На самом дне сумки, под всем остальным, лежал кожаный сверток. Она не могла сказать, что было внутри, но сверток был завернут так плотно и надежно, и она сомневалась, что внутрь попала влага.
Он держал что-то в руках, когда навестил ее на днях, завернутое скорее в ткань, чем в кожу, но похожего размера и формы. Могло ли это быть тем, что он хотел ей подарить?
Какой бы любопытной она ни была, она не стала бы нарушать его личные границы, открывая сверток. Его содержимое, казалось, было защищено от воды, и это все, что имело значение прямо сейчас.
Ахмья расправила его сумку и встала, еще раз оглядывая джунгли.
Рекоша по-прежнему не было видно.
Схватив один из его ножей, она нашла место, где земля была покрыта мягкой растительностью, и села, подтянув ноги к груди и обхватив их руками.
Он близко. Он не оставит меня здесь одну.
Она положила подбородок на колени и уставилась в джунгли.
Ничего не оставалось делать, кроме как ждать.
ГЛАВА 12

Огонь в сердце Рекоша только усиливался с каждым шагом прочь от Ахмьи, с каждой холодной каплей дождя, падающей на его шкуру, с каждым ударом его сердец. Он не мог избежать этого жара, тот не ослабевал.
Стебель пульсировал, зажатый в ловушке ладонью, которой он обхватил его. Боль за приоткрытой щелью была глубоко укоренившейся мукой, которая затуманивала его разум от желания.
Зарычав, он, пошатываясь, остановился и сильнее надавил на стебель. Дрожь пробежала по нему, заставив встать дыбом тонкие волоски на шкуре, и вода брызнула с тела, когда он резко выдохнул. Каждая боль, которую он испытывал вчера, теперь была еще сильнее, но ничто не могло преодолеть жар.
Он никогда не чувствовал ничего подобного. Он никогда не был так поглощен желанием, так движим похотью. И у него никогда не было такого, чтобы его стебель внезапно… с силой вырвался наружу.
Каждый инстинкт требовал, чтобы он вернулся к Ахмье. Вернуться и заявить на нее права единственным способом, который имел значение — связав и войдя в ее влажную, теплую щель, оставив на Ахмье свои следы, снаружи и внутри. Его конечности дрожали, а шкура зудела от желания вернуться.
Красная дымка по краям зрения рассеялась, и сердце забилось быстрее.
— Нет! — прорычал он, качая головой.
Хотя он никогда этого не испытывал, он знал, что это такое. Брачное безумие. Его инстинкты пытались захватить контроль, угрожая довести до звериных притязаний на свою пару. Рекош наконец понял.
Но он не позволит безумию овладеть им. Он не откажется от контроля, если это поставит под угрозу его маленький цветок.
Достаточно того, что она была дважды ранена под его защитой. Даже подумать, что он сам может причинить ей вред…
Нет. Он не мог этого сделать. Не стал бы.
Его стебель запульсировал, словно выражая несогласие. Рекош обхватил его пальцами и сжал, шипя сквозь клыки. Хватка усилила боль в сердцах. Он закрыл глаза, наклонил голову и вдохнул. Дождь лил со всех сторон в беспорядочном ритме, контрастируя с ровным, но стремительным биением его сердец.
Ни одна самка никогда не действовала на него подобным образом. Запахи самок-вриксов могли свести с ума, когда те были охвачены похотью, и Рекош чувствовал возбуждение, вызванное этими феромонами, но никогда не поддавался их влиянию. У него никогда не возникало искушения поддаться.
Один вдох аромата Ахмьи почти погрузил его в брачное безумие. Один вкус ее нектара — и он почти потерял себя. Если бы она не оттолкнула его, он, несомненно, сделал бы это.
Рекош наполнил легкие воздухом джунглей. Дождь и влажная земля пересиливали большинство других запахов, но он все еще чувствовал ее аромат на своей шкуре, все еще ощущал ее вкус.
И будь проклят его язык, но он жаждал большего.
Рычание зародилось в его груди, когда дрожь снова пробежала по телу. Ее щель была такой горячей, такой влажной, такой… восхитительной. Одного вкуса было недостаточно. Никогда не будет достаточно.
Рекош снова вздрогнул, стряхивая воду со шкуры, и сделал еще один вдох, потом еще и еще.
— Я должен быть ее щитом, — сказал он. — Ее защитником. Ее проводником. Ее безопасность превыше всего.
Хотя он знал, что эти слова были правильными, их было нелегко произнести. Он хотел ее каждой клеточкой своего существа. И все же в этих джунглях, которые и так были полны опасностей, его желание было для нее еще одной угрозой. Серьезной угрозой.
Наконец, его стебель расслабился. Он медленно опадал, пульсируя с каждым ударом сердцец, пока полностью не скрылся в щели. Рекош не сразу убрал руки, удерживая их на месте, когда боль расцвела, ее лепестки раскрыли зияющую дыру в его груди, по форме напоминающую его маленький цветок.
Только Ахмья могла заполнить эту пропасть.
Она отскочила от меня…
Однако поначалу Ахмья не отстранилась, а прижала его еще крепче. Ее пальцы запутались в его волосах, голос был хриплым, а аромат был пропитан ее собственным желанием. Он окутал его, соблазнил сильнее, чем феромоны, которые могла бы создать любая самка врикса.
Она хотела его.
Он осторожно поднял нижние руки. Застежки плотно сомкнулись по обе стороны от щели, заставляя ее закрыться. Его стебель не шелохнулся.
Из Рекоша вырвался прерывистый вздох облегчения, и он сжал кулаки. Ему нужно было сосредоточиться. Нужен не топор, рубящий подлесок широкими полосами, а копье, тонкое и прямое. Не молот, а игла. Точная, контролируемая, выверенная.
Она принадлежала ему. Это не изменится. Она была его целью, его смыслом, его сердцем. И то, что он стоит тут в одиночестве, не послужит ей на пользу.
Рекош открыл глаза.
Дождь продолжался, оставляя воздух прохладным и туманным, и Клубок казался мирным. Он знал, что безмятежность — всего лишь маска, тонкая вуаль, скрывающая опасность и хаос под ней, но это не мешало ему ценить относительную тишину.
Развернувшись, он направился к убежищу, хромая при каждом шаге, походка все еще была неровной из-за поврежденной передней ноги. Кость не была сломана, он знал это наверняка, хотя не мог предположить глубину повреждений. У такого целителя, как Диего, нашлись бы подходящие слова, чтобы описать травму.
Когда он переносил вес с конечности, она причиняла ему гораздо меньше боли, чем многочисленные раны, которые он получил от кузахов. Шкура в местах заживления была тугой и зудящей, и горела всякий раз, когда растягивалась от движений.
Боль не нова.
Да, не нова. Он немало натерпелся, когда был ребенком, и гораздо больше во время войны с Зурваши. Но Ахмья… Ахмья была его радостью. Никакая причиненная ему боль никогда этого не изменит.
Он заметил ее сквозь просвет в зелени прежде, чем она увидела его, и не мог не изучать. Она сидела на мягкой растительности на полу убежища, все еще с обнаженной кожей, выглядя такой маленькой и хрупкой. И все же от него не ускользнуло, как блуждали ее глаза, оглядывая все вокруг. Не упустил он и нож, который она держала плашмя поперек своих стройных ног.
Его пара была умной и способной гораздо больше, чем она думала.
И пустота внутри него наполнилась чем-то светлым и теплым — гордостью и восхищением.
Приближаясь к укрытию, он постарался задеть ногами растение, зашуршав листьями.
Ее лицо резко повернулось, а глаза округлились, когда она подняла нож, зажатый в дрожащем кулаке. После того, как Ахмья увидела его, напряжение спало, и она опустила руку, положив оружие.
Рекош поднял жвалы и пересек последние несколько сегментов, разделявших их. Сразу за навесом он сложил руки вместе и отвесил низкий поклон.
— Пожалуйста, прости меня, ви’кейши. Мои нити… начали распускаться.
Она нахмурилась.
— Ты в порядке?
Выпрямившись, Рекош кивнул. Когда она снова была у него перед глазами, желания снова всколыхнулись, но потеряли свою свирепость и непреодолимую настойчивость. По крайней мере, сейчас.
— А ты?
— Да. Я просто беспокоилась о тебе, — она поманила его рукой. — Спрячься от дождя, Рекош.
Он пригнулся и вошел в укрытие, пробираясь сквозь падающий сверху поток воды. Покачав головой, он стряхнул излишки воды со шкуры всеми четырьмя руками.
Сердца замерли, когда он увидел разложенные в пространстве предметы — содержимое его сумки. Видела ли она? Обнаружила ли она его брачный дар? Внутри него снова разлился жар, совершенно отличный от прежнего, пробирающийся под кожу и ускоряющий пульс.
Взгляд Рекоша упал на кожаный сверток, все еще лежавший точно так, как он его завязал.
Нет. Она не видела.
Каждый раз, когда он собирался преподнести ей свой подарок, заявить о себе, вмешивалась судьба. И теперь, когда они были одни, когда Ахмья наконец принадлежала только ему, он не мог этого сделать.
Было бы так легко произнести эти слова, подарить ей платье. Наконец-то увидеть ее одетой в его шелк.
Но он знал, что поступить так означало бы отказаться от того контроля, который ему удалось вырвать у самого себя. Зрелище, как его шелк ласкает ее гибкое маленькое тело, разрушит хрупкую сдержанность, и инстинкты, которые он только что усмирил, снова вырвутся на волю. Он спарится с ней. Не будет ни сопротивления, ни отрицания. Какая-то часть его жаждала этого.
И все же он не мог, не хотел им подчиняться. Он не стал бы рисковать причинить вред своей Ахмье.
Он подождет еще немного.
Жар покинул его вместе с медленным, едва контролируемым выдохом.
— Я достала все из твоей сумки, чтобы оно могло высохнуть, — сказала Ахмья, обходя его сзади. — Я… надеюсь, ты не против?
Рекош повернул к ней лицо. Она стояла рядом, длинные черные волосы рассыпались по плечам, прикрывая маленькую грудь, а руки беспокойно теребили живот. Даже ее крошечные пальчики на ногах, такие странные и в то же время такие восхитительные, шевелились на земле.
Возможно, ему следовало испытывать стыд за то, что он не смог позаботиться о своих вещах, но он мог только гордиться ею.