По утрам он просыпался поздно, в просторной комнате Виоланты, где каждый предмет и сам воздух были полны покоя. Тициан был благодарен Виоланте за то, что она доверчиво подарила ему этот лучезарный мир. Их сближение произошло так просто и естественно, что Тициан не мог вспомнить, как они договорились первый раз после сеанса не расставаться, только помнил, что первый поцелуй – в мастерской, около мольберта, – подарил ему огромную радость. Эта радость вдруг сделала его жизнь ясной и простой. На душе у него, когда он бывал с Виолантой, было легко, они смеялись вместе, бегали по комнатам дома Виоланты, играли в прятки, целовались. Они любили друг друга как взрослые, но были веселы и беспечны как малые дети.
Тициан мысленно сравнивал Виоланту с Евой, здоровой и сильной. Он никогда не предполагал, что можно с женщиной чувствовать себя таким спокойным и радостным. Она открыто восхищалась его телом, получала явное наслаждение от его ласк. Еще ему нравилось, что они не говорили ни о прошлом, ни о будущем, важно было праздновать и чувствовать каждый день, каждое мгновение удовольствия. По утрам они лежали обнаженные, рассуждали о летней жаре, о других пустяках, завтракали в кровати и затем, в обед, встречались уже в мастерской. Тициан с удовольствием писал свежие губы Виоланты, такие знакомые теперь, восхитительно вкусные, писал ее шелковистые волосы. Ее грудь ему казалась совершенством творения, источником жизни.
Но счастье этих двух месяцев не было безмятежным. Во-первых, на него злился брат Франческо, говорил обидные слова:
– Ты путаешься с куртизанкой, вместо того чтобы жениться, как все люди, на честной девице, хоть бы из нашего Кадора! Ты задумываешься, когда ночуешь у нее, – кто оплачивает роскошное жилье твоей любовницы? Кто покупает шелк, на котором вы резвитесь?
После подобных слов обычно между братьями завязывалась потасовка, и заканчивалось все тем, что Рина выплескивала на них ушат воды из канала. Но чаще Тициан просто убегал – в мастерскую Джамбеллино или же к Виоланте, если она была свободна.
В чем-то Франческо прав, понимал Тициан, старший брат всегда был более здравым и строгим, он действительно больше походил на отца. Но иногда младшему Вечеллио казалось, что брат ему завидует, и на самом деле, думал он, невозможно не завидовать, когда его с радостью принимает такая красивая, умелая женщина. И потом, ведь он, Тициан, не платит Виоланте за любовь, а значит, ей нравится он сам, его тело и мужественность.
Бывали уколы и более болезненные, чем простодушные упреки брата.
– Молодец, Тициан, – похвалил однажды Джамбеллино, – вот теперь ее грудь вполне удалась. Как раз то, что хотел заказчик картины. Пожалуй, я заплачу тебе побольше за этот портрет, не пять, а, предположим, семь дукатов.
В тот день ему стало грустно, но грустил он недолго, до тех пор, пока Виоланта не улыбнулась ему, пока не обняла, не прижалась горячим телом. «Мы счастливы, смеемся вместе, – думал Тициан, – зачем придумывать сложности? У меня есть красивая и добрая подруга, и работа получается».
– С первого дня, когда я тебя увидела, еще у Катерины, я знала, что так будет, что мы будем вместе, – шептала ему Виоланта. – А ты?
– Мне ты понравилась, когда пришла в мастерскую, сразу, – слукавил Тициан.
– Потому что я сделала так? – Виоланта спустила тонкую рубашку до пояса. – Я хорошо помню!
– Нет, когда ты так делаешь, я уже ничего не соображаю и не помню. Это как феррарская пушка, бьет наповал, – рассмеялся Тициан. – Но пока я мог еще думать и работать, я говорил себе все время – ого, какая умная девушка!
– Не обманывай, ты сразу меня захотел, я увидела по глазам еще раньше, чем ты это понял! Я вас, мужчин, не знаю, что ли? С виду ты сдержанный горец, а внутри у тебя – бешеный пожар, я с первого взгляда почувствовала.
– Ну, правда-правда, конечно, – шептал Тициан, захватывая прядь ее длинных волос. Ему нравилось ощущать их шелк, любоваться блестящими переливами цвета светлой меди. – Я думаю, что так же красиво блестели на солнце медные щиты у древних воинов.
– У меня волосы золотые! – Виоланта взяла в руку прядь и пощекотала нос Тициану. – Ты художник, а цвета совсем не различаешь.
– Но все же они цвета меди, хоть и с золотым отливом.
– Хорошо, любимый, ладно.
И вот завтра придется отказаться от завтрака в постели Виоланты. Надо прийти утром, стоять истуканом за спиной мастера, уворачиваться от тычков грумов. А пожалуй, решил Тициан, врежет он этим мальчишкам, – и одному, и второму, – с большим удовольствием. То, что он снова увидит принцессу, озадачивало. Тициан не понимал, рад он этому или ему больше не хочется испытывать чувства, которые накатывают в ее присутствии. Он уже привык ощущать лишь запах, витающий в мастерской после ее ухода, думать о ней как о сказочном персонаже, а не как о живой женщине.
– Принцесса больше не станет вас беспокоить. Тициан мне поможет, и мы быстро закончим портрет.
– Я принесла вам подарок, мастер, – сказала Джиролама тихо, она даже слегка улыбнулась, махнув рукой одному из грумов. Тициан впервые услышал, как она внятно произносит простые, понятные ему слова. Грум вышел вперед и передал мастеру фолиант в черном тисненом переплете, украшенном треугольными серебряными застежками.
– А, «Гипнэротомахия Полифила!» – улыбнулся Джамбеллино. Он ничуть не удивился. – Королевский подарок, принцесса, достойный вашего вкуса и положения. Не могу выразить, как я рад этой книге и как благодарен! Тициан, положи книгу на стол, пожалуйста, и осторожнее, это ведь сокровище. Сегодня же вечером мы ее посмотрим вместе, ты сумеешь многому научиться у этой великой книги.
Тициан осторожно взял книгу и понес к столу. Свободного места, как всегда, не нашлось, пришлось положить ее на стул. Затем он занял свое привычное место за спиной Джамбеллино, рядом с окнами. Он давно не видел портрет Джироламы, – Людовико по приказу мастера после работы уносил станок с картиной в соседний зал. Тициан удивился: принцесса на портрете держала в руках книгу.
– О, я не знал! – не сдержался он.
– Книга появилась недавно по желанию принцессы, – улыбнулся мастер.
– Это та же самая? – кивнул Тициан на «Полифила».
– Нет, видишь, она поменьше, «ин кварто», как их называет Альдо Мануций. Такие книги удобнее держать в руках.
Работа продолжалась в тишине. Тициан внимательно следил за действиями мастера, который осторожно покрывал готовый портрет лаком, приготовленным из чистого льняного масла, сваренного с аравийской камедью и сгущенного на солнце. В какой-то момент Тициан отвлекся и невольно повернулся к почти законченному портрету Виоланты, стоящему в углу. Было странно видеть рядом изображения таких разных женщин. Образ земной женщины и образ принцессы – возвышенный, отрешенный. Джиролама в закрытом платье, погруженная в себя, загадка, которую разгадать невозможно, прекрасная и суровая, отгородившаяся книгой и слабым зрением от всего мира. Сейчас Тициан подумал, что она напоминает ему образ Святой Екатерины. И Виоланта – открытая, вызывающе здоровая, полуобнаженная. С некоторых пор, даже только глядя на портрет своей подруги, на кожу ее груди, которую сам же изобразил, Тициан испытывал отчетливое плотское желание. Да, ему удалось перенести на холст сладость их ночей! Тициану вдруг стало грустно, он подумал, что с портретом готов передать их любовь в чужие руки – тому, у кого деньги, кто заплатил за эту работу.
– Ну что размечтался? На подружку смотришь? – ехидно спросил мастер. – Тициан тут написал портрет одной простой девицы. Действительно, неплохой портрет, – пояснил Джамбеллино для принцессы, но она даже не кивнула. – Он, видимо, втюрился в эту девушку, ее зовут Виоланта, может, вы о ней слышали. Ну, парень, дело молодое и понятное.
Тициан покраснел и разозлился: зачем выставлять его сладострастником? Почему мастер говорит о нем так, будто его нет в комнате? Что принцесса Джиролама – недосягаемый ангел с книгой в руках! – теперь подумает о нем? Ну конечно, это уже все равно, ведь она больше не придет в мастерскую. А ему, неотесанному помощнику мастера, в любом случае нет пути туда, где она живет и пишет свои стихи. Увы, он – не изысканный Джорджоне с лютней.
– Через неделю можете забрать портрет, принцесса. Лак успеет просохнуть, если не будет дождей.
– Я пришлю человека.
– Простите, если я работал не так быстро и вам пришлось терпеть жару. Останетесь пока в Венеции? – вежливо поинтересовался мастер.
– Я уеду в Азоло. Благодарю, – кивнула принцесса мастеру, она даже не подошла к портрету. На Тициана она тоже не взглянула. Грумы повели принцессу к выходу, и молодой художник почувствовал шлейф аромата восточного сераля.
– Еще раз благодарю за подарок! – Джамбеллино пошел проводить гостью до причала. В последний раз глядя из окна на то, как принцесса садится в гондолу, Тициан затосковал: никогда больше он не будет стоять так близко от нее, и скоро ее аромат выветрится из мастерской, а она сама будет вспоминаться как прекрасная гурия из сказки.
Войдя в гондолу, принцесса полулегла на подушки и вдруг, прикрыв лицо от солнца, приподнявшись, посмотрела прямо на Тициана и неожиданно взмахнула рукой в перчатке, будто попрощалась с ним. Юноша прекрасно знал, что она не может видеть так далеко, он ведь был в окне второго этажа, но отпрянул, почувствовал, как кровь пульсирует в висках. Непонятный страх сковал его.
– Что случилось, милый? – Виоланта смотрела на него, восхищенно улыбаясь, будто не могла наглядеться. – Тебе грустно, что заканчиваешь мой портрет? Но ведь мы можем продолжать встречаться.
Тициан чувствовал себя опустошенным, будто у него отняли надежду на лучшую жизнь, будто он прикован кандалами к колонне.
– Ты умеешь читать? – спросил он вдруг.
– Чи-тать? – рассмеялась подруга. – Я так хорошо умею целоваться! Но умею читать немножко, конечно! И могу написать записку с признанием в любви, мой милый. Хочешь, напишу сейчас?