Художник изобразил святого Петра сидящим с Евангелием в руке в красном хитоне в кресле на мраморном пьедестале, украшенном барельефами. У его ног лежат ключи. К апостолу смиренно обращается папа Александр VI Борджиа, который представляет ему стоящего на коленях с древком папского знамени в руках молодого, уверенного в себе епископа-флотоводца, героя выигранного сражения Якопо Пезаро в одеянии мальтийских рыцарей. Сцена написана на фоне гавани с военными галерами. Композиция картины с четким расположением фигур и вымощенным разноцветными плитами полом напоминает традиционные сцены «Святых собеседований» Беллини. Но времена изменились, и сами фигуры изображенных персонажей уже не скованы, не пассивны, а наделены внутренней энергией, что подчеркивается также ритмом ниспадающих складок одеяний, напряженным фоном неба с бегущими облаками, колышущимся на ветру папским штандартом и охваченными движением и борьбой мифологическими фигурами на мраморном барельефе пьедестала. Позднее Тициан не раз будет использовать подобные вкрапления в живопись элементов скульптуры — как правило, античных образцов.
Очень выразительны величественная фигура святого Петра и портрет заказчика Якопо Пезаро, в котором чувствуется влияние натуралистической школы немецких и фламандских живописцев, активно работавших в Венеции.
В сравнении с этими фигурами явно проигрывает профильное изображение грузного папы Борджиа с рыхлым лицом, написанным в жесткой манере Джентиле Беллини. К моменту написания картины понтифик уже скончался (в 1503 году), и для его изображения послужила одна из гравюр, предоставленная, вероятно, в распоряжение художника самим заказчиком. Под картиной читается надпись в рисованной рамке: «Портрет одного из членов дома Пезаро из Венеции, произведенного в генералы Святой церкви, Тициан (сделал)».
Эту работу никак не назовешь ученической, настолько она самостоятельна по замыслу и исполнению. Позднее патриций Якопо Пезаро вновь обратится к художнику, поручив ему более крупный заказ. Если же принять новую версию о возрасте Тициана, то в ту пору ему было всего лишь 14 или 15 лет. Примерно в это же время Тициан работал над двумя заказными картинами, небольшими по размеру и выполненными на дереве на одну и ту же религиозную тему — «Мадонна с младенцем» (Бергамо, академия Каррара; Нью-Йорк, Метрополитен-музей). При сравнении видно, что художник пользовался одной и той же моделью, облаченной в ярко-красный хитон. На обеих картинах даны похожие один на другой пейзажи на фоне развесистого дерева с контрастными цветовыми градациями. В их композиции пока еще заметно сильное влияние Беллини, но в отличие от него колорит у Тициана обрел удивительную свежесть и выразительное звучание. Современники, в том числе Вазари, выделяли в ранних работах «жизнеподобную» передачу деталей.
Возможно, чуть позже им была написана великолепная картина, по поводу названия которой и ее авторства продолжаются споры. Речь идет о «Сусанне и Данииле», называемой также «Христос и грешница» (Глазго, Художественная галерея). Работа приписывалась многим венецианским мастерам, современникам Тициана. Назывался и Джорджоне. Однако следует признать, что динамичная композиция, богатство и сочность цветовой палитры, особое наложение краски сплошными мазками — все это предвосхищает падуанские росписи Тициана, а полупрофиль Сусанны так живо напоминает лик Богоматери на его картине в Бергамо, что снимаются все сомнения относительно принадлежности этой картины кисти Тициана. Когда-то справа ее неотъемлемой частью было выразительное изображение солдата, стоящего спиной и смотрящего на зрителя вполоборота. Положение фигуры солдата отчетливо рифмуется с фигурой самой Сусанны и ее лицом в полупрофиль. Фрагмент находится в том же музее, что дает полное представление о композиции этого раннего произведения Тициана.
Жизнь в Венеции шла своим чередом, а между тем с материка все чаще приходили тревожные вести о грозящей военной опасности. Дошли сведения о том, что германский император Максимилиан, его дочь Маргарита Австрийская, папа Юлий II, Испания и Франция, а также ряд итальянских княжеств образовали так называемую Камбрейскую лигу, направленную против Венеции. Папа Юлий не мог простить республике Святого Марка захвата Равенны, Римини, Анконы и других земель на Адриатике, которые искони принадлежали Ватикану. В городе поговаривали, что враг берет штурмом одну крепость за другой и вскоре вплотную подойдет к берегам лагуны. Но беспечные горожане особенно не тужили, поскольку были уверены, что их привычной жизни ничто не угрожает, а славный венецианский флот способен разбить и потопить любого неприятеля. По вечерам в тавернах близ моста Риальто по-прежнему веселились иностранные купцы, которые резонно заявляли, что войны приходят и уходят, а вот коммерция остается, ибо дело это святое, незыблемое.
Как свидетельствует двоюродный брат Винченцо Вечеллио, живший в ту пору неподалеку, «Франческо, который всегда отличался непоседливым характером, был склонен ко всякого рода авантюрам. Вопреки мнению младшего брата, он неожиданно принял решение покинуть Венецию, чтобы с оружием в руках стать в ряды защитников республики Святого Марка».[19] Франческо вернулся в родные края, где вскоре принял участие в боевых действиях и, получив тяжелое ранение, надолго оказался отлученным от живописи. Доходили вести о крестьянских волнениях, о нежелании городских ремесленников и торговцев подчиняться порядкам, которые при поддержке местной продажной знати устанавливали силой на землях Венецианской республики вторгшиеся французские войска и ландскнехты императора Максимилиана. Вот что писал по этому поводу из Вероны, захваченной французами, флорентийский посланник Макиавелли, который был ярым противником Венеции и ее политики: «…народ, городские низы и крестьяне необыкновенно преданны ей <Венеции>, их теперь ничем нельзя убедить, даже под страхом смерти, отказаться от имени венецианцев».[20]
Тревога все больше нарастала, и в городе только и было разговоров, что об императоре Максимилиане. Ему пришлось не по нутру, что Венеция запретила пересекать ее владения, когда он с вооруженным до зубов отрядом собрался отправиться в Рим, чтобы быть коронованным лично папой Юлием. Разгневанный император решил наказать строптивую гордячку и с войском вторгся на земли Венецианской республики.
Начиная с 1495 года в Венеции стал бывать подружившиися с Беллини Альбрехт Дюрер, имя которого венецианцы тотчас переиначили на свой манер, превратив в Альберто Дуро (ит. duro — жесткий) из-за несговорчивости и крутости нрава упрямого немца. Он обрел широкую известность в Италии благодаря своим превосходным гравюрам, поражавшим тонкостью и мастерством исполнения. При этом сам Дюрер не очень жаловал венецианских собратьев по искусству, считая, что те бессовестно копируют его работы и нещадно их искажают. Он даже затеял судебную тяжбу с гравером Раймонди, который воспроизвел на 17 медных досках дюреровскую серию ксилографии «Жизнь Девы Марии».
Во время очередного приезда по приглашению банкирского дома Фуггера, имевшего представительство в Немецком подворье, Дюрер написал большую алтарную работу «Праздник четок» (Прага, Национальная галерея) для церкви Святого Варфоломея, давно облюбованной немецким землячеством. На ее торжественное освящение прибыли дож Лоредан с патриархом Венеции и другие именитые особы. Рассказывают, что Дюрер явно медлил с открытием, пока не появился его друг Джамбеллино.
Картина с ее праздничным радостным колоритом и гармоничной многофигурной композицией, на которой были изображены Мадонна с ангелом-музыкантом у ее ног (любимая деталь на алтарных образах Беллини и Карпаччо) и многие известные лица, среди которых легко узнавался сам Дюрер с его вьющимися волосами, прислонившийся к дереву справа, произвела сильное впечатление на Тициана. Говорят, что он с толпой молодых художников ходил по пятам за Дюрером, желая поближе узнать немецкого живописца. Он приобрел несколько его ксилографий и принялся досконально их изучать.
Вскоре Тициан сам принялся за резец и доску, а иметь дело с деревом для него, уроженца горного лесистого края, было вполне привычным. Азам граверного дела его обучил Доменико Кампаньола, выходец из семьи потомственных граверов, с которым Тициан сдружился в мастерской Беллини. Вскоре он решил бросить вызов самому Дюреру и, как бы в ответ на его «Праздник четок», сотворил на большом картоне более чем двухметровой длины многофигурную композицию во славу Венеции и победы над войском Максимилиана, назвав ее «Триумф Христа». Кампаньола создал по ней известную гравюру, вызвавшую у венецианцев прилив патриотических чувств. Тициану удалось значительно улучшить традиционную технику гравюры на дереве и проявить себя мастером сложных композиций. Эта работа принесла ему большое удовлетворение, и он не раз еще будет обращаться к искусству графики, чтобы как можно большее количество людей могло бы воочию увидеть и оценить его искусство.
Дюрер на картине «Праздник четок» изобразил горбоносого рыжего Максимилиана в ярко-красном балахоне коленопреклоненным. Ненавидевшие германского вояку венецианцы ждали лишь удобного случая, чтобы расстаться с неугодной картиной. Такой случай представился, когда в церкви Святого Варфоломея начались затянувшиеся надолго реставрационные работы. Вот тогда дюреровский алтарный образ был выкуплен одним немецким меценатом, который, возможно, изображен на той же картине в толпе купцов в черных беретах.
В довершение бед 28 января 1505 года произошел большой пожар или поджог, который спалил дотла Немецкое подворье с его банковскими и торговыми конторами, а также складами, забитыми привозными товарами. Это был настоящий караван-сарай, где размещалась также гостиница для иностранных купцов, в основном европейских. В ней останавливался и Дюрер. Для восточных купцов неподалеку находились Персидское и чуть дальше на Большом канале сохранившееся до наших дней Турецкое подворье с его складами и причалами.