нсирование школы: «Ты собираешь вместе писак, толпу социалистов, которые не сделают ничего хорошего»83. Рокфеллер ломал голову над этим вопросом, но сопоставив все, пришел к выводу, что «…пока писаки из числа никчемных отравляют умы людей ядом своих чернил, многие другие выйдут из этих учебных заведений и сделают больше добра среди нас. Будем надеяться»84. Чикагский университет почти не был подвержен радикальным течениям. В 1899 году в университете Торстейн Веблен опубликовал «Теорию праздного класса», где новые флагманы промышленности изображались жестокими троглодитами, прячущими за броскими привычками потребления примитивные побуждения.
Из спорных вопросов о роли Рокфеллера в Чикаго больше всего внимания пресса уделила увольнению в 1895 году молодого политического экономиста Эдварда Бемиса, который выступал за то, чтобы газом владели муниципалитеты, и критиковал «Юнайтед газ импрувмент компани», относящуюся к «Стандард Ойл». Официальным поводом для увольнения стало то, то Бемис в большей степени активист, нежели ученый, и не соответствует высоким стандартам университета. Так как Бемиса нанял сам Харпер и тот начал карьеру заслуженного специалиста по регулированию коммунальных компаний, за его уходом можно заподозрить политический мотив, но нет свидетельств, что виновником был Рокфеллер. Представляется более вероятным, что Харпер выгнал его, предваряя возмущение Рокфеллера. Годом раньше Харпер предупредил Бемиса о политической активности, и тот произнес зажигательную речь, критикуя поведение железных дорог во время Пулмановской стачки. Такой заметный активизм связывал Харперу руки в обхаживании местных предпринимателей, о чем он ясно сказал в письме Бемису в июле 1894 года:
«Ваша речь в Первой пресвитерианской церкви доставила мне значительное неудобство. Мне теперь едва ли безопасно заходить в клубы в Чикаго. На меня набрасываются со всех сторон. Я предлагаю вам, до тех пор пока вы связаны с университетом, проявлять больше осторожности в публичных высказываниях по вопросам, волнующим умы людей»85.
Рокфеллер воздерживался от подобного давления, потому что осознавал политическую ценность соблюдения нейтралитета в попечительстве университета в то время, как его обвиняли в использовании других заведений для продвижения собственных интересов.
Однако в финансовых вопросах Рокфеллер все же требовал прав – и именно в этом Харпер ему отказывал. Как многие спонсоры, Рокфеллер хотел вносить дары свободно, но Харпер постоянно пытался ускорить процесс. Поставив Гейтса в качестве буфера между собой и Харпером, Рокфеллер надеялся держать университет в неведении о его будущих вкладах, но тактика не сработала. «Харпер был ненасытен в своих денежных аппетитах, – сказал один из юристов «Стандард Ойл». – Гейтс был стражем казначея»86. Со временем напряжение между Гейтсом и Харпером стало невыносимым. Оба мужчины были идеалистами, погруженными в религию с долей мирских устремлений, и каждый обвинял другого в лицемерном использовании Рокфеллера для личной наживы.
Поначалу Гейтс восхищался Харпером как человеком восторженным, превышавшим расходы из наивного энтузиазма. Позже он изменил этот оптимистичный взгляд, когда Харпер решительно заявил, что первоклассный университет нельзя вести, как эффективное деловое предприятие: «Университет, который функционирует должным образом, всегда в дефиците». Когда эта ремарка появилась в прессе, Рокфеллер и Гейтс сочли ее сущим предательством.
Согласно Гейтсу, Харпер уклонился от выполнения нескольких четких соглашений с Рокфеллером: что университет не окажется в долгах; не будет использовать дарственные фонды на здания университета; и не сформирует альянса ни с одним медицинским колледжем в Чикаго. Когда Гейтс перенес эти пункты на бумагу и попросил Харпера ознакомить с ней членов правления, она таинственным образом исчезла. Когда он упрекнул Харпера, что тот нанял новых дорогих профессоров и запустил новые периодические издания, президент университета просто игнорировал его. Гейтс настаивал, что следует отказаться от новых зданий, и вскоре после этого Харпер обратился к гражданам Чикаго с просьбой поддержать кампанию по строительству. Как и опасался Рокфеллер, Харпер поспешно скакнул от маленького колледжа к большому университету.
Пока Харпер увеличивал дефицит, его патрон продолжал добавлять миллионы к дарственным фондам, но давить на него можно было только до определенной степени. Как выяснили легионы его деловых конкурентов, иногда Рокфеллер долго нащупывал решение, затем действовал стремительно и решительно. «Я предупреждал доктора Харпера, – сказал Гейтс. – Я предупреждал его неоднократно. Я предупреждал его словами, действиями, и всеми возможными способами»87. Иногда, когда Харпер приезжал в Нью-Йорк, Гейтс думал, что президент осознал свою ошибку. Затем Харпер возвращался в Чикаго и продолжал прежние свободные траты.
После нескольких лет бесплодных препирательств, в начале 1897 года университет все еще пытался справиться с дефицитом двухсот тысяч долларов, и Рокфеллер решил, что с него довольно. В обход Харпера он пригласил двух представителей из Чикаго, Гудспида и Генри Раста на встречу с Гейтсом и Младшим. Сам Рокфеллер не посещал эти встречи, поручив переговоры своим представителям. В этот исторический момент Гейтс выразил сожаление Рокфеллера, что Харпер не способен собрать деньги из внешних источников и сократить дефицит. Как подчеркнул Гейтс, Рокфеллер верил, что некоммерческим организациям следует еще более осмотрительно обращаться с деньгами, чем коммерческим:
[Рокфеллер] полагает, что образовательным заведением следует управлять гораздо более консервативно, чем, к примеру, банком или даже сберегательным банком или трестом. Этим компаниям достаточно убедить вкладчика или инвестора, что о его фондах должным образом позаботятся за то ограниченное время, пока они вложены. Но университет вкладывает фонды тех, кто хотел бы сделать инвестиции на благо человечеству, и этот вклад должен сохраняться, если возможно, пока стоит мир88.
Как до него доктор Огастус Х. Стронг, Харпер капитально просчитался, обращаясь к Рокфеллеру за деньгами. Гейтс отметил, что Рокфеллер давно планировал основать большой университет и имел для этого достаточно ресурсов. Но его задевали беспечность и бесцеремонность, с какими Харпер донимал его по поводу денег. «У господина Рокфеллера постепенно складывается впечатление, что методы получения помощи от него слишком часто напоминают принуждение, – сказал Гейтс. – Запросы поступают к нему практически в форме обязательных взносов»89.
Встреча завершилась признанием заслуг Харпера, и Гейтс донес унизительный упрек, касающийся его руководства. Прочитав стенограмму встречи, Рокфеллер попросил, чтобы с ней ознакомился каждый член правления университета, а затем предпринял необычный шаг и положил документ в сейф, как завет своих будущих пожеланий для школы. Через два месяца попечители Чикагского университета ввели серьезные перемены. С тех пор Рокфеллера должны были уведомлять о новых расходах и давать шанс возразить. Гейтс вступил в правление годом ранее, через год за ним последовал Младший, давая Джону Д. прямое представительство в управлении университетом.
Пропасть, которая разверзлась между покровителем университета и его харизматичным президентом причиняла боль обоим мужчинам, до сих пор пользовавшихся близкими отношениями отца и сына. Теперь, когда нельзя было просить Рокфеллера о деньгах, Харпер потерял легкий доступ, который давно чтил. Эмоциональному Харперу, склонному и к диким восторгам, и к безутешному унынию, было сложно молчать в присутствии патрона. Поговаривали, что, когда ему запретили напрямую говорить с Рокфеллером о деньгах, Харпер обошел запрет и вслух молился о деньгах в его присутствии. Если история правдива, вероятно, он так и не усвоил урок, который Рокфеллер нехотя и неоднократно пытался преподать ему.
Глава 18Заклятый враг
Даже когда в 1890-х годах Рокфеллер попытался сместить внимание в сторону от бизнеса, политическая реакция против него получила новый толчок, и он уже не мог отказаться от своего блестящего, но запятнанного послужного списка. Когда он пытался идти вперед, его прошлое в общественном воображении вырисовывалось еще крупнее. За следующие двадцать лет оно все возвращалось и следовало за ним, как тень, от которой невозможно убежать.
Антитрестовский закон Шермана, как правовой акт, оказался неэффективным. Реальная угроза для «Стандард Ойл» зародилась в маловероятном месте: маленьком книжном магазинчике в Колумбусе, штат Огайо. В 1889 году молодой республиканец, прокурор штата, Дэвид К. Уотсон зашел однажды вечером в магазин и наткнулся на тонкую книжку Уильяма У. Кука в дешевом переплете под названием «Тресты: последние комбинации в отрасли». Он купил книгу и внимательно читал до поздней ночи. В приложении Уотсон с большим интересом обнаружил поступок треста «Стандард Ойл», о котором не знал раньше. Он с изумлением узнал, что последние семь лет «Стандард Ойл, Огайо» действовала в нарушение лицензии штата, передав основной контроль над организацией доверенным лицам вне штата, в Нью-Йорке. Воспользовавшись открытием, в мае 1890 года Уотсон подал прошение в Верховный суд штата о начале судебного расследования против «Стандард» в Огайо, требуя, ни больше, ни меньше, как роспуска «Стандард Ойл».
Руководители «Стандард Ойл», как всегда, отнеслись к этому событию с пренебрежением, сочтя меры явными угрозами их деловых врагов. Фрэнк отправил письмо Джону со словами, что он «не уверен, кто следователи, но, думаю, приложили руку кливлендские переработчики», и домыслил, что Уотсон получил сведения от Джона Шермана1. Опровергая обвинения, адвокат «Стандард», Сэмюэл К. Т. Додд, предложил тот же юридический фиговый листок, которым концерн прикрывался годами: акции «Стандард» в Огайо были переведены доверенным лицам компании в Нью-Йорке частными акционерами, а не самой компанией. К этому моменту хитрость уже поистрепалась.