Низкий, недовольный рокот вырвался из его груди.
— Ахмья… — Рекош убрал руку от ее лица, накрыв ее ладонь своей. — У тебя… мягкое сердце.
Горло Ахмьи сжалось, когда новые слезы потекли из закрытых глаз. Мир закружился вокруг нее. Дыхание перехватило, когда она снова попыталась сдержать эмоции, сдержать очередной всхлип.
Он только что подтвердил это. Только что подтвердил ее сомнения, и…
Рекош поднял голову, взял за подбородок и приблизил ее лицо к своему, его крепкая хватка не оставляла места для сопротивления. Ахмья открыла глаза, сморгнув влагу с ресниц.
В алых глазах горел огонь, глубокий и яркий, напряженный и всепоглощающий.
— У меня нет всех слов, Ахмья, поэтому ты должна выслушать. Слушай внимательно. — Она уперлась пальцами ему в грудь и кивнула, насколько позволяла хватка. — Когда ты устал, голоден, изранен — сила в том, чтобы поставить племя выше себя. Когда опасность велика, а страх сжимает сердце — сила в том, чтобы защитить других. Когда проще всего нести смерть и боль — сила в том, чтобы выбрать милосердие. Ты понимаешь мои слова? — Ловкие пальцы поймали слезы, текущие по ее щекам, вытерли их, прежде чем заправить волосы за уши. — Мягкость — это не слабость. Это другая сила, сила внутри. Твоя сила. И она нужна здесь. Ты нужна.
Ахмья спрятала лицо в его руке, закрыла глаза и сделала более спокойный вдох. Ей так нужно было услышать от него эти слова. Хотя они и не заглушили шепот о ее несостоятельности, они помогли.
Продолжая держать ее за руку, он отступил назад, ведя за собой, положив руки ей на бедра.
— Пойдем. Мне холодно под дождем.
Она знала правду. На самом деле ему не было холодно, он просто защищал то немногое, что осталось от ее гордости. И она не могла не любить его за это.
— Тогда тебе лучше согреться.
Он нежно защебетал, прежде чем наклонился, чтобы поднять ее.
— Фрукты! — Ахмья выскользнула из его рук и побежала к плодам синелозого дерева, которые разложила на земле в джунглях. Она присела, чтобы собрать их на сгибе руки. — Я знаю, что их немного, но…
Рекош подхватил ее сзади, заставив испуганно вскрикнуть. Он прижал ее к своей груди, которая завибрировала от долгого, благодарного гудения.
— Сан'хадурии ута. Ты сделала много хорошего, ви’кейши.
Ее губы растянулись в легкой улыбке, и в сердце затанцевало удовлетворение, но и то, и другое слишком быстро исчезло. Она провела пальцами по внешней оболочке одного из плодов и прошептала:
— Я бы хотела, чтобы это было что-то большее.
Он хмыкнул, прижал ее к себе и пошел, подбирая упавший нож, проходя мимо.
Когда они добрались до убежища, Рекош нырнул под навес и поставил Ахмью на ноги. Ее усталость усилилась десятикратно. Она чувствовала тяжесть во всем теле, физическую и эмоциональную, и холод, казалось, навсегда поселился в ее костях.
Она отступила от него, чтобы положить плоды на землю, только для того, чтобы заметить сумку, прислоненную к каменной стене. Кетан и вриксы вдолбили это в Ахмью и других выживших людей — всегда держи при себе сумку и копье. Чтобы Рекош оставил свою сумку здесь, когда пошел искать ее…
Нахмурившись, она выпрямилась и снова встретилась с ним взглядом.
Его жвалы опустились.
— Ты дрожишь, Ахмья.
Ахмья посмотрела вниз и приподняла подол своего мокрого топа, стягивая его с живота.
— Как тогда, когда мы впервые покинули «Сомниум». Казалось, что дождь никогда не прекратится, и я никогда не смогу высохнуть и согреться.
Рекош сжал ткань ее топа нижней рукой, выжимая немного влаги, которая стекала по его пальцам. Ахмья поймала себя на том, что смотрит на его руку. На эти длинные, острые когти, тонкие, но сильные пальцы, гибкую игру сухожилий под толстой шкурой. Ее всегда завораживали его руки. Такие чужие, такие грациозные, такие смертоносные, и в то же время такие нежные, когда они прикасались к ней.
Она не осознавала, что он обхватил ее руками за плечи, пока не почувствовала, как он развязывает узел, удерживающий топ на месте. Ткань ослабла, и полы одежды разошлись.
Ахмья ахнула, прижимая руки к груди, чтобы удержать материал на месте, и посмотрела на Рекоша широко раскрытыми глазами.
— Что ты делаешь?
Он убрал руки, но держал их поднятыми, слегка согнув пальцы, словно в нерешительности.
— Тебе нужно высохнуть.
Он был прав, и она знала это. Если она останется в этом промокшем шелке, ей будет только холодно и неприятно.
Но она никогда прежде не стояла перед ним полностью обнаженной. Всегда находилось одеяло или какая-то ткань, чтобы прикрыть наготу. Даже по прошествии всех этих месяцев Ахмья не отбросила скромность — хотя в тот момент она полагала, что на самом деле это была просто застенчивость. Скромность на самом деле не была чем-то привычным в этом новом мире. Вриксы никогда даже не слышали о такой концепции, пока люди не объяснили им ее.
Она вцепилась в шелк.
— Мы могли бы развести костер?
Издав еще одно низкое, недовольное хмыканье, он повернул голову, чтобы выглянуть из их укрытия, где продолжался мелкий дождь.
— Ничего сухого, что можно было бы сжечь, Ахмья.
— Конечно. Ты прав, — Ахмья опустила глаза. Хотя пол их маленького убежища был в основном сухим, он состоял только из грязи, камней и густой зеленой растительности. — Если бы это было так, мы… у нас бы уже был костер.
Он накрыл ее руки своими. Они были теплыми и нежными, когда он ослабил ее хватку на шелке.
— Я буду твоим огнем, Ахмья.
ГЛАВА 11

Другой вид тепла расцвел внутри Ахмьи, глубоко в ее сердцевине.
Он… он не мог знать, какой эффект произведут на нее эти слова. Не мог знать, какой глубокий смысл они подразумевали, не мог знать, как сильно она хотела, чтобы они сбылись.
Когда он отвел ее руки в сторону и стянул шелк, обнажая ее груди, это тепло распространилось наружу. Влажную кожу покалывало на открытом воздухе, а соски, и без того твердые от холода, еще больше напряглись, превратившись в ноющие бутоны.
Рекош замер. Она чувствовала, что он смотрит на нее, чувствовала его взгляд, словно клеймо на коже. Дрожь пробежала по телу Ахмьи, когда его пальцы сжались вокруг ее. Судорожно вздохнув, она медленно подняла голову и посмотрела на него.
Он уставился на ее грудь. Голова была наклонена набок, и в алых глазах светилось любопытство. Но в них было что-то большее. Что-то порочно темное и первобытное.
Голод.
Возбуждение скрутилось внизу ее живота. Хотя кожа потеплела от смущения, Ахмья не отвела от него взгляда и не попыталась прикрыться, когда он повесил шелковый топ на ближайший камень. Он снова протянул к ней руку.
Ее сердце забилось быстрее. Она поняла, что он делает, когда его рука медленно приблизилась, и все же не сделала попытки остановить его. Какая-то часть ее жаждала этого — его прикосновений, его самого — и, возможно, она слишком долго заставляла эту часть себя молчать. Может быть, она слишком долго оставляла ее неудовлетворенной.
Его пальцы скользнули вдоль ее груди. Шершавое тепло едва коснулось кожи — и тут же сменилось нежным движением большого пальца по соску.
Ошеломляющая, мощная волна удовольствия прокатилась по ней. Ахмья со вздохом отшатнулась.
Жар, которого она никогда прежде не знала, разлился между бедер, заставляя киску пульсировать. Она чувствовала чистое, неподдельное желание. Хотя прикосновение Рекоша было легким, сосок запульсировал.
Рекош отдернул руки с неуверенной трелью, широко раскрыв глаза.
— Я причинил тебе боль?
Ахмья скрестила руки на груди, крепко прижимая, чтобы унять боль в сосках, и покачала головой.
— Н-нет. Ты не причинил мне боли. Я в порядке.
— Хорошо, — эхом отозвался он, подергивая жвалами, пока рассматривал ее. — Но ты двигалась так, словно я причинил тебе боль.
Боже, он причинил ей боль, но не так, как думал.
— Я… просто была удивлена, — она сжала бедра, желая, чтобы это ощущение исчезло, избавило ее от этой муки. Как могла такая простая вещь, как прикосновение большого пальца к соску, возбудить в ней такое вожделение?
Потому что это был он.
Даже когда она прикасалась к себе сама, то никогда не чувствовала ничего столь же сильного, как эта маленькая ласка.
— Ты не причинил мне вреда, — сказала Ахмья. — Я обещаю. Мне просто… просто холодно.
От него донеслось низкое гудение. Он провел костяшками пальцев по ее щеке.
— Но твоя кожа красная и теплая.
У нее вырвался нервный смешок.
— Люди обычно не чувствуют себя комфортно, находясь обнаженными рядом с другими, помнишь?
— Ах, — он опустил подбородок в легком кивке. Его нижние руки опустились на ее бедра, одна из них поймала узел на юбке и распустила его. — Но ты будешь чувствовать себя лучше без мокрого шелка, а я не кто-то другой. Я Рекош.
Сердце бешено заколотилось, когда он снял шелковую юбку с ее талии, отведя ткань в сторону, и холодный воздух обдал полностью обнаженное тело Ахмьи. Она впилась пальцами в плечи. Она никогда не стояла обнаженной ни перед кем, кто не был медицинским работником, кроме Айви, Келли, Лейси и Ансет.
Но с Рекошем все по-другому. Было что-то волнующее в том, чтобы предстать уязвимой и беззащитной перед ним. Что-то волнующее в том, как его алые глаза скользили по ее телу. Она задрожала, и возбуждение внутри усилилось.
Рекош сделал медленный, глубокий вдох, который перешел в едва слышное рычание. Его застежки сдвинулись, плотно прижимаясь к щели, и румянец залил все тело Ахмьи, с головы до пят.
Он знает. Он знает. О Боже, он знает.
Рекош рассеянно опустил юбку рядом с топом. Она могла только наблюдать, как он шире расставил ноги, поставив передние по обе стороны от нее, и опустился.
— Кир’ани ви’кейши, — он легко провел тыльной стороной когтя по линии крошечных шрамов на животе, заставляя ее плоть дрожать. Его рука продолжила опускаться к шрамам на бедре, самый верхний из которых был очень близко к ее киске.