мере не были ответственны за это»24.
Для Младшего, какие бы оправдания он ни приводил, это был кошмар, огромное пятно на его, как он надеялся безупречной жизни, и возвращение к прошлому Рокфеллера. Одна кливлендская газета написала: «Две дюжины обугленных тел женщин и детей показывают, что Рокфеллер знает, как побеждать»25. Джон Лаусон обрушился на Младшего за эти «адские деяния» и фыркал, что тот «может очистить совесть, регулярно посещая воскресную школу в Нью-Йорке, но не оправдается в совершении этих зверств»26. Кто-то считал Младшего мальчиком на побегушках у отца, и даже Хелен Келлер, которой когда-то щедро помогли Генри Роджерс и Рокфеллер, сказала прессе: «Господин Рокфеллер – это монстр капитализма. Он жертвует на благотворительность, и в то же мгновение позволяет расстрелять беззащитных рабочих, их жен и детей»27.
Раскаяние Младшего удовлетворило бы публику, но оборонительные нравоучения вызвали острую реакцию. В конце апреля Эптон Синклер отправил «торжественное предупреждение» Младшему: «Сегодня вечером, перед народом этой страны, я собираюсь предъявить вам обвинение в убийстве… Но прежде чем я сделаю этот шаг, я хочу дать вам возможность сыграть открыто»28. Младший не ответил на это приглашение поговорить, и Синклер возглавил у Бродвей, 26, «траурную процессию» демонстрантов с черными повязками на руках, в какой-то момент их ряды разрослись за счет делегации из Ладлоу. «Чем сильнее мы бьем Рокфеллера, тем больше мы уверены в победе», – сказал Синклер своим соратникам29. В этой угрожающей атмосфере из кабинета Младшего выдворили женщину с заряженным пистолетом. Старший в кризисе сохранял самообладание, но сын был потрясен до глубины души. Теперь в кабинете в ящике стола он держал пистолет «Смит-энд-Вессон» 38 калибра и выставил охрану на 54-й улице, где его дом осадила еще одна скандирующая группа демонстрантов.
Эмма Голдман, Александер Беркман и прочие ведущие анархисты и уоббли (представители организации «Индустриальные рабочие мира») слетелись в Кайкат протестовать, некоторые проникли на территорию, разбили окна и подожгли коровник, и охранники постарались закрыть поместье от вторжения. Наивно полагаясь на свою силу убеждения, Старший вышел к железным воротам, надеясь успокоить протестующих, но детективы Бернса убедили его вернуться в дом. Вызвали местную пожарную бригаду, чтобы сбивать водяными пушками демонстрантов, пытающихся перелезть через ворота. На месте происходящего собралось так много журналистов, что постоянные вспышки фотоаппаратов отвлекали Рокфеллера от игры в гольф, и ему пришлось поменять свое ежедневное расписание. До конца лета он установил в Покантико ограду с колючей проволокой и протянул особо опасную колючую проволоку поверх стен. Расстроенный, что их земли теперь похожи на крепость, Младший сказал отцу: «Я задаюсь вопросом, не станут ли столь очевидные усилия затруднить проход привлекать внимание и говорить о страхе с нашей стороны и тем самым подстегивать, а не сдерживать посторонних?»30
Неожиданно все состояние Рокфеллера показалось недостаточным перед масштабом угрозы. На одном митинге у Бродвей, 26, выступающие обвиняли Младшего и увещевали толпу «пристрелить его как собаку»31. Зажигательные речи не были только пустой высокопарностью. В мае несколько уоббли были убиты и ранены при взрыве бомбы, которую они собирали на верхнем этаже дома по Лексингтон-авеню; широко ходило мнение, что взрывчатка предназначалась для городского дома Младшего.
После бойни на угольных залежах последовал новый всплеск насилия, южный Колорадо погряз в беззаконии ничейных земель, и президент Вильсон столкнулся с громкими требованиями отправить в район федеральные конные войска. Пытаясь не допустить этого, он написал Рокфеллеру, умоляя его встретиться с Мартином Фостером перед тем, как Фостер отправится проверять шахты. Продолжая старую игру, Рокфеллер сказал, что не был на работе двадцать лет, но что с Фостером в Нью-Йорке встретится его сын.