С Томмазо де Кавальери Микеланджело познакомился в 1532 г. Судя по переписке, между ними возникла симпатия[373], послужившая основанием для подозрений Микеланджело в гомосексуализме, которые пытался опровергнуть Кондиви, писавший, что он «очень любил красоту тела и настолько понимал ее, что многие развратные люди, не умевшие отличать чистую любовь к красоте от низких чувственных побуждений, думали и говорили много дурного о его поведении. ‹…› Микель-Анджело при мне часто рассуждал о любви, и я слышал также от людей, присутствовавших при этих рассуждениях, что великий мастер говорил о ней то же, что писал Платон в своей книге. Я не знаю, что говорил Платон, но, так как я был долго в хороших отношениях с Микель-Анджело, утверждаю, что слышал от него только чистые и честные слова, имеющие силу потушить в сердце молодого человека всякое распутное и необузданное желание»[374].
Сходные чувства Микеланджело испытывал и к поэтессе Виттории Колонне – представительнице римского аристократического рода, вдове Фернандо Франсиско д’Авалоса, маркиза де Пескары, который в 1525 г. был назначен главнокомандующим Карла V в Ломбардии, но через несколько месяцев умер от ран, полученных в битве при Павии с войсками Франциска I. Занявшись духовными исканиями, Виттория сблизилась с Микеланджело на почве учения спиритуалов, разрабатывавшегося в окружении кардинала Пола. Дружба Микеланджело и Виттории, по просьбе которой он сделал несколько рисунков на религиозные сюжеты («Распятие», «Богоявление» и т. д.), продолжалась до ее кончины в 1547 г. в возрасте 57 лет. Шесть лет спустя Кондиви писал: «Он до сих пор хранит много ее писем, полных чистой и нежной привязанности, достойных такой благородной души, и сам написал в честь ее много сонетов, в которых видна его нежная страсть к ней. Она много раз приезжала в Рим из Витербо и других мест, где проводила лето, только для того, чтобы увидеть Микель-Анджело. Со своей стороны, Микель-Анджело так же горячо любил ее и, как он однажды сказал при мне, сокрушался о том, что, когда она умерла и он прощался с ней, то поцеловал только ее руку, не осмелившись поцеловать в лоб или в лицо. Эта смерть так подействовала на него, что долгое время он был очень рассеян и как бы лишен рассудка»[375].
Привязанность к Виттории Колонне Микеланджело выразил в поэтическом творчестве. Маркизе де Пескаре посвящен самый знаменитый его сонет, вскоре после выхода в свет послуживший предметом литературоведческого анализа Бенедетто Варки (1549), сравнивавшего его со стихами Данте:
«И высочайший гений не прибавит
Единой мысли к тем, что мрамор сам
Таит в избытке, и лишь это нам
Рука, послушная рассудку, явит.
Жду ль радости, тревога ль сердце давит,
Мудрейшая, благая донна, – вам
Обязан всем я, и тяжел мне срам,
Что вас мой дар не так, как должно, славит.
Не власть любви, не ваша красота,
Иль холодность, иль гнев, иль гнет презрений,
В злосчастии моем несут вину, –
Затем, что смерть с пощадою слита
У вас на сердце, – но мой жалкий гений
Извлечь, любя, способен смерть одну.
(Здесь и далее перевод А. Эфроса)[376].
Лейтмотивом сонета является сублимация чувства в творчество, которое Микеланджело ставит на службу маркизе, олицетворяющей «душевный образ». В этом образе, обладающем соответствующими душе качествами, проявляется внутренняя бессознательная установка, которая переносится на реальное лицо. Аффективная привязанность к объекту возникает в случае проецирования «душевного образа», при котором субъективное содержание отчуждается от субъекта и в известном смысле воплощается в объекте[377].
Проявление этой тенденции заметно в одном из мадригалов, посвященном Виттории Колонне (эта стихотворная форма становится основной в поэтическом творчестве Микеланджело в годы дружбы с нею)[378]:
Когда ты, донна, приближаешь
Свои глаза к глазам моим, –
В их зеркале себе я зрим,
А ты себя в моих отображаешь.
Меня, увы, ты созерцаешь
Таким, как есть, – в болезнях и летах,
А я тебя – светлей звезды лучистой.
И небу мерзостно, ты знаешь,
Что я, урод, живу в благих очах,
Во мне ж, уроде, виден лик твой чистый.
И все ж кому тропа тернистей:
Тебе ль, вникающей в мой взор?
Мне ль, кто теряет рай лучистый,
Когда смыкаешь ты затвор
Своих очей? – Бесплоден спор
Ничтожества с красою величавой:
В любви должна быть общность лет и славы[379].
То же настроение Микеланджело демонстрирует в одном из сонетов, адресованных Томмазо де Кавальери:
Лишь вашим взором вижу сладкий свет,
Которого своим, слепым, не вижу;
Лишь вашими стопами цель приближу,
К которой мне пути, хромому, нет.
Бескрылый сам, на ваших крыльях, вслед
За вашей думой, ввысь себя я движу;
Послушен вам – люблю и ненавижу,
И зябну в зной, и в холоде согрет.
Своею волей весь я в вашей воле,
И ваше сердце мысль мою живит,
И речь моя – часть вашего дыханья.
Чтобы понять суть отношений Микеланджело с Томмазо де Кавальери и Витторией Колонне следует обратить внимание на описанную К.Г. Юнгом бессознательную компенсацию интровертной психологической установки, при которой в сознании утверждается безусловная привязанность к объекту: «Чем больше эго старается обеспечить за собой всевозможные свободы, независимость, отсутствие обязательств и всяческое преобладание, тем более оно попадает в рабскую зависимость от объективно данного. Свобода духа заковывается в цепи унизительной финансовой зависимости; независимый образ действий раз за разом уступает, сломленный общественным мнением, моральное превосходство попадает в болото малоценных отношений, властолюбие завершается жалобной тоской – жаждой быть любимым»[381]. Совокупность этих наблюдений позволяет объяснить не только особенности дружбы Микеланджело с Колонной и Кавальери, но и столь неприглядные черты его характера, как повышенный интерес к финансовой стороне творчества, стремление преувеличить стоимость работ, сохранить полученный задаток, если заказ не был полностью выполнен, и т. д.
Хотя биографы пытались скрыть меркантильную сторону Микеланджело, в частности, утверждая, что он отказался от зарплаты главного архитектора Санто-Пьетро, это также не соответствует действительности. Кондиви писал, что «Микель-Анджело никогда не был скуп, никогда не имел желания копить деньги, довольствуясь самым необходимым, чтобы иметь возможность прилично жить; поэтому он редко соглашался исполнять просьбы богатых и знатных особ, желавших за большие деньги приобрести его произведения. Если же он и принимал такие заказы, то скорее из дружбы и расположения к заказчикам, чем из желания вознаграждения…
Он раздарил много своих произведений, которые могли бы принести ему большую сумму денег. Достаточно будет вспомнить те две статуи (рабов, которые должны были по первоначальному плану украшать гробницу Юлия II. – Д.Б.), которые он подарил своему лучшему другу, мессеру Роберто Строцци. Он щедро раздавал не только свои произведения, но и деньги, часто приходя на помощь бедным, трудолюбивым и талантливым писателям и художникам. Я могу утверждать это, так как на себе испытал его щедрость. Он никогда не завидовал работам других, скорее по своей природной доброте, а не потому, что был о себе высокого мнения»[382].
«Разве можно назвать скупцом того, кто, подобно ему, помогал стольким беднякам, тайком выдавал замуж многих девушек и обогащал своих помощников и слуг, как, например, он сделал богачом своего слугу Урбино, который был и его учеником, служил у него долгое время. Он как-то спросил его: “А что ты будешь делать, когда я умру?” Тот ответил: “Пойду служить к другому”. – “Ах ты, несчастный, – сказал ему Микеланджело, – надо мне помочь твоей бедности”, – и подарил ему зараз две тысячи скудо; так принято было бы поступать государям и великим первосвященникам. Не говорю о том, что племяннику своему он дарил зараз по три и по четыре тысячи скудо и в конце концов завещал ему десять тысяч скудо, помимо своего римского имущества», – утверждал Вазари[383].
На склоне лет из религиозных побуждений художник, как можно судить по его письмам, действительно стал придавать большое значение благотворительности. Что касается Франческо ди Бернардино д’Амадори из Кастель Дуранте по прозвищу Урбино, то он был одним из ближайших друзей и помощников Микеланджело, который сделал его родственника Чезаре руководителем строительства Санто-Пьетро. Интересно сравнить реакцию Микеланджело на известие о смерти его брата Джисмондо и смерть Урбино, которые скончались друг за другом в конце 1555 г. 30 ноября он пишет племяннику Леонардо: «Ты сообщил мне о смерти моего брата Джисмондо. Для меня это большое горе. Надо иметь терпение и благодарить Бога, что он умер в полном сознании со всеми обрядами церкви.