Имея «Америкен трансфер» и «Юнайтед пайп Ллйнс», Рокфеллер теперь сидел почти на трети сырой нефти, текущей из скважин Ойл-Крик. С этого момента влияние «Стандард» в транспортировке нефти станет таким же всеобъемлющим и еще более прибыльным, чем ее уникальное, не знающее равных положение в переработке. Эта сила являлась источником многих искушений. Нефтяник мог наткнуться на золотую жилу и неожиданно почувствовать себя сказочно богатым, но, если он не мог подсоединить фонтан черной жидкости к трубопроводу, она была бесполезна. Бурильщики всегда считали, что Рокфеллер держит их в тисках не на жизнь, а насмерть, а когда трубы «Стандард Ойл» вторглись на месторождения, извиваясь по склонам Ойл-Крик, его мощь приняла пугающе ощутимые формы.
Глава 10Сфинкс
В апреле 1874 года, как и подобало компании в статусе нового нефтяного колосса, «Стандард Ойл» переехала в новое четырехэтажное здание, воздвигнутое Рокфеллером и Харкнессом на Юклид-авеню, 43, к востоку от Паблик-сквер. Два этажа за солидным каменным фасадом, которые занимала фирма, были просторны и полны воздуха, а через стеклянную крышу над центральной лестницей проникало много света. Каждое утро, ровно в девять пятнадцать, прибывал Рокфеллер, элегантно одетый, на запонках из черного оникса выгравирована буква R; для человека со скромным сельским происхождением он был неожиданно щепетилен. «Господин Рокфеллер входил со спокойным достоинством, – вспоминал один клерк. – Он был безупречно одет, будто с иголочки. Он носил с собой зонт и перчатки и ходил в высоком цилиндре»1. Рокфеллер настолько был убежден, что ботинки должны сиять, что бесплатно поставил набор для полировки обуви в каждое подразделение. Высокий и бледный, с аккуратно подстриженными рыжевато-золотистыми бакенбардами, он посещал парикмахера каждое утро в один и тот же час. Он был невероятно пунктуален, по его словам: «Человек не имеет права без необходимости тратить время другого человека»2.
С характерной для него невозмутимостью Рокфеллер тихо желал коллегам доброго утра, справлялся об их здоровье, затем исчезал в своем скромном кабинете. Даже внутри царства «Стандард Ойл» его перемещения казались сотрудникам столь же призрачными, как казалось призрачным его присутствие самым напуганным антагонистам в Титусвилле. Один секретарь отметил: «Он ловок. Я ни разу не видел, как он входит в здание или выходит из него»3. «Его никогда нет, но он всегда там», – вторил ему коллега4.
Рокфеллер редко назначал встречи незнакомцам и предпочитал, чтобы к нему обращались в письменном виде. Он всегда опасался промышленного шпионажа, не хотел, чтобы люди знали больше, чем необходимо; одного коллегу он предупреждал: «Я был бы очень осторожен, назначая [кого-то] на должность, где человек может узнать о нашем деле и доставить нам неприятности»5. Даже близкие соратники находили его непроницаемым, говорили, что он неохотно раскрывает свои мысли. Один из них написал: «Его затянувшиеся паузы несколько озадачивали, мы даже не могли определить, согласен он или нет»6. Рокфеллер приучил себя к секретности и натренировал лицо, чтобы оно держалось, как каменная маска, так что, когда подчиненные приносили ему телеграммы, они не могли определить по выражению его лица, были ли новости благоприятными.
Рокфеллер приравнивал молчание к силе. Слабые люди не сдержанны и болтают с репортерами, тогда как благоразумные бизнесмены придерживаются собственных суждений. У него было два любимых изречения: «Успех приходит к тем, у кого уши раскрыты, а рот закрыт» и «Кто дело заменил словами, похож на грядку с сорняками»7. Образ жизни глухонемого, который вел Большой Билл, любопытным образом предопределил привычку его сына слушать как можно больше и говорить как можно меньше для достижения тактического преимущества. В ходе переговоров, он пользовался своей среднезападной молчаливостью, выбивая людей из колеи и заставляя гадать о его реакциях. В гневе он становился пугающе тихим. Рокфеллеру нравилось рассказывать, как разъяренный подрядчик ворвался в его кабинет и разразился гневной тирадой, а сам он сидел, склонившись над письменным столом, и не поднял головы, пока тот не выдохся. Затем повернулся в своем вращающемся кресле, взглянул на посетителя и холодно спросил: «Я не разобрал, что вы говорили. Вы не могли бы повторить?»8.
Значительную часть времени он проводил за закрытыми дверями своего кабинета, где мелом на доске были написаны цены на нефть. Сложив руки за спиной, он мерил спартански обставленный кабинет шагами. Периодически он выбирался из своей берлоги, подставлял стул и изучал бухгалтерские книги, быстро набрасывая вычисления в блокноте. (Во время встреч он постоянно что-то рисовал и делал пометки.) Часто он стоял у окна, недвижимый, как статуя, и мог минут пятнадцать смотреть в небо. Однажды он задал риторический вопрос: «Разве не происходит так, что многие из нас, кому не удается добиться большого успеха… терпят неудачу, потому что в нас недостаточно концентрации – искусства сосредоточить разум на одной вещи, которую следует сделать в нужное время, откладывая все остальное?»9
Рокфеллер придерживался строго распорядка, гладко скользя сквозь день. Он никогда не тратил время на легкомысленные поступки. Даже свой ежедневный отдых – печенье с молоком поздним утром и сон после еды – он продумал так, чтобы сохранить энергию и достичь идеального баланса между физической и умственной силой. Как он заметил: «Нехорошо держать все силы в напряжении все время»10.
Первоначально Рокфеллер знал по имени и в лицо каждого сотрудника и время от времени обходил контору. Он шел размеренной поступью, точный, как метроном, всегда покрывая одно и то же расстояние в точности за то же самое минуты. У него были беззвучные движения и приглушенный голос сотрудника похоронного бюро. Скользил он неслышно, и люди пугались, когда он неожиданно появлялся у их столов и вежливо бархатным голосом просил посмотреть их работу. Так как видели его редко, часто недоумевали, где он может быть. «В конторе его меньше других знали в лицо, – вспоминал один сотрудник, и пятьдесят лет спустя все еще озадаченный ежедневным графиком Рокфеллера. – Говорили, что он бывает по три часа в день, но его прихода и ухода никто не видел, и это наводило на мысль, что в здании есть частные проходы, скрытые лестницы и коридоры»11.
Как бывший бухгалтер, Рокфеллер уделял особое внимание книгам счетов. Один сотрудник вспоминал, как босс остановился у его стола и вежливо сказал: «Позвольте мне, – затем быстро пролистал его журналы. – Очень хорошо, – сказал он. – И правда, очень». Затем его глаз выхватил крошечную ошибку. «Небольшая ошибка здесь. Поправите ее?» Бухгалтера ошеломила скорость, с какой Рокфеллер просканировал множество плотных столбцов с цифрами. «И я клянусь, – уверял он, – это была единственная ошибка в журнале!»12.
Все отмечали сверхъестественное спокойствие этого человека. Хотя он оттачивал свою волю до состояния идеального инструмента, он был уравновешен еще и от природы. По его замечанию: «Вы прямо сейчас можете сделать или сказать наиболее возмутительную вещь, и я не покажу ни малейшего признака возбуждения»13. Он гордился своим аномально низким пульсом – пятьдесят два удара в минуту. Сотрудники рассказывали, что он никогда не выходил из себя, не повышал голос, не произнес грубого или жаргонного слова и не действовал бесцеремонно. Он нарушал многие стереотипы, связанные с образом властного магната и в целом сотрудники прекрасно о нем отзывались, считая справедливым и доброжелательным, не способным на мелочность и диктаторские замашки. Это мило проиллюстрировал один случай. Как любитель поддержания физической формы, Рокфеллер поставил в бухгалтерский отдел приспособление из дерева и резины, которое отжимал и растягивал в качестве упражнений. Однажды утром он зашел позаниматься, младший бухгалтер не узнал его, назвал приспособление проклятой помехой и потребовал его убрать. «Хорошо», – ответил Рокфеллер и распорядился вынести устройство. Через некоторое время, к своему ужасу, молодой человек понял, что отчитал президента компании, но ни разу не услышал ни слова упрека. Даже за серьезные проступки Рокфеллер не любил наказывать и иногда просто игнорировал нарушителя.
Всю жизнь Рокфеллера глубоко задевали обвинения в том, что он холодный и озлобленный человек. В действительности, как многие скромные люди, он вызывал различные реакции. Один бондарь, который в самом начале продавал ему бочки, сказал Иде Тарбелл, что «Рокфеллер никогда не был любителем поговорить; что его не любили товарищи; что все его боялись и что он держался в стороне»14. Но Рокфеллер никогда не обращал жестокость, направленную на его противников, против собственных сотрудников, и люди, которые на него работали, обычно видели в нем образец корректного и отеческого отношения. Как вспоминал рабочий его завода: «У него для каждого находился приветливый кивок и доброе слово. Он никогда никого не забывал. У нас бывали трудные времена в те ранние годы, но я ни разу не видел, чтобы господин Рокфеллер не был бы дружелюбным, и добрым, и невозмутимым. Ничто не задевало его»15. Сестра Рокфеллера, Мэри Энн, назвала абсурдной ложью мысль о том, что он был брюзгой. «Джон всегда легко находил с любым человеком общий язык», – заявила она16. Действительно, не обладая некоторым обаянием или хотя бы приветливостью, он не добился бы таких результатов в деловом мире.
Рокфеллер так высоко ценил сотрудников, что первые годы «Стандард Ойл» лично занимался рутинным вопросом приема на работу. (После завоевания других центров нефтепереработки штатное расписание раздулось до трех тысяч человек, и его личное участие стало уже невозможным.) Считая рост империи само собой разумеющимся, он нанимал талантливых людей, когда находил их, а не тогда, когда это было крайне необходимо.