Или же это слишком прямая трактовка оригинальных текстов? Хотя магия буквально пронизывала земной мир, люди не перестали создавать легенды. Возможно, кто-то решил, что история о сверхъестественном существе, сидящем на груди спящего человека, звучит достаточно жутко и впечатляюще. А на самом деле мара повелевала кошмарами людей со стороны… или и вовсе из Юдоли Сновидений.
По некоторым поверьям, мара была невидима, что вписывалось в теорию Клио. А еще тварь знала, чего именно человек боялся больше всего и использовала это в его сновидениях, вызывая страх, отчаяние и боль. А быть может, и вовсе питаясь ими.
Увы, сколько бы ни искала, Клио так и не сумела понять, как избавиться от мары.
Похожим способом истязали людей литовские слогуте и слогутисы – по легендам, переродившиеся души некрещеных детей. Информации о них было мало, зато существовало несколько способов их прогнать. Например, угадать имя духа или рябиной заткнуть замочную скважину в двери.
У илокан, филлипинского этноса, тоже имелся свой демон, насылающий морок на людей. Мстительный Батибат жил на дереве и принимал обличье огромной толстой старухи. Что любопытно, вторым его именем было Бангунгот, и этим же словом филлипинцы обозначали внезапную смерть во сне от аритмии. Вызвать гнев древесного демона было несложно – достаточно по незнанию срубить его дерево или заснуть рядом с ним. Чтобы не умереть во сне, находясь во власти насланного Батибатом кошмара, нужно было укусить большой палец на руке или пошевелить пальцами ног. Что, пожалуй, все же не так-то просто, когда ты погружен в сон.
Были еще лаумы, прибалтийские ведьмы – как и мара, любительницы душить спящих и насылать кошмары. Кто у кого учился – фэйри у лаум или наоборот, неизвестно, однако в списке прегрешений прибалтийских ведьм также значились похищения детей и их подмена – на оживленных куколок из соломы и прутьев.
Еще одним претендентом на роль Ткача Кошмаров оказался лауру – итальянский домовой с длинными кудрявыми волосами и в наряде из прекрасного бархата. Но подозревала его Клио лишь до тех пор, пока не узнала, что лауру соблазняет и насылает кошмары исключительно на женщин. А среди спящих было немало мужчин. Даже жаль… Ведь чтобы не подпускать к себе лауру, нужно было просто повесить над дверью бараньи или бычьи рога.
Если бы избавить ирландцев от беды было столь же легко…
Кого из мирового бестиария точно не было рядом со спящими, так это баку – демона, поедающего чужие кошмары.
Клио протяжно вздохнула, возвращая на полку очередную книгу. Что, если здесь замешаны демонов, застрявшие в мире теней и пытающиеся от бессилия навредить людям? Она устало потерла виски – от долгого чтения разболелась голова. Пришлось покинуть библиотеку ни с чем.
Саманью она нашла в комнате, которая была чем-то средним между спальней и алхимической лабораторией (какой Клио ее себе представляла). Кровать была отодвинута к окну, а большую часть пространства занимал длинный стол, где жрица смешивала травы. Она застыла у стола, где рядом с глиняным горшком лежали перевязанные между собой палочки. Черные волосы, заплетенные в множество тонких кос, Саманья перехватила на лбу коричневой лентой.
– Можешь дать что-нибудь от мигрени? – попросила Клио.
– Конечно. Погоди только.
– Что это? – полюбопытствовала она, глядя на связанные палочки.
Касаться не спешила – кожей чувствовала исходящую от них особую энергию.
– Opa iku. Это на языке йоруба. Жезл смерти. А возле него – горшок духов мертвых.
– То есть ты можешь говорить с мертвыми?
Саманья кивнула.
– Благодаря ритуалу с горшком и жезлом, я могу обращаться к духам предков, чтобы попросить защиты и совета. Но взывать к ним слишком часто мне кажется неправильным.
– Почему? – удивилась Клио.
– Не подумай, я исправно поминаю их – для нашего народа важно помнить о предках. Но постоянно беспокоить их по мелочам как-то слишком эго…
– Эгоистично? – подсказала Клио.
На ирландском Саманья говорила уже довольно бегло, с красивым, на ее взгляд, акцентом, но порой забывала или путала слова.
– Да. Они достаточно настрадались в земной жизни, чтобы теперь, попав в Orun[25], то есть на небо, жить без людских забот и волнений.
– Но разве не для этого нужны родные? Чтобы делить с нами тревоги и беды? Чтобы приходить нам на помощь?
Саманья улыбнулась и нежно провела кончиком пальца по горшку.
– Извини, что спрашиваю, – собравшись с духом, выпалила Клио. – Твоя мама, про которую ты мне рассказывала… Она… одна из них?
– Да, она умерла.
– Она была ведьмой? М-м-м… погоди, я специально запоминала… Aje funfun[26].
– Умница! – рассмеялась Саманья. И тотчас ее глаза потухли, будто в них погас огонек. – Да, она была белой ведьмой… и умерла совсем рано. Знаешь, в детстве я смотрела на родителей – маму, Aje funfun, и отца-бокора, – и верила, что магия способна на все. Что она может исцелить любую болезнь… ведь на то она и магия, верно?
– Но оказалось, это не так, – тихо произнесла Клио.
– Оказалось, что сама магия породила некоторые болезни. А еще, как считает папа, в мире нет абсолютной силы. За каждый дар, каждую кроху силы, каждое божественное вмешательство рано или поздно приходится платить. Я только не пойму, почему из всех людей мира за свою родовую силу заплатила именно мама?
– Морри говорит, справедливость искать бессмысленно.
Саманья кивнула, блестящими глазами глядя в стену.
– Похоже на то. – Она откашлялась, возвращая голосу привычно спокойный, рассудительный тон. – В религии народа Йоруба – я имею в виду Ифа-Ориша – есть такое понятие как e gun idile, что значит «родовое проклятие». Незадолго до смерти мама призналась мне, что на наш род наложено egun idile. Оно передалось ей от моей бабушки, а той – от ее матери. И так на протяжении веков.
– Но это значит, что ты… – От страха за подругу перехватило дыхание.
Саманья серьезно взглянула на Клио своими темными глазами.
– Я не знаю. Возможно. Конечно, есть шанс, что проклятие закончится на моей маме, но я не слишком полагаюсь на судьбу.
– Но в чем выражается это проклятие?
Саманья пожала плечами, не скрытыми длинным белым платьем, так красиво оттеняющим гладкую смуглую кожу.
– В тяжелой жизненной дороге. Пути, я хотела сказать. У каждой женщины нашего рода рождался один ребенок, причем всегда дочь, на которую вместе с силой переходило egun idile. Мы обречены терять любимых и рано умирать, обрекая мужчин рода на страдания. Помнишь, ты спрашивала, почему я отталкиваю Аситу?
Практически с первого дня знакомства с троицей жрецов вуду, адгерентов Высокого Дома О`Флаэрти, Клио мечтала, чтобы Саманья подарила свое сердце Аситу. Ведь он уже давным-давно покорен… Она искренне желала новой подруге счастья, и, будучи весьма романтичной натурой, отчаянно хотела, чтобы судьбы Саманьи и Аситу переплелись.
Быть может, в Аситу, влюбленном в подругу детства, Клио видела свое отражение. И хотела, чтобы хоть эта история имела счастливый финал.
Однако все попытки «свести» этих двоих оборачивались неудачей. Саманья была упряма… и весьма упорна в своих стремлениях.
– Я не отказываюсь от своих слов. Постичь искусство вуду для меня сейчас куда важнее. Однако есть еще одна причина, и связана она с egun idile.
– Ты не хочешь приближать к себе Аситу, чтобы он, потеряв тебя, страдал, – сглотнув, сказала Клио.
– И чтобы наша дочь, если ей суждено появиться на свет, страдала. – Голос Саманьи звенел от напряжения. – Я не могу обрекать близких людей на подобное, Клио.
– Но ты ведь даже не знаешь, перешло ли на тебя родовое проклятие или нет. Что, если оно и впрямь закончилось на твоей маме?
– Ты оптимистка, – хмыкнула Саманья. – Хотела бы я быть такой. Иногда мне кажется, что я вижу мир только в черном цвете.
«Потому людям и нужна любовь. Та, что поможет в самые темные, страшные мгновения».
Вслух же Клио сказала иное:
– Но ведь твой отец – бокор.
– Он подумал так же, – с горькой усмешкой сказала она. – Мамино тело даже остыть не успело, а папа уже проводил ритуал воскрешения. Она вернулась к нам, а потом…
Саманья подалась вперед, вцепилась пальцами в край стола до побелевших костяшек.
– Она была очень бледна, слаба и постоянно кашляла черным – ее тело отторгало силу Лоа. Душа же – ведь мама посвятила ее верховному богу Олодумаре – корчилась в невообразимых муках. Мама плакала и умоляла нас дать ей покой. – Саманья закрыла глаза. – Не знаю, кому из нас сложнее далось это решение. Я долго… очень долго ненавидела себя за то, что пришла к папе и сказала: «Прошу, отпусти ее. Мы мучаем ее, обрекаем на страдания. Мы – эгоисты. Воскресили ее не ради нее самой – ведь ее, достойно прожившую жизнь, ждал мир без тягот и боли. Мы сделали это ради нас самих. Потому что мы без нее не можем».
Саманья всхлипнула, но сдержалась. Опустившаяся на ее плечо голубка успела увидеть одну-единственную, дрожащую на ресницах, слезу. Саманья смахнула и ее и через силу улыбнулась голубке.
– Не каждому суждено вернуться из обители мертвых. И не всем хочется быть воскрешенными.
Клио обняла Саманью. Отчасти желая отвлечь, отчасти – не позволить уйти от волнующей ее темы, с лукавством спросила:
– Значит, ваша с Аситу дочь, да?
Подруга фыркнула.
– Перестань!
– Он тебе нравится!
– Это неважно, – твердо, не позволяя себя смутить, сказала Саманья. – Я не могу допустить, чтобы что-то отвлекало меня от моей цели.
Клио покивала, глядя на нее горящими глазами.
– Но потом, когда ты станешь Верховной жрицей…
Уголки полных губ Саманьи дрогнули и вновь сложились в улыбку.
– Если Аситу меня дождется, если не увлечется другой…
Клио тихо рассмеялась, вспомнив неловкие, но упорные знаки внимания со стороны Аситу и его обожающий взгляд. Он смотрел на Саманью как на ожившую богиню. Прекрасное, неземное создание, которым можно лишь любоваться издалека.