начал настаивать на введении своей программы сотрудничества рабочих и управляющих перед руководством КФА с возобновившимся энтузиазмом. Бауэрс и Уэлборн все еще беспокоились, что план придаст убедительности претензиям профсоюза, но Младший упорствовал, несмотря на их враждебность. Он совершенно не стал избегать критики, а открылся для нее. Его старый однокурсник по колледжу, Эверетт Колби, давал ужин в клубе «Юнион» на Манхэттене, и Младший смог познакомиться с людьми, громившими его, в том числе с Линкольном Стеффенсом и социалистом адвокатом Моррисом Хиллквитом. Во время сигар после ужина один говорящий за другим критиковал изначальный отказ Младшего вовлекаться в забастовку. Затем Колби спросил: «Вы хотите что-нибудь сказать, господин Рокфеллер?» «Определенно хочу, – ответил Младший, медленно вставая. Все ждали решительных возражений, но Младший поразил их сказав: Я хочу, чтобы вы поняли, джентльмены, как глубоко я признателен за это. Я не забуду ваших слов. Мне сложно выяснить правду. Парень в моем положении настолько привык становиться мишенью несправедливых обвинений, что склонен не верить даже тем, которые, возможно, оправданны»45. Это был вежливый способ признать, что критики в прессе отчасти правы, и, таким образом, он серьезно отступил от своих более ранних отказов.
В отличие от Старшего, чья шкура от нападок становилась только толще, Младшего выпады в прессе травмировали. «Я никогда не читал газеты, если там могло быть что-то неприятное, – размышлял он годы спустя. – Я научился этому в прежние дни во время забастовки на западе»46. В мае 1914 года, все еще пошатываясь от бойни в Ладлоу, Младший попросил Артура Брисбейна порекомендовать человека, который помог бы отшлифовать образ семьи, и Брисбейн предложил тридцатишестилетнего Айви Ледбеттера Ли, старшего помощника президента Пенсильванской железной дороги. Сын методистского проповедника из Джорджии, стройный голубоглазый Ли по-южному тянул слова, а его гибкое южное очарование мягко завлекало целое поколение газетчиков. Окончив Принстон, он прошел карьерный путь, ставший традиционным в новостном деле: поработал в двух нью-йоркских газетах – «Джорнал» Хёрста и «Уорлд» Пулитцера – и обратился к корпоративным связям с общественностью, сфере, только зарождающейся под влиянием журналистских расследований и правительственного регулирования бизнеса. В их первую встречу на Бродвей, 26, Младший сказал Ли: «Я считаю, что отец и я во многом не были поняты прессой и народом этой страны. Мне бы хотелось услышать ваш совет о том, как прояснить нашу позицию»47. Ли не стал предлагать покупать статьи в прессе, вместо этого он изложил свое убеждение, что предпринимателям следует сообщать свои взгляды полностью и откровенно – затем полагаться на истину. Младший сказал с облегчением: «Это первый совет, который я слышу, не предполагающий скрытность того или иного рода»48.
Ли все еще работал над незавершенным проектом для Пенсильванской железной дороги и начал с заданий для Рокфеллера за гонорар тысяча долларов в месяц, затем перешел на полную ставку с хорошей постоянной зарплатой пятнадцать тысяч долларов в год. Вскоре он покинул пост и открыл собственную консалтинговую фирму, но продолжал преданно служить Рокфеллерам и «Стандард Ойл, Нью-Джерси». Его советы оказались настолько масштабным и им настолько доверяли, что Младший позже сказал главе «Стандард Ойл, Нью-Джерси»: «Г-н Ли не просто агент по рекламе. Он один из наших советников относительно различных аспектов политики»49.
Сложно оценить, оказала ли работа Айви Ли благотворный эффект на Рокфеллеров. Его инструкции Младшему кажутся достойными похвалы: «Говорите правду, потому что рано или поздно публика все равно узнает. И если публике не нравится то, что вы делаете, измените методы и приведите их в соответствие с тем, что хотят люди»50. Несомненно, совет прекрасный, но поступал ли так сам Ли? Несколько месяцев в середине 1914 года он выпускал серию под названием «Факты касательно борьбы в Колорадо за свободу на производстве», освещающую рокфеллеровскую версию событий, и широко рассылал ее лицам, формирующим общественное мнение. Многие критики обвиняли Ли, что тот свободно обращается с фактами, когда он серьезно преувеличил выплаты, данные лидерам забастовщиков профсоюзами, выкопал скабрезные истории о предполагаемых ранних днях Матушки Джонс как публичной женщины и списал причины бойни в Ладлоу на перевернутую плитку в палатке, а не на выстрелы солдат. Литературное братство раскритиковало его: Карл Сэндберг опубликовал статью «Айви Ли – лжец за деньги»; Эптон Синклер хлестко окрестил его «Ядовитым плющом»; а Роберт Бенчли позже высмеивал его предположение, что существующая капиталистическая система – это «в действительности ответвление церкви квакеров, продолжающее работу, начатую св. Франциском Ассизским»51.
В самом начале Ли повторил ошибку, из-за которой Рокфеллеры попали в сложную ситуацию: он полагался на необъективные отчеты руководителей КФА. После нескольких неловких оплошностей, в августе 1914 года он поехал на Запад и привез более сбалансированную картину. Ли обнаружил, что Бауэрс и Уэлборн давали искаженную информацию, что рабочие КФА были слишком запуганы, чтобы озвучивать претензии. «Очень важно, – советовал он Младшему, – как можно скорее подготовить подробный план по созданию механизма работы с претензиями»52. Даже если Ли старался скрывать правду, вероятно, он помог привнести в КФА более человечные методы общения с рабочими.
При совместной опеке Кинга и Ли к Младшему вернулось самообладание, и он даже пошел в наступление за улучшение отношений с рабочими – очевидные перемены, ставшие заметными, когда в январе 1915 года он давал показания перед комиссией по производственным отношениям в нью-йоркской ратуше. Комиссия, собранная президентом Вильсоном, состояла из представителей работодателей, рабочих и народа. Председательствовал на слушаниях сенатор Фрэнк П. Уолш, реформатор адвокат из Миссури, получивший признание, когда защищал Джесси Джеймса. Уолш, с внушительной гривой волос и театральными манерами, охотился на Рокфеллера. Кинг, готовя Младшего к этому событию, дал ему краткий список литературы по истории профсоюзов и загадочное напутствие: «Я сообщил… ему, что в том, что касается его, не вижу альтернативы, либо он начнет бурю великой революции в стране, либо станет человеком, который своей бесстрашной позицией вдохнет новые силы в отрасль»53. Ли, со своей стороны, настаивал, чтобы Младший не прятался и не вел себя виновато. Когда возник вопрос о том, через какие двери входить Младшему, когда он приедет в ратушу, Джером Грин сказал: «О, конечно, через заднюю дверь». Ли аж подскочил: «Дни философии задних дверей закончились. Господин Рокфеллер войдет через те же двери, что и все»54. Когда Младший, в котелке и пальто-честерфилд прибыл в ратушу, бледный и напряженный, он прошел по центральному проходу и остановился пожать руки Матушке Джонс и другим организаторам союза в Колорадо.
Следующие три дня напряженных показаний стали катарсисом для Джона Д. Рокфеллера-младшего. В первый день он все еще заявлял о незнании ситуации в КФА. Он признал право трудящихся объединяться, но также поддержал право капиталиста сопротивляться. Вечером он шел по Бродвею в контору, а за ним тянулась толпа освистывающих его демонстрантов. Даже притом, что начальник полиции Артур Вудс приписал особые наряды на Бродвей, 26, и 54-й Западную улицу, Младший отказался от особой защиты. «Отец никогда никого не боялся, – объяснил он. – Он был самым бесстрашным человеком, какого я знаю, и я не хочу, чтобы народ думал, что мне нужна полиция для защиты»55.
Второй день приберег сюрпризы для неприятелей Младшего. Он подошел поговорить к Матушке Джонс – в Колорадо ее отправили в тюрьму на девять недель, а затем выдворили из штата под прицелом – и пригласил ее зайти к нему. Она дружески ответила Младшему, что никогда не верила, что он знает, чем «эти наемники там занимаются. Теперь я вижу, как легко вас ввести в заблуждение». Младший пошутил, что она бросается комплиментами в его адрес. К радости прессы и зрителей, Матушка Джонс ответила: «Я больше расположена бросаться кирпичами»56. В тот день на стойке свидетеля Младший высказал покаяние, которого так долго жаждала публика, признав, что слишком узко рассматривал обязанности директора. «Я надеюсь, что никогда не дойду до того, чтобы не стремиться постоянно к высокому и лучшему – и касательно моих собственных действий и… общей ситуации в компании. Я надеюсь, что делаю успехи. Мне бы хотелось, чтобы это было так»57. Макензи Кинг позже назвал эти показания поворотным пунктом в жизни Младшего.
Подобное публичное признание ошибки было чуждо Старшему, воспринимавшему критику как мученичество правых. На месте Младшего он бы отреагировал холодным неповиновением или удобной забывчивостью. Но он видел, что сын следует совету Кинга, показывая необычную смелость и совершая важный сдвиг в положении семьи в обществе. Тронутый силой сына, Старший передал Младшему еще восемьдесят тысяч акций КФА и тем самым передал ему действенный контроль над компанией. Если он ждал знака небес, чтобы убедиться, что его сын достаточно силен и способен нести груз колоссального состояния, теперь он увидел его. Позже он написал о показаниях сына:
«Они сильно изводили моего сына, терзали его, заставляя сказать то, что можно было бы использовать против него, против нас. Это было подобно суду над Жанной д’Арк. Не знаю, как он находил ответы, слова, так быстро, мгновенно на каждый вопрос… Он нас всех удивил. Казалось, он отвечал вдохновенно. Я на самом деле верю, что его вдохновила его мать; он был так отзывчив, так справедлив в своем отношении и во всех своих заявлениях»58.
На большинство репортеров Младший производил впечатление человека открытого и искреннего, хотя и слегка скучного. Но Уолтер Липпманн обвинил его в банальности.